Читать книгу Певец боевых колесниц (сборник) - Александр Проханов - Страница 3

Он был сокрушен. Его окружала черная полярная непроглядность. Льды бескрайние, тяжко освещенные мертвенным светом, казались залежами антрацита, в котором редко мерцали злые кристаллы. Высоко надо льдами, в багровом тумане, светила звезда. Она не имела лучей, как больничный фонарь, и казалась кровавым тампоном. Белосельцев ощутил невыносимую тоску и смятенье. Теперь он навеки помещен в это багровое облако, источавшее болезнь и смерть.

Это была Арктика, окраина России, за которой кончалось русское время и прерывалась русская история.

В разных местах льды с треском лопались, и всплывали американские подводные лодки, похожие на продолговатые черные яйца. Было видно, как у бортов перевертываются льдины, издавая стуки и хрусты. Под звездой пролетел одинокий бомбардировщик, оставляя кровавый негаснущий след.

Белосельцев замерзал. Холод бесчисленными струйками вливался в него. Превращал кровяную частицу в крохотную красную льдинку. Уши переставали слышать. Ушные отверстия и ноздри наполнялись колким льдом. Глаза останавливались, переставали видеть, становились тяжелыми шарами льда. Мозг отказывался думать, превращался в глыбу льда, какая намерзает в водостоке. Грудная клетка с ледяными пластинами легких и булыжником сердца причиняла при дыхании невыносимую боль. Он превращался в ледяное изваяние, вмерзал в лед, и багровая, лишенная лучей звезда недвижно светила в мертвой глазнице.

Однако последней предсмертной мыслью, струйкой тепла, присланной с земли цветущей сосной, он вспомнил, как на коже пергамента, среди старообрядческих хроник, прочитал замысловатую надпись, сделанную безвестным иноком Зосимой. В этой надписи говорилось, что там, где кончается Россия, сразу же начинается Царствие Небесное. И это исчезающее воспоминание о старательно, с крюками и буквицами исполненной на пергаменте надписи растопило в голове кровяную струйку, и глаз с багровым фонарем звезды оттаял.

Белосельцев заметил, что полоска льда растаяла. Плескалась вода темного синеватого цвета, отражая теплое ночное небо. Этот летний плеск вызвал у Белосельцева облегчение, словно он проснулся среди родных и знакомых звуков.

Он прошел по мелкой воде, нащупывая голой стопой мягкое дно, и вышел на берег. Под ногами была трава, жесткая, какой обычно зарастают склоны оврагов. И по мере того, как светало, Белосельцев увидел себя на низком берегу, по которому проходил проселок с тележными колеями. Непрочная изгородь вдоль обочины отделяла от дороги выгон.

Солнце встало, потеплело, и лед, наполнявший Белосельцева, растаял, скатился теплым быстрым дождем. И по той открывшейся легкости, по блаженному облегчению Белосельцев понял, что находится в Царствии Небесном.

Он стал оглядываться осторожно и бережно, не желая спугнуть милой доверчивой тишины и покоя.

По краям Царствия Небесного стояли серафимы. Они напоминали флаконы зеленого цвета и светились в своей глубине. В них что-то мерцало, слабо вспыхивало. Лились какие-то струйки, лопались пузырьки. Накалялись какие-то нити. Перегорали. Осыпались искрами. В этом зеленом графине шел непрерывный обмен соками и переливами света. Серафимы питали Царствие Небесное таинственными силами, обеспечивая свет и тепло. От них пахло березовыми вениками.

Белосельцев прошел по проселку, который перегораживали шаткие тесовые воротца. Створки никогда не закрывались, тес был старый, кое-где из него выпали сучки.

Белосельцев заметил, как на шершавые доски ворот садятся бабочки-крапивницы. Собирают в свои красноватые крыльца солнечное тепло, согреваются и улетают легкой тенью туда, где в утреннем свете синеют леса. И вид этих бабочек умилил и растрогал его.

Стая воробьев шумно прилетела под зеленый полог величавого серафима, забила крылышками, закувыркалась в пыли. Воробьи были красивы своими маленькими бойкими тельцами, шустрыми клювами, мерцавшими капельками глаз. Белосельцев догадался, что воробьи – это ангелы небесные, находящиеся в услужении у Господа. Как у ангелов, у них есть крылья, они мгновенно собираются в стаю, чтобы выполнить поручение Господа. Их присутствие не нарушало, а лишь усиливало обыденность Небесного Царства, законы которого не требовали уяснения, а принимались охотно на веру.

Белосельцев обвел глазами дали – и повсюду, в полях, на холмах, на озаренных вершинах, цвели одуванчики. Земля была золотой, ликующей, источала свет, питала этим светом солнце, и душа, оказавшаяся среди русских золотых цветов, счастливо вздохнула. Она добралась, наконец, домой, после всех скитаний, и можно целовать душистый цветок, оставляющий на бровях и губах золотую пыльцу.

Белосельцев уже вошел в тесовые воротца Царствия, уже сделал несколько шагов по проселку. Но никто его не окликнул, никто не спросил, зачем он сюда явился. Не было грозного золотого Пантократора, призвавшего на суд. Только веял с лугов душистый ветер, пахло розовым клевером, и пролетел коростель, потешно свесив неуклюжие ноги.

Белосельцева не тяготило одиночество. Он веровал, что законы Царствия предусматривают эти первые часы, в которые вновь прибывший избавляется от земных забот.

Белосельцев услышал отдаленный гул, словно в одно место слетелось множество шмелей, они погружают упрямые головки в мохнатый клевер, ворошат соцветие лапками и, выбрав нектар, жужжа, перелетают на соседний цветок. Гул приближался, его колыхало ветром, и скоро он превратился в пение, но не людских голосов, а текучих вод, дуновений ветра, в котором начинают петь множество едва различимых существ. Звук казался Белосельцеву гармоничным, словно рождался в тенистых глубинах его души.

Вдалеке забелело. Казалось, по проселку густо летит пух, сбивается в облако, переносимое ветром.

Белосельцев увидел, что весь проселок наполнен людьми, которые слились в единое шествие. Все они были в белых одеждах. Была во всех зыбкость и невесомость, непривязанность к земле. Он угадал, что это праведники, прибывающие в Небесное Царствие. Их было несметное множество, их производила земля. Белосельцев не спрашивал себя, что заставляет плодоносить землю, как появляются на Руси праведники, ибо так было устроено мироздание, где он обретался и смиренно принимал законы этого мироздания.

Процессия приближалась, заполняла проселок. Воробьи тучами летели вдоль обочины, не давая праведникам свернуть с дороги. Серафимы, стоящие по углам Царствия, засияли ярче, в них прибавилось зеленого света, словно они приветствовали появление процессии, и запах парных веников усилился.

Белосельцев заметил, что шествие движется не само по себе, а у него есть предводитель. Этим предводителем была женщина, немолодая и по виду очень усталая. Она шагала по проселку, возглавляя шествие праведников, и ее покачивало из стороны в сторону. Белая процессия, вторя ей, колыхалась от одной обочины к другой. Было видно, что перемещение праведников с земли в Царствие Небесное дается нелегко, да и сами праведники, изнуренные долгим странствием, валились с ног.

Белосельцев уступил им дорогу, потеснившись к обочине, всматриваясь в их лица.

Это были мужчины и женщины, похожие друг на друга тихой прозрачностью. Их хрупкие кости просвечивали сквозь мягкую дымку. Это были в основном ленинградцы, пережившие блокаду. Но не было заметно следов мучений, скорее благодарность за наступившее забвение.

Белосельцев всмотрелся в женщину-предводителя и узнал в ней Ольгу Берггольц. Он никогда не встречался с Ольгой Берггольц, не знал, как она выглядит, не помнил ее портрет. Но это была она.

Они встретились глазами, и она устало ему улыбнулась. Она была затянута в аметистовое вечернее платье, тесное в талии. На груди красовался аметистовый бант, а на длинных сухих пальцах сиял аметистовый перстень. Белосельцева не удивил этот вечерний туалет, который мог показаться странным на жарком проселке. Так было устроено Царствие, и его законы не вызывали недоумения.

Матросы с кораблей Балтийского флота, рабочие заводов, профессора университетов, исчахшие от голода, шли крестным ходом, без икон и песнопений, как идут прихожане большого монастыря, перебредая ручьи, путаясь в горячих травах, забредая в прохладные синие тени окрестных лесов.

По дороге их встречали, угощали прохладным клюквенным морсом, совали пирожки. Праведники подкреплялись и благодарно двигались дальше туда, где вдали были золотые одуванчики.

Ольга Берггольц подхватила на руки мальчика, у которого не было сил идти дальше.

– Вы не поможете? – попросила она Белосельцева.

Тот принял от нее мальчика, некоторое время нес, чувствуя, как пахнет от него молоком. Опустил на землю, и мальчик бросился догонять синеглазую женщину в белой косынке.

Солнце пекло ровно и слепо, глаза наполнялись едким потом. Белое облачко, не в силах заслонить солнце, превратилось в размытую радугу. Сильно пахли полыни. Луг сверкал ослепительными вьюнками, полевыми горошками, розовыми свечками подорожника. Все мерцало, плескалось от бесчисленных мотыльков, бабочек, которые вдруг вознеслись и медленно парили в изнеможении. И все это вдруг остановилось и замерло.

Из-за леса встала большая синяя туча. Похолодало. Из тучи, круглой и синей, как шар, прогрохотало. Это Илья пронесся на своей боевой колеснице. И в раскаленную пыль проселка упало несколько тяжелых капель. Дунуло холодом, край синей тучи наклонился, как переполненное корыто, и хлынул ливень. Все померкло, черная вода заслонила дали. Струи хлестали по плечам, головам, не давали дышать, бурлили на губах пузырями. Праведники промокли, стояли в прилипших одеждах, с наслаждением поднимая лица к туче, а их поливало, омывало, очищало, их приветствовало водами Царствие Небесное.

Белосельцев стоял в ручье, который несся по проселку. Поддерживал Ольгу Берггольц, ее аметистовое вечернее платье почернело от воды, прилипло к ногам и спине.

Дождь кончился мгновенно, оборвался, затих. По проселку плыли пузыри. Праведники счастливо убирали с лиц мокрые волосы, словно вышли из купели.

Туча ушла за лес, и в небе восхитительно, пламенно горела радуга. Славила праведников, прибывших в Небесное Царствие. Белое шествие исчезало среди золотых одуванчиков.

Проселок высыхал, по нему удалялась процессия. Теперь издалека путники казались легким пухом, который колеблется ветром. Иные превращались в белые барашки, которые медленно парили над водами, совсем как стада невинных агнцев.

Проселок высох. Только оставалась малая лужица. К ней с лугов слетелись на водопой бабочки-голубянки. Мерцали, взлетали, снова садились к воде.

Белосельцев, умиленный, благостный, испытывал блаженство. Он находился в обетованной земле, куда возвратился после долгих скитаний.