Читать книгу Князь. Война магов (сборник) - Александр Прозоров - Страница 4

Пока тряпье, исходя вонючим дымом, перегорало на жаровне, пока хозяин, сочтя плату, выбирал гостям самых быстрых лошадей, пока их оседлали и навьючили – солнце уже успело подняться. Да еще почти час пути через рыбачью слободу. В общем, к причалу они подъехали уже ближе к полудню. К пустому причалу.

– Это еще что за японская сила? – изумленно повернул голову к Пахому Зверев.

– Да-а-а… Нет чегой-то ушкуя, Андрей Васильевич, – не менее изумленно ответил холоп.

Князь Сакульский задумчиво погладил рукоять сабли – но в таком деле не мог помочь даже самый лучший булатный клинок.

– Украли, что ли? Хотя как украдешь с командой…

– А может, местом ошиблись? – предположил малец, посланный с гостями, чтобы забрать скакунов.

– Место приметное. Вон вяз раздвоенный и лодка без дна. – Пахом спешился. – Я хозяина пристани поищу, княже. Не мог же он без платы судно отпустить? Вестимо, хоть чего, а ответить должен.

– Хорошо, – кивнул Андрей. – А я вперед-назад вдоль берега прокачусь. Вдруг и вправду мы дорогой ошиблись. Или Лучемир корабль переставил. С деда станется. Встретимся здесь. Коли меня и не будет, все равно не уходи. А то еще нам потеряться не хватает.

Когда ты верхом, расстояния становятся маленькими. За считанные минуты Андрей проскочил на полторы версты вниз вдоль протоки, почти до самого конца острова, потом на рысях вернулся назад, снова вглядываясь в стоящие у берегов корабли. Хотя, конечно, не заметить среди рыбацких баркасов величественный ушкуй было невозможно даже с первой попытки.

– Они ушли, – сообщил князю Пахом, когда Зверев вернулся к приметному месту. – Сказали хозяину, что ты, Андрей Васильевич, повелел им спуститься к Ладоге и ждать тебя там.

– Бред какой! Как повелел, когда?

– Я не знаю, княже, – пожал плечами холоп. – Как мог повелеть, через кого? Я ведь со двора сегодня не отлучался. И вечером тоже. А они ушли на рассвете, как паузок к борту пристал.

– Может, Евграфий чего перепутал? – Андрей задумчиво потер подбородок. – Чего тут сделаешь? Придется верхом в Ладогу скакать. Малой, до нее от Новгорода далеко?

– Коли верхом, с заводными, то за два дня поспеете. Али ночью доберетесь, коли ни себя, ни коней жалеть не станете… Токмо Михайло Андреевич залога попросит. Знамо дело, почти сто верст – это не три, как здесь. За скакунов боязно.

– Ладно, все едино никуда не денешься. Поехали обратно. Перекусим на постоялом дворе, пирогов прихватим, да и в путь. Только как я залог обратно получу, ежели коней в Ладоге оставлю?

– Дык, вестимо… Я с вами поскачу. Я и отдам, и за лошадьми присмотрю, чтобы не загнали. Али еще кого хозяин пошлет, коли забеспокоится.

Однако содержатель постоялого вора купец Заухин Михайло Андреевич не забеспокоился, и уже через час, наскоро перекусив холодным борщом и обжаренной с грибами и сыром ветчиной, путники с набитыми чересседельными сумками выехали из Господина Великого Новгорода на север. Одна беда – выехали без заводных. Свободных трех скакунов на тесном постоялом дворе не нашлось.

Первые версты, что тянулись через слободы, слободки и предместья крупнейшего в Европе города, дорога была широкой и накатанной. Но версты через три оборвалась деревянная мостовая, еще версты через две закончилась отсыпка из мелкой гальки, перемешанной с песком. Правда, грунтовка оставалась столь же ровной и широкой, как Пуповский шлях. Но недолго. Два часа пути – и накатанный тракт отвернул к сверкающему золотыми куполами монастырю, что отгородился на холме от мирских сует могучими рублеными стенами с навесом для лучников и квадратными башнями, угрюмо смотрящими наружу и вдоль стен черными щелями бойниц.

Путники придержали коней, недоуменно глядя на забранные впереди дубовой решеткой ворота, однако их окликнул отставший почти на сотню саженей мальчишка:

– Вы куда, бояре? Вот ведь тракт ладожский!

– Ох, ничего себе – тракт! – скривился Зверев, глядя на узкую просеку, ныряющую в лиственную влажную низину. – Тропинка заброшенная… Ты ничего не напутал, малец?

– Кто же вдоль реки дорогу прокладывать станет, княже? – пожал плечами Пахом. – Кому добро отвезть надобно, тот на струге поплывет. А кто верхом обернуться желает, тому и тропинка сойдет.

Холоп первым свернул с накатанной дороги и перешел на рысь, пригнувшись на всякий случай к шее коня. Андрей вздохнул и двинулся следом. Последним скакал, насвистывая что-то себе под нос, мальчишка с залогом в небольшой поясной сумке.

Если для дороги эта новгородско-ладожская трасса была позорно узка, то для тропинки – очень даже просторна. Деревья по сторонам расступались почти на две сажени, а потому толстые сучья, что могли выбить из седла неосторожного всадника, до середины пути не выпирали, да и тонких хлестких прутьев встречалось совсем немного. Путешественники скоро перестали пригибаться, лишь изредка отводя от лица ветки, поглядывали по сторонам, любуясь резко меняющимися пейзажами. Стоило тропе нырнуть вниз – как они оказывались в узком тенистом тоннеле среди тесно растущих осин, ив, березок или в гуще осинника с тесно переплетенными ветвями. Шла дорожка наверх – стелилась среди прозрачных, пахнущих смолой и ладаном сосновых боров, местами поросших понизу темно-зеленым можжевельником. Время от времени леса внезапно обрывались, уступая место бескрайним лугам, ярко-розовым от стоящего выше седла иван-чая.

По правую руку то и дело меж коричневых сосновых стволов или за краем цветочного поля поблескивал мелкими волнами, дышал манящей прохладой широкий Волхов. Искупаться бы в нем – да времени нет. Путь долгий. Чуть задержись – и даже к полуночи до Ладоги не поспеешь. Вставать же на ночлег, известное дело – полдня пропадет. Это ушкуй, пока путник спит, продолжает версты отсчитывать. А верховому каждый привал в новые часы дальнего пути выходит.

– Глянь, княже, еще кто-то дорогу накатывает, – чуть придержав скакуна, оглянулся на хозяина Пахом. – Не мы одни такие.

Всадники промчались мимо мужиков, что развалились в траве, вытоптав иван-чай сажен на двадцать по левую руку от тропы. Еще саженях в сорока виднелся табунчик из полутора десятков оседланных лошадей, мирно пасущихся на сочной, не тронутой ни косой, ни плугом, траве. Бездельники проводили проезжих ленивыми взглядами, кто-то залихватски присвистнул вслед.

– Странные ребята, – вслух удивился Зверев. – Пятнадцать рыл, все с мечами. Чего им тут делать? Кузнечиков данью обкладывать? Да и рубахи больно толстые, странно сидят. Словно их поверх поддоспешников натянули. Но тогда уж скорее – поверх брони. От кого они тут таятся, кольчуги прячут? От кукушек и дроздов?

Посвист позади повторился, тут же послышался и начал быстро нарастать тяжелый топот от десятков копыт.

– Вот, зараза, – сплюнул Андрей и передвинул немного вперед, под руку, саблю. – Кажется, я знаю, от кого эти гаврики прятались. Тати лесные. А мы и без щитов, и без бердышей, и без брони.

– Помилуй Бог, боярин, – не согласился малец. – Отродясь на дорогах наших душегубы не ходят. Извели всех князья да воеводы. Чай, не неметчина, земли новгородские.

– Твои бы слова – да Богу в уши. Пахом, дорогу уступи! Все едино на усталых конях нам от них не уйти. Пусть мимо проносятся.

Трое всадников свернули с протоптанной дороги в густые дебри иван-чая, развернулись. Нагоняющие их попутчики перешли с галопа на рысь, потом на широкий шаг, а затем и вовсе остановились, заполонив всю дорогу.

– Это ты, что ли, парень, князем Сакульским будешь? – поднялся на стременах один из преследователей, наголо бритый, но без тафьи, с черной, любовно расчесанной бородкой, вьющейся мелкими кудрями. В остальном мужик никак не отличался от своих товарищей: та же полотняная рубаха, неестественно поднятая на груди и плечах, серые шаровары, прочные юфтовые сапоги. И ни у кого – никаких украшений. На душегубов они никак не походили: разбойники не отличаются скромностью и не имеют привычки ходить в одинаковой форме.

– Ты как с князем разговариваешь, смерд? – расправил плечи Зверев. – Плетей давно не пробовал? Чей холоп будешь?!

– Намедни ты, князь Сакульский, – невозмутимо продолжил мужик, – при встрече кое-что у князя Старицкого забрал. Князь Владимир Андреевич это назад получить желает.

– Да? – рассмеялся Зверев, вспомнив крохотный, почти неразличимый глазу соскоб, оставшийся у него на ногте. – Вы хоть знаете, чего искать, олухи?

– Знаем, – кивнул верховода, вытягивая из ножен меч. – Все заберем, а там видно будет.

– Не отда-ам!!! – вдруг завопил Пахом, поднял коня на дыбы и послал его с места во весь опор, вспарывая ковыльи заросли.

– Стой!

Старицкие холопы рванули следом, Андрей – тоже, оказавшись где-то в задней трети вытаптывающей луг кавалькады. Мозг же продолжал работать, усваивая услышанное: «Они хотят забрать все мои вещи. Но как потом оправдают столь наглое нападение на честного князя, друга самого государя? Только одним способом: не оставив свидетелей. Тем паче, что Белург наверняка не откажется от подарка в виде головы своего недруга…».

Зверев рванул саблю, качнулся вперед и рубанул круп близкого коня. Тот от неожиданной боли оступился, кувыркнулся через голову. Всадник полетел дальше, забавно растопырив руки, но упасть на землю не успел – Андрей, нагоняя, рубанул его поперек в основание затылка и тут же рванул левый повод с такой силой, что едва не порвал лошадиных губ. Скакун, возмущенно захрапев, повернул, оказавшись на пути другого несущегося во весь опор холопа. Слуга Старицкого в последний момент смог отстраниться, проскочив впритирку к морде, – но на клинок распластавшегося вдоль лошадиного бока Зверева отреагировать не успел, и острая сталь пропорола его бедро почти на всю длину от колена вверх.

– Не жилец, – довольно отметил Андрей, пытаясь выпрямиться обратно в седле.

Однако его скакун тоже начал заваливаться. Не дожидаясь, пока теплый лошадиный бок прижмет к земле, Зверев освободил ногу, шлепнулся вниз и моментально перекатился у коня под брюхом. Послышался чей-то недовольный возглас, но оборачиваться было некогда: прямо на князя мчался еще один душегуб с обнаженным клинком. Андрей выпрямился, вскинул саблю, словно собираясь сразиться, но в последний миг перед столкновением резко пригнулся, метнулся с правой стороны коня влево, одновременно рубя ноги животного чуть выше копыт, упал, мигом откатился – а то ведь с седла и достать могут. Холоп, впрочем, не достал, с отчаянным воплем пролетел над головой рухнувшего животного, а на Андрея уж наскакивал новый враг.

Князь вскочил на ноги, вскинул руки, грозно закричал, резанул кончиком сабли лошадь по носу, самому чувствительному месту. Та, громко заржав, встала на дыбы, мешая всаднику ударить Андрея с седла. В таком положении не о схватке думаешь, а о том, как самому в траву не кувыркнуться. Зверев, правда, слугу Старицкого тоже не мог достать – но вполне дотягивался до стремени, каковое от души и рубанул, аккурат по кончику коричневого сапога. Обратным движением резанул несчастного скакуна поперек груди, отбежал, развернулся. Как он и ожидал, потраченных на схватку мгновений хватило вылетевшему из седла холопу, чтобы вскочить на ноги и ринуться на указанную далеким господином жертву.

– Умри, подлый упырь! – из-за головы ударил его душегуб.

Андрей подставил саблю плашмя, давая вражескому клинку соскользнуть в сторону, и тут же полоснул врага поперек лица. Холоп резко откинулся назад, спасая голову, лезвие вспороло рубаху на его груди, обнажая кольчужное плетение. Меч же врага оставался еще внизу, слева – а потому Зверев без опаски ударил его ногой в пах. И вмиг отпрыгнул: всадник, успокоив коня, ринулся в новую атаку, разгоняя животину так, чтобы ни о каких «дыбах» не было и речи. Встанешь справа – под меч попадешь, встанешь слева – все едино меч достанет, останешься посередине – лошадь грудью собьет.

Князь кинулся влево – и встал за сложившимся от боли холопом. Топтать своего товарища душегуб не стал, проскочил левее. Андрей сделал шаг вправо – в итоге они достали друг друга лишь кончиками клинков. Короткое звяканье – и всадник пролетел дальше, начал, горяча скакуна, разворачиваться по широкой дуге. Секунд десять. Зверев как раз сумел добежать до убитого первым холопа, дернуть из его ножен меч, выпрямиться, вскинуть оба клинка вверх, под падающую с широкого замаха смерть. Раздался оглушительный звон. Саблей князь продолжил уводить чужое лезвие от своей спины, а левой рукой вогнал меч в тело лошади куда-то за седлом. Та, словно не заметив, проскакала еще саженей двадцать и рухнула разом, подогнув все четыре ноги. Зверев бросился следом и успел к тому моменту, как его враг только поднимался с травы. Холоп выставил навстречу меч, но князь принял клинок на угол меж гардой и лезвием, навалился всем весом – теперь он, а не злосчастный душегуб был наверху. К тому же односторонняя заточка сабли позволяла нажимать на обратную сторону и левой рукой. Мужик, глядя, как сталь приближается к лицу, опять откинулся назад, повернул меч плашмя и ухватился за него второй рукой, пытаясь удержать вес Зверева, не дать лезвию коснуться кожи – но плашмя вражеское оружие уже не представляло опасности. Андрей качнул саблю кончиком вниз, вдавив в макушку, и рванул за рукоять. Клинок заскользил, взрезая живую плоть, холоп вскрикнул – Зверев резко отпрянул, а когда меч, потерявший опору, подпрыгнул вверх, ударил кончиком сабли под подбородок, вгоняя его в голову.

– А-а-а! – Справившись с болью, другой душегуб трусил к нему через вытоптанный луг. Остановился на миг, согнувшись и сведя колени, снова побежал. Андрей, усмехнувшись, двинулся навстречу. – А-а-а, проклятый упырь!

Холоп резко ткнул мечом ему в лицо и тут же попытался ударить сапогом в пах. Поступок понятный и легко предсказуемый. Просто отстранившись от укола, князь резко рубанул саблей вниз, отступил и наклонился, вытирая саблю о траву. Вернул оружие в ножны, огляделся.

Как это обычно и бывает, схватка людей стала мясорубкой для скакунов. Из шести лошадей одна, прихрамывая, уходила к дороге, еще одна билась в траве рядом с последним из старицких холопов, истекающим кровью. Андрей забрал из его слабой руки оружие, добил несчастную кобылку и побежал по широкой просеке вслед за дядькой.

– Если здесь осталось пятеро убийц, значит он рубится с десятью… Черт, держись, Пахом…

Дядька поступил куда мудрее. Он ни с кем не рубился. Доскакав до Волхова, он с ходу влетел в воду, переплыл могучую реку и теперь бессильно распластался в вязком иле под крутым обрывом на том берегу. Рядом, мокрая и понурая, тяжело дышала, опустив голову, лошадь. Душегубы, одетые в тяжелую броню, за ним, естественно, не сунулись и теперь лихорадочно рубили плот: уже свалив и разделав две сосны, они скатывали одно бревнышко к другому. Расчет их был прост: дороги на том берегу нет, через чащи и буреломы жертва далеко не уйдет, выследят. Главное – большой форы не давать.

– Пятнадцать против двоих… – усмехнулся Зверев. – Так были в себе уверены, что даже луков не прихватили. Был бы лук, подстрелили бы дядьку, еще пока плыл. А теперь – шиш. Теперь вы все трупы.

Лютобор учил его многим ратным заговорам, но все они обладали одним общим недостатком: на их применение требовалось время. Схватки же чаще всего случаются в самый неожиданный момент. Да и при свидетелях творить иные явно не стоит – если не хочешь прослыть злым колдуном и угодить на костер. Русь, конечно, не Европа, однако пару раз в году на ее просторах тоже запаливали где чародея, а где и разоблаченную ведьму. Так что напрашиваться «на приключения» не стоило. Но сегодня…

Князь Сакульский отступил обратно в заросли иван-чая, скинул пояс, ферязь, стащил через голову рубаху, нагреб из-под корней сухой земли, растер у себя под мышками, перемешивая с потом, и начал размеренно читать заговор:

– Плоть от плоти земли русской, воля от воли ветра гулячего, слово от слова речи Свароговой, взгляд от взгляда света полуденного. Я, внук Сварогов, ветвь от корня русского, на сем свете рожденный, в водах омытый, землей вскормленный, Алатырь-камнем благословленный. На море-окияне, на острове Буяне, лежит камень Алатырь, дождями умыт, солнцем согрет, землей укутан. Ты, Алатырь-камень, меня не видишь, меня не слышишь, меня не чуешь. Так бы и вороги меня не замечали. Ты, Триглава-кормилица, забери мою плоть, отнеси на сто сажен к Новгороду. Ты, Похвист могучий, возьми мой шум, унеси его на сто сажен к Новгороду. Ты, Хорс горячий, забери мой свет, отнеси на сто сажен к Новгороду. От сего мига и до конца света. Аминь…

Он рассыпал вокруг себя землю и, глядя только вниз, себе под ноги, оделся, опоясался.

– Плоть от плоти земли русской, воля от воли ветра гулячего, слово от слова речи Свароговой, взгляд от взгляда света полуденного. Ты, Алатырь-камень, меня не видишь, меня не слышишь, меня не чуешь. Так бы и вороги меня ныне не замечали. Аминь…

Хотя этого по заговору и не требовалось, Андрей широко перекрестился и начал выбираться из пугающе молчаливого иван-чая. Шелест сминаемой травы слышался – но откуда-то справа.

Наконец он добрался до поросшего редким лесом склона, начал спускаться вниз, к реке, петляя между соснами. Примерно в ста пятидесяти метрах выше по течению точно так же бежал совсем молодой, еще безбородый боярин с шитой серебром тафьей на гладко выбритой голове, в ферязи без рукавов и единственным перстнем на среднем пальце левой руки.

Мужики, активно стучавшие топорами, замерли, провожая взглядами идущую прямо в руки добычу, аж дыхание затаили. Андрей повернул влево, заходя им за спины – двойник же оборотился к убийцам лицом. Князь рванул саблю – топочущий по склону паренек в точности повторил движение.

– Стой! – не выдержал один из убийц, кинулся к миражу. Через мгновение все остальные ринулись следом. Зверев побежал за холопами Старицкого – двойник же повернулся к ним спиной и кинулся наутек. – Стой! Стой, не то хуже будет!

Им так хотелось одарить смертью совершенно незнакомого человека… Между тем собственная погибель, невидимая и неслышная, уже шла за ними по пятам, готовясь обрушить клинок на затылок приотставшего душегуба.

Дело закончилось в несколько минут. В азарте погони убийцы не замечали, как шаг за шагом их становится все меньше и меньше. Никто даже вскрикнуть не успел – стараясь не шуметь зря, Андрей раз за разом сносил старицким холопам головы. В общем топоте падающие тела внимания не привлекали. Только чернобородый, умерший четвертым, успел оглянуться – видать, нутром почуял неладное. Он остановился, открыл рот – но разрубившей горло сабли все равно не различил.

Закончив свою кровавую, но необходимую работу, князь вытер клинок о рубаху последнего из погибших, спустился к реке, тщательно умылся, по воде вернулся к недоделанному плоту, забрался на него, чтобы плеском не выдать своего местоположения.

– Пахом!!!

Холоп на том берегу поднял голову, вперил взгляд в призрака:

– Ты, княже? Андрей Васильевич?

– Я, кто же еще? Ты, как отдохнешь, обратно плыви. Видать, судьба – придется в лесу ночевать. Переберешься – брони с мертвецов сними, не пропадать же добру. На лошадей навьючь. Огонь разведи. Я позже вернусь, в лесу еще одного выследить нужно.

Вернулся он только к полуночи, найдя дядьку по свету одинокого костра, и, облегченно вздохнув, вытянулся на пустом потнике, приготовленном возле огня. Темнота сняла силу заклятия, и теперь Андрей не опасался показаться рядом с верным холопом. Верный-то верный – да чего пугать без нужды?

– Догнал, Андрей Васильевич? – протянул ему Пахом румяный пирог с зайчатиной.

– Нет, – не стал приписывать себе лишнего Андрей. – Но ведь всяко не заявится, после такого-то урока. А что князь Старицкий про стычку узнает – так ведь все равно догадается, когда его люди не вернутся. Только, думаю, молчать он станет. Признаться, что мы его холопов на дороге перебили, – это все едино, что в разбое самолично покаяться. Чего они тут такой толпой делали – при оружии, в броне? Ох, Пахом, не стоит нам ныне из дома отлучаться без бердышей, луков и доспеха. Рискованно. Коли противник наш на стезю этакую ступил, то уже не успокоится. Наверняка новых убийц подослать попробует. Ты добычу собрал?

– Кольчуги да мечи, княже. Поддоспешники в крови оказались, загниют. Бросил. А сапоги прихватил. А то половина поселенцев в поршнях ходят. Им пригодится. Лошадей всего десять собрал на меч взятых да одна со двора постоялого. А мальчишку я так и не нашел.

– Он уже дома, Пахом, про смертоубийство сказывает. Не видать нам больше нашего залога. Удрал… Тяжело всухомятку жевать. Попить ничего нет?

– Мед в одной сумке нашел. Стоячий, сладкий. Будешь?

– Еще бы, – усмехнулся Зверев. – Кто же от меда перед сном откажется? С ним и сон крепче, и на душе теплее. Давай…

* * *

Хоть и поднявшись в седло еще до рассвета, в Ладогу Андрей с Пахомом прибыли лишь далеко за полдень нового дня. Сразу свернули к причалам и вскоре один за другим облегченно перекрестились:

– Здесь!

Ставший за минувшее лето совсем родным ушкуй дожидался князя возле одного из причалов. Следующий взгляд Андрей устремил к нависающей над портом крепостной стене – и чуть не подавился от изумления. Слегка скошенная внизу и вертикальная лишь у самого верха, она была высотой с пятнадцатиэтажный дом! А башни вздымались и того выше. Могло показаться, что это обитель великанов, которым обычные стены и города показались слишком мелкими, а потому они решили построить собственную обитель.

– Ни хрена себе! Это как же они?.. Ни хрена!! Где они столько камня-то взяли?

– Озеро недалече, все берега валунами усыпаны, – невозмутимо пожал плечами холоп. – В город заворачивать станем?

– Ни к чему, – справился с первым изумлением Зверев. – У нас и так каждый час на счету. Однако же… Ни фига себе, стену отгрохали[4]…

На палубе корабля путников тоже заметили, замахали руками. Над поручнями носовой надстройки показалась огненная шевелюра Риуса. На него-то и обратил Зверев свой первый гнев:

– Ты почему из Новгорода уплыл, бездельник? Какого лешего нас там бросил?!

– Дык, Андрей Васильевич, – изумился мальчишка. – Ты же сам повелел. Вон через дядю Пахома приказ передал.

– Да? – вскинул брови князь, перевел взгляд на холопа.

– Помилуй Бог, княже, – торопливо перекрестился дядька. – Вот те крест!

– А когда передал?

– Вчерась, поутру. Токмо светать начало.

– Да как же, княже?! Вместе аккурат в это время сбирались!

– Да знаю, Пахом, знаю, – отмахнулся Зверев, спешился. – Думаю, ты и сам догадываешься, кто рыжему голову заморочил.

– Ну да, княже, а как же! – моментально сообразил дядька. – Коли на дороге нас дожидались, ироды, стало быть, знали, что не на ушкуе поплывем. Они усе и подстроили!

– Риус, – спешился Андрей. – Корабельщик-то появиться успел? Купец Евграфий, Гвоздев сын. Где он?

– У него паузок маленький, княже. Вчерась и чалиться не стал, вперед ушел. Сказывал, отстать на озере боится. А мы его за день все едино нагоним.

– Изя, Левший, Илья, коней расседлать, разгрузить, – зевнул Зверев. – Лошадей продайте тут в городе кому-нибудь. Как управятся, Риус, сразу и отчаливай. Меня до Запорожского не будить! И Пахома – тоже.

* * *

Паузок корабельщика размеры имел примерно те же, что и «яхта» воеводы Корелы, но мачта тянулась раза в полтора выше. Быстрый или не очень – но к тому моменту, что ушкуй подошел к устью Вьюна, кораблик Евграфа уже покачивался на якоре возле берега, а сам купец скучал на корме с удочкой. Рядом забавлялись ловлей двое хлопцев лет этак по двадцать, может чуть больше.

– Клюет? – свесился с борта Андрей.

– Дуракам везет, – недовольно буркнул корабельщик и принялся сматывать снасть.

На палубе возле мачты трепыхались в корзине две полупудовые лососины, под ними блестели серебром несколько рыбешек поменьше. Однако, судя по всему, повезло не хозяину.

– Чего вылупились, бездельники? Парус поднимайте, якорь тоже. Видите, уходит князь?

Ушкуй парусов не спускал – влетел в протоку на всей скорости, рассчитывая с ходу проскочить участок реки, не продуваемый ветрами из-за густого леса по берегам. Как обычно, Лучемиру это фокус удался – хотя ни Риусу, ни Левшию повторить его не получалось ни разу. За поворотом паруса опять выгнулись, повлекли судно вперед, и пять минут спустя оно причалило к привычному месту. Паузок нагнал их только через полчаса, когда холопы уже начали разгружать трюм. Приткнулся носом к берегу ниже причала, и вскоре корабельщик поднялся на ровные, плотно сбитые бревна пристани.

– Ох, ну и махина! – покачал он головой, указывая в сторону ручья. – После ладожской стены ты, Андрей Васильевич, второй, кто смог меня поразить. Ужели ты сие чудо сотворил?

– Я придумал, да серебро для его постройки отсыпал. А строили мастера настоящие, умелые. И воду к нему они же отводили. Сделано прочно, на века, можешь не беспокоиться.

– А мне-то оно чего, княже? – пожал плечами купец. – На ногу не упадет, крыши не продавит.

– Ты просто не понимаешь, Евграф, – улыбнулся Зверев. – Как думаешь, что оно делает?

– Знамо что. Мельницу крутит.

– Мимо, – погладил подбородок Андрей. – Что еще предложишь?

– Порох трет? – с легким придыханием предположил корабельщик.

– Мимо. Еще идеи есть?

Купец надолго задумался.

– Ладно, не мучайся, – пожалел новгородца Зверев. – Колесико это через кривошип пакет из пятнадцати пил вперед-назад двигает. А сверху на пилы под своим весом бревна опускаются. Штук пятьдесят в день. Получившиеся доски мужики сортируют по размеру и запускают в другие лотки, где их обрезают по краям спаренные пилы. И все это – идеально ровно. Потому как не люди работают, механизмы. У них руки не трясутся, и от глазомера у них ничего не зависит. Все просто: с одной стороны люди запускают лес, с другой получают обрезанные со всех сторон доски. Теперь понятно, почему они обходятся мне куда дешевле, нежели у ваших пильщиков?

– Да, серьезное дело, – кашлянул в кулак Евграф. – Покажешь, Андрей Васильевич?

– Конечно… – Андрей уже в который раз глянул на тропинку. Однако никто не торопился его встречать, никто не бежал на пристань обнять вернувшихся путников. И за лошадьми послать, получалось, тоже было некого. – Ладно, тут рядом. Пошли.

На самом деле смотреть на лесопилке было особо нечего: ходят туда-сюда пилы, крутятся валы, ссыпаются в огромные валы опилки, оседают медленно едко пахнущие сосновые хлысты.

– Изрядно уже опилок накопилось, – цыкнул зубом купец. – Стало быть, давно мельница крутится?

– Давно, – согласился Андрей. – Домов изрядно отстроить успели, дворец мне ныне начали делать, потом я собираюсь усадьбу возле западной границы строить. На всякий случай, от незваных гостей. В общем, есть куда использовать доски, коли с твоей мастерской дело не выгорит. Чуть позже, чуть раньше, а дело я запущу. А до тех пор либо строиться активно, либо материал запасать стану. Зимой, опасаюсь, не так просто будет с этой техникой. Ну да зимой и разберусь.

– Не боишься, княже?

– Чего?

– А что я задумку твою использую да сам такую мельницу сооружу?

– Где? – откровенно рассмеялся Андрей. – Где ты еще такое место найдешь? Для пилорамы обычным водяным колесом не обойдешься, тут изрядная силища нужна. Думаю, ближе Кавказа ты, Евграф, второго такого удачного места не сыщешь. Посему выбор у тебя прост. Либо согласен ты на мои условия, либо мне надобно искать другого корабельщика.

– Круто дело ведешь, Андрей Васильевич, круто, – поджал губы купец, оглядывая с высоты вала заливчик. – Однако же и у тебя немало узких мест имеется. Вьюн, как все округ знают, через год пересыхает летом. Стало быть, в самое страдное время ни до тебя сюда купцу будет не добраться, ни корабль готовый из залива не вывести. Берега тут неудачные, низкие. По весне затапливать будет – работу, материал, саму мастерскую портить. А отодвинуть ее нельзя. Весь остальной год до воды далеко будет, готовое судно не спустить. Посему мыслю я, надобно иное место искать, с высоким, но пологим берегом. Не на реке, на Ладожском озере. Дабы большая вода всегда рядом плескалась. Чтобы с любой осадкой и подойти легко было, и уйти, и чтобы размерами мастерскую в любую сторону раздвинуть можно, как здесь не тесниться.

– Штормит часто на озере. Не разнесет постройки?

– Уж как отстроимся. Супротив ветра добротный барак завсегда устоит, а от волн залив тихий нужно выбрать или мол отстроить… Хлопотно это, но коли дело пойдет, можно и постараться.

– Это так понимать надлежит, купец Евграф, сын Гвоздев, что согласен ты на мое предложение? – склонив набок голову, поинтересовался Зверев.

– Коли ты не против, княже, – уклончиво ответил новгородец, – я бы задержался тут ден на пять, по берегам побродил, к заливам и бухтам присмотрелся.

– На что смотреть, коли дела затевать не намерен? – Андрей показал купцу открытую ладонь: – Так что, купец, по рукам?

– Приглядеться надобно, расходы и прибыток возможный посчитать, место удобное выбрать…

– Это мелочи, Евграф, мелочи. А главное в том, что я тебе доски, в размер пиленные, за половину цены новгородской отдавать стану. Ты же здесь мастерскую снарядишь, дабы из леса моего корабли добротные шить. И свою половину работы я, как видишь, исполнил. Пилятся доски, пилятся. Рук умелых ждут… Так согласен ты – либо другого корабельщика мне искать нужно? До первого льда всего месяца два осталось. Я до того времени напарника желаю найти.

– Считай, нашел, Андрей Васильевич, не беспокойся. Э-э-э… – И купец ударил по подставленной ладони: – Уговорено. По рукам!

– Вот и славно! Айда теперича к моему дому. В баньке с дороги попаримся, вина испанского выпьем, попируем честь по чести, а уж с утра делом и займемся.

– Как скажешь, Андрей Васильевич, – кивнул купец. – Можно и в баньку.

Зверев бросил взгляд на причал, в очередной раз удивляясь царящему на нем спокойствию – ровно не заметил никто, что князь вернулся, что встретить его надобно, хозяйку упредить, угощение навстречу вынести. Так ведь нет ничего, даже холопов, успевших обзавестись друзьями и подругами, – и тех почему-то на берегу не ждут. Князь качнул головой и пошел по тропе, указывая новому сотоварищу короткую дорогу в селение.

Запорожское тоже пугало тишиной и покоем. Нет, оно не выглядело мертвым или брошенным: вдалеке на поле паслось стадо коров, над многими трубами курились дымки – бабы стряпали обеды семьям, запаривали объедки и брюкву с репой скотине. Тявкали псы, кудахтали куры – но вот людей ни на дороге, ни на улице отчего-то навстречу не попадалось. Если и показывалась где человеческая фигура – так на изрядном удалении, в поле или на огороде у выселок. У колодца возле дома старосты скучало еще влажное, но пока никому не нужное ведро, во дворе у Фрола валялись поленья у размочаленного чурбака, мокло в тазу с золой белье – однако и староста, и Лукерья пребывали в таинственном отсутствии. Князь рассеянно перекрестился – происходящее нравилось ему все меньше и меньше. Простой вещи сделать невозможно – повелеть стол пиршественный не в доме, а на ушкуе накрыть. В доме ведь ребенок, а дитятю до года, как утверждал Лютобор, сглазить кто угодно и без всякого умысла способен, настолько он слаб. А потому в первый год жизни младенца вообще никому, окромя отца с матерью, видеть нельзя. Разве деду с бабкой показать допустимо – но и то, если в общем доме семья обитает. А тут – совершенно посторонний гость. В баню такого пустить еще можно, но в дом – ни за что.

Отведенная княжеской семье изба находилась на третьем от старосты дворе. Андрей увидел Захара – старого конюха, по уши погрязшего в недоимках, и Анфиску с коромыслом на плече. Девка тоже заметила господина, испуганно пискнула, буквально скинула ношу на землю и бросилась в дом. И ладно, кабы ведра пустыми были – так ведь с водой! Конюх тоже исчез – как сквозь землю провалился.

Андрей зашипел сквозь зубы, толкнул калитку, поднялся на пустое крыльцо, чуть притормозил, скосив глаз на трубу близкой баньки: нет, не дымит. Сами, стало быть, не догадались. Евграф скинул перед порогом шапку, перекрестился с поклоном. Прошел вслед за хозяином в сени.

– Подожди секунду, друг, – остановил его перед светелкой Зверев, открыл дверь – и увидел Полину, заплаканную, с красными глазами и распущенными волосами.

– Что? – только и смог выдохнуть молодой человек.

– Нет… Нет больше дитятки нашего…

– Что-о? – Андрея словно схватил кто-то за сердце, крепко сжал и рванул вниз, к солнечному сплетению. – Как?! Почему? Где он? Что случилось?!

– Мы его… Мы… Вчера еще отпели…

– О Господи, – охнул позади купец. – Ты это, княже… Соболезную… Я того… На паузок, пожалуй, пойду.

– Почему?! Да что случилось, что?! – Зверев Евграфа просто не услышал. – Все же хорошо с ним было, здоровый был! Что же, как?

– Маленький ведь был совсем… Слабый… – Юная женщина вдруг разразилась плачем и кинулась в светелку, упала на постель, накрыв голову подушкой.

– Да как же… – Андрей пошел следом, присел рядом с ней, однако понять что-либо в рыданиях Полины было совершенно невозможно. Князь выглянул в сени в поисках девок, потом вышел на крыльцо – но и в доме, и на дворе все словно вымерли. – Проклятие! Всех выпорю!

Однако гнев хозяина все равно не побудил дворню показаться ему на глаза. Князь вернулся в светелку, снова присел рядом с женой:

– Да что же случилось-то? Тут был кто-то из чужих? Его пытались украсть? Отравили? Кто? Когда? Да отвечай же ты! Я найду его, клянусь! Найду и истреблю! Кто? Скажи, кто?

Полина только заходилась в рыданиях и тянула на себя толстое перьевое одеяло.

– Вот проклятие!

С силой рванув на себя подушку, Андрей вытянул руку, легонько чиркнул ногтем жене по щеке, отпрянул. Держа руку чуть в стороне, открыл сундук, берестяной туесок, провел по краю восковой свечи и тут же вынул ее из коробки, пока не смазалась. Главное – немного жира получить. А в правильную колдовскую свечу он его всегда превратит, опыта уже хватает. Князь вернулся к постели, погладил супругу по голове:

– Отдохни, милая, успокойся. Я сам разберусь. Найду гада и уничтожу, даю слово.

Полина болезненно застонала и отвернулась, пряча лицо во влажном белье. Андрей вздохнул, еще пару раз провел рукой по ее волосам и направился в соседнюю комнату, к печи, на которой баба Велича стряпала еду для хозяев и остальной дворни. То, что кухарка куда-то пропала, Андрея уже не удивило. Он сдвинул крышку топки, сгреб кочергой в кучу немногочисленные угли и придвинул к ним оловянную плошку, в которую кинул переломанную свечу – для заклинания воск следовало равномерно смешать с жиром человеческим и животным. Лютобор советовал для такого случая барсучий или свиной.

На возню с формами и воском ушло больше часа. Прихватив с собой глубокую деревянную миску, он перешел через сени на крытый двор, затворил изнутри ворота, подпер дверь черенком лопаты – чтобы кто случайно не забрел во время чародейства, – зачерпнул из кадки воды, прочитал заговор Сречи, повелительницы ночи, поставил миску боком на перевернутую бочку с прохудившимся днищем, запалил перед ней свечи, спокойно и уверенно отчеканил заклинание зеркала Велеса – и прищурился, глядя на плачущую Полину. Нет, это она сейчас такая. А увидеть, что с ребенком произошло – нужно назад время отодвинуть. Через нижнюю часть зеркала он перешел в те дни, когда жена еще склонялась над колыбелью, остановился.

Судя по черным окнам, дело происходило ночью. Сынишка, наверное, плакал – Полина, покачав колыбельку, взяла его на руки, обнажила грудь, покормила. Уложила в постельку, но уже через минуту наклонилась над младенцем снова. Зашевелились губы – видать, уговаривала. Сбоку появилась Анфиска, подняла ребенка, стала ходить от печки к окну, покачивая и уговаривая. А может – напевая колыбельную. Несколько минут – и прилегшая было Полина встала, забрала ребенка, опять дала грудь. Девка крутилась рядом, но княгиня недовольно махнула рукой, и та ушла. Малыш же, судя по всему, затих. Полина попыталась вернуть его в колыбель, но почти тут же забрала.

– Капризничает, – улыбнулся Андрей. – Сын растет, с характером. Раз в колыбель не хочет – значит, не ляжет.

Полина походила с малышом, присела на край постели. Сынок, похоже, затих – но класть его обратно в постельку мама больше не рисковала. Откинув одеяло, она легла, уложила малютку рядышком, прижала к себе поближе. Княжич пошевелил губами, но почти сразу затих – рядом с теплой родительницей ему явно понравилось. Женщина погладила его по головке, что-то нашептала. А вскоре глаза закрылись и у нее.

– Притомилась, родная, – качнул головой Зверев. – Да, с сыном не забалуешь. Мужчина, своего добиваться умеет.

Полина вздохнула, повернулась во сне, и ее большая рыхлая грудь легла крохотному человечку на лицо. Дернулась вверх почти игрушечная рука с растопыренными пальчиками, зашевелились ноги.

– Нет! – резко наклонился вперед Андрей. – Нет! Проснись… Проснись… Проснись, дура!!!

Он кричал, он скрежетал от бессилия зубами – но там, в зеркале, мама безмятежно спала, лежа на боку и подтянув до пояса одеяло, а ребенок ее стремительно наливался синевой.

– Не-ет!

Но ручонка упала, а маленькое сердце человечка, так и не успев испытать ни страха, ни радости, ни любви, ни горя, остановилось, отсчитав последнюю секунду так толком и не начавшейся жизни.

– Нет!!!

Князь с размаху ударил кулаком в колдовское зеркало – плеснула в стороны разбуженная вода, раскололась надвое и слетела на пол миска. Андрей взметнулся по лесенке к избе, отшвырнул вниз лопату, промчался через сени, выбил дверь светелки, рванул к себе за ворот жену:

– Ты! Ты!

Затрещала, расползаясь, ткань, широко распахнулись испуганные глаза. Скрипнув зубами, Зверев бросил ее обратно на перину, выскочил на улицу, сбежал вниз к причалу, толкнул на палубу ушкуя подвернувшегося под руку Илью.

– Ты чего, княже? – обиженно забубнил холоп.

– Риус! – рявкнул Андрей. – Где ты, рыжий лентяй?! Сюда!

– А-а? – выглянул из двери задней надстройки мальчонка.

– Отчаливай, уходим.

– Дык никого ведь нету. Дед греться в баню пошел, Левший у бабы своей, Пахом…

– Отчаливай, я сказал!

– Но…

– Плевать! – Андрей перемахнул на причал, двумя взмахами сабли срубил причальные веревки, прыгнул обратно на борт. – Поднимай паруса!

– Какие паруса, ветер встречный! – побежал к рулю мальчишка. – Весла, весла на воду. Кто там есть?! Немец, вылазь!

– Илья, на ту сторону, – пихнул холопа к левому борту князь, сам толкнул в прорезь уключины правое весло, сел на приступку, погрузил лопасть в воду. – И-и раз! Еще раз, еще!

Вода зло зашипела под ударами, корабль начал плавно разворачиваться вниз по течению.

– Сам ты немец! – показалась из трюмного зева белобрысая голова.

Риус не ответил. Илья гремел веслом, никак не попадая им в уключину, а Зверев все греб и греб, стиснув зубы и не глядя по сторонам, выкладываясь всей силою, до последней капельки – и на душе его стало немного легче, словно часть боли и горя ушли вниз, растворяясь в холодной воде.

Изольд мудро не стал подходить к господину, и Андрей сидел на приступке, взмахивая длинной лопастью, еще почти час, пока Риус хриплым голосом не приказал поднять сперва носовые, а потом и главный парус.

– Куда идем, Андрей Васильевич? – поинтересовался мальчишка, убедившись, что ветер пойман, а туго натянутые веревочные концы надежно закреплены.

– Разве я не сказал? – удивился Зверев, рывком выдергивая весло. – В Великие Луки идем. Домой.

– Тяжко получится, княже. Втроем, да весь путь супротив течения. Ветер на Ловати не поймать, на весла посадить некого. Да и по Волхову подняться токмо с попутным ветром сможем. Разве бурлаков нанимать. Поперва от Ладоги до Ильменя, опосля по Ловати…

– Это же сколько они нас волочь будут? А помнишь, Лучемир до Лук под парусом всю дорогу плыл, и довольно быстро добирался.

– Так то в половодье, княже! Течения нет, воды много, лавировать можно без опаски. А ныне…

– Понял, – оборвал его Андрей. – Но пешком – это долго. Пять дней… За пять дней мне до усадьбы добраться надо. Как это сделать, каким путем?

– За пять ден никак не доберешься, княже, – покачал головой Риус. – Коли до Новагорода добираться – так день по озеру Ладожскому, да еще по Волхову при попутном ветре два дня. А без ветра и все пять будет. Коли к Ивангороду повернуть – то по Неве вниз по течению получится, да по заливу еще… Ну два дня выйдет до Ивангорода. Однако же по Нарве без бурлаков не подняться. Да и по Великой на двух веслах мы не выгребем.

– А от Нарвы дорога до Великих Лук имеется?

– До Пскова есть, через Гдов, то я слышал. А до Лук…

– Правь к Ивангороду, – решительно приказал князь. – Уж от Пскова – и дороге не быть? От него, помнится, на Русь никаких рек не течет. Значит, токмо на лошади или телеге и доберешься. Должны быть дороги, должны.

По примеру деда, Риус отважно вел ушкуй через ладожские просторы и в скоро наступившей темноте. Андрей же долго смотрел на повисшую низко над волнами почти полную луну и ушел в носовую каюту только, когда небо уже начало светлеть. Как ушкуй скатывался вниз по стремительной Неве, как пересекал Финский залив – он не видел. Он вышел на палубу, когда судно миновало устье Луги.

– Подходим, княже, – гордо сообщил Риус, удерживающий под мышкой глянцевую рукоять руля. Под глазами у него темнели от недосыпа синяки.

– Хорошо, – кивнул Зверев, вернулся к себе, надел короткий цельнокатаный войлочный кафтан, прозванный холопами «татаркой» и отличавшийся от обычного поддоспешника богатым шитьем золотой нитью и катурлином да застежками на груди, опоясался саблей, уронил в рукав любимый кистень, перекидал все серебро из сундуков в поясную сумку, вышел обратно.

– Вон оно, княже, – указал вперед рыжий. – Глянь, аккурат две ладьи из Нарвы выкатываются. В нее править?

– К берегу…

Мальчишка кивнул, навалился на весло:

– Ребята, концы главного паруса отвязывайте… А опосля сразу стягивайте его, зарифляйте!

Осадка у груженого ушкуя не превышала двух метров – оттого-то он без опаски и через Финский залив проходил, и в устье не самых глубоких рек, вроде того же Вьюна. С пустыми трюмами, да еще и без команды он не мог сидеть в волнах глубже метра.

– Насколько к берегу приближаться, Андрей Васильевич? – когда до пляжа оставалось с сотню сажен, поинтересовался молоденький кормчий.

– Иди, иди, – кивнул Зверев.

– Я носовой один подберу все же… Да, княже?

Андрей безразлично пожал плечами.

– Илья, Изя, давайте! Первый и второй концы на носу отпускайте, да увязывайте… Може, пока якорь бросить, княже? Выскочить ведь на берег… Андрей Васильевич, близко уж больно!

– Правь, дно мягкое. Днище не распорем.

– Дык, на мель сядем, Андрей Васильевич… О Господи, сели!

Под брюхом корабля зашипел песок, ушкуй плавно затормозился – никто даже равновесия не потерял, – и устало прилег на правый бок, наклонив мачту градусов на тридцать. Князь тут же перебросил ноги через борт, спрыгнул, охнул от неожиданно холодной воды и пошел вперед. Как он и ожидал, глубина здесь оказалась всего по пояс.

– Княже! – растерянно окликнул его с кормы Риус. – А как же мы?

– Возвращайтесь, – бросил через плечо Зверев. – Свободны.

– Как же? Мы ведь на мели!

– Раскачивайтесь, – обернулся Андрей, – подрывайтесь. Волна поднимется – веслами отталкивайтесь. Припасы на борту есть, с голоду не помрете.

Он ускорил шаг и вскоре был на берегу. Разумеется, здесь, за кустарником – подальше от ветра – тянулась тропинка. И дозоры порубежные тут проезжали, и зазывалы бурлаков-артельщиков, и рыбаки причаливали. Ивангород – селение не маленькое. Не то место, где в двух верстах от посадских стен непролазные дебри начинаются.

Быстрым шагом князь направился вдоль берега и уже через час вышел к стремительной порубежной реке. Где-то в версте выше по течению виднелись скошенные стены старой датской крепости в Ругодиве[5], напротив которой мрачно серели отвесные укрепления Ивангорода. Но ни один из городов Зверева сейчас не интересовал.

– Постоялый двор ближайший где? – остановил он бредущих с вилами на плечах смердов.

– Коли по тропе этой, то еще четверть часа хода, – охотно ответили крестьяне, сдернув похожие на пилотки, серые суконные шапочки. – Как первый частокол будет, так это он и есть.

Примета оказалась удобной. С половину версты огороды по сторонам ограничивались только жердяными изгородями, и лишь за яблоневым садом взору путника открылся плотный тын, за которым возвышались две черные от времени избы в три жилья.

Задерживаться Андрей не стал: купил двух коней с упряжью, а пока их седлали, сунул в рот пряженец с вязигой, еще два спрятал за пазуху. Посему Ивангород он прорезал на рысях и помчался по уводящей точно на юг дороге. Примерно треть часа галопом, треть часа шагом, еще столько же на рысях – потом смена лошадей, и опять в галоп. Через три часа он миновал сторожащий устье узкой речушки Гдов, еще через шесть – въехал в скобяную слободу Пскова. Здесь, в крайнем постоялом дворе князь Сакульский остановился на ночлег, пожалев больше не себя, а выдохшихся коней. Поутру, прикупив у хозяина еще одного скакуна и поменяв усталых лошадей на свежих, Зверев помчался дальше: узкой тропою на Остров, а оттуда знакомой дорогой к Опочке. Этим путем кованые рати шли выбивать поляков с русской земли, этим же путем возвращались после победы над ляхами. Многотысячное войско вытоптало узкую поначалу дорожку так, что и сейчас, спустя два года, она так и не заросла. Скачи и ничего не опасайся – не заблудишься.

При двух заводных князь почти всю дорогу шел на рысях, каждые полчаса перескакивая с седла на седло, и только ночью позволил измученным лошадям перейти на шаг. Но с первыми лучами солнца – снова рысь, снова скачка, выжимающая последние силы и из всадника, и из скакунов. Зато уже утром он миновал Идрицу, а перед сумерками повернул с Пуповского тракта на проселок, что тянулся по левому берегу изрядно пересохшего за жаркое лето Удрая.

Через три версты проселок повернул к усадьбе, а всадник помчался дальше, по еле заметной, почти нехоженой тропинке. Перед Козютиным мхом и эта стежка оборвалась – но Зверев решительно направился к воде, пересек на взмыленных, тяжело дышащих скакунах реку, двинулся через топь, в приметном месте нырнул в кусты и спустя пять минут наконец-то спешился у подножия пологого холма.

Отпустив подпруги, князь взбежал до середины склона, нырнул в закрытую пологом пещеру и, едва ступив на ступени, спросил:

– Я успел, Лютобор? Мы сможем провести обряд сегодня?

– И тебе долгих лет, чадо мое, – прихлебнул из кружки какого-то варева старый колдун. – Доброго тебе здоровия.

– Здравствуй, мудрый волхв, – кивнул Андрей. – Так я успел?

– Успел, отрок, успел. Токмо сегодня мы обряда творить не станем, чадо. Потому как полнолуние лишь завтра.

– Вот проклятие! – Зверев покачал головой, развернулся. – Пойду, коней выхожу да напою. Чуть не до смерти загнал бедолаг. Получается, зря.

У лошадей и вправду тяжело вздымались бока, падала из-под упряжи розовая пена. Они так устали, что не могли даже есть, несмотря на обилие вокруг сочной болотной травы. Андрей снял с них седла, скинул влажные потники, взял за уздечки, медленно повел вокруг корявой березки, помогая шагом установить дыхание.

Спустя несколько минут вышел колдун, протянул ему ковш пряно пахнущего настоя:

– Испей, отрок, бо сам заботы требуешь. Что к тварям живым добр, то в тебе ладно. А что урокам моим не внемлешь, за то ругать стану нещадно. Почто не навещаешь совсем старика? Отчего про уроки обещанные запамятовал.

– Далеко я ныне, волхв, – вздохнул Андрей, принимая угощение. – Далеко, да хлопот много. Вот и не навещаю. Прости.

– Прощу, – кивнул колдун. – Чего еще с тобой поделать, чадо мое взбалмошное. Пойдем, место удобное покажу.

Они немного прошли в сторону реки, остановились среди клюквенной россыпи. Волхв ступил ногой в мох – и вокруг сапога проступила прозрачная вода.

– Не боись, теплая. С землею грелась.

Андрей одного коня отпустил к старику, для двух других выдавил воду сам. Напившись, окончательно успокоившиеся скакуны принялись щипать траву.

– Ввечеру еще овса им задать, – предложил Лютобор, – и совсем зла на тебя держать не станут.

– Не будет овса, – покачал головой Андрей. – В усадьбу ехать не хочу. Не прогонишь?

– Как можно! Для нас, ведунов, под покровительством Сречи самая пора учением своим заниматься. Весь мир спит, никто слов наших не перебьет, никто ветров наших не поймает, никто завета не остановит. Тихо округ, далеко в ночи воля наша разносится… А отчего же ты отца с матерью навестить не желаешь?

– Не хочу, Лютобор! Ничего не хочу! – рубанул опустевшим ковшом воздух князь Сакульский. – Навязали на мою шею… Родители.

– О ком это ты так зло обмолвился, чадо? – поинтересовался древний колдун.

– Да… – сквозь зубы выдавил Зверев. – Есть о ком. Навязали. Во имя рода, ради успокоения дрязг старых, благополучия дел семейных, ради родства с людьми знатными, ради имени потомков будущих… Мало того что дура безмозглая, мало того что увидел я ее первый раз только на свадьбе. Мало того что говорить с нею не о чем, а видом она на слона после рождественского пира похожа, мало того что на ней проклятие висит – так эта тварь подлая еще и ребенка моего убила!

– Как убила? – замер Лютобор. – Почему?

– Ночью рядом с собой положила…

– А-а, заспала, – не дослушав князя, махнул рукой колдун. – Ну это средь молодых мамочек дело частое. Устают сильно, вот в тишине и спят беспросыпно. Чуть повернутся – да ребятенка рядом с собой и давят. Уж сколько их через меня прошло. И тех, что руки на себя наложить пытались, и тех, что мужьями биты были до полусмерти, и те, что страдали, и те, что покаяться за грех невольный пытались…

– Ты-то тут при чем? – недовольно перебил его Андрей. – В церкви ведь грехи замаливают, не у колдуна на болоте.

– Забыл ты, видно, чадо, – скривился старый волхв, – что не вечно я в норе здешней сижу. Бывало время, когда ко мне в храм на Сешковскую гору люди с подарками шли. Там они и богам исконным молились, и в грехах каялись, и прощения божьим словом просили. Ох, сколько девок этих глупых чрез меня прошло – и не счесть вовсе! Младенца заспать – то чуть не самая частая смерть для малюток.

– Но это были не мои дети, Лютобор, – холодно ответил Зверев. – Не мои.

– И не мои тоже, – кивнул старик. – Ладно, пойдем. Полть куриную ныне девка за приворот принесла. Да рыбка копченая еще осталась, да мясо сушеное. Мне ныне много не надобно. Поделюсь, с меня не убудет. А коли не заснешь, научу ночью сквозь стены смотреть. Умение сие большой пользы не приносит, но многим ако баловство простое нравится.

– Засну, – признался Андрей. – Полтора суток в седле. Меня ныне в теплом месте стоймя к стене прислони – и то засну.

– А и спи, – не обиделся старик. – Спать тоже уметь надобно. Коли один останешься, урок мой малый и пригодиться может. Пойдем. Уложу так, как сам уж не первый век только и отдыхаю.

Как коротает ночи старик, Зверев знал отлично – груду осенних листьев в углу пещеры видел при каждом визите. Но этим вечером он устал настолько, что готов был залечь до утра и в картонной коробке из-под холодильника.

Волхв же, радуясь послушанию ученика, завел Андрея за очаг, поставил спиной к яме с листвой, поднес еще ковшик с напитком, изрядно припахивающим пустырником, дал отпить несколько глотков, потом начертал в воздухе непонятный знак, положил руку ему на лоб и мягко толкнул. Зверев, естественно, немного испугался – но тело на несколько мгновений вышло из его повиновения, отказавшись наклоняться, взмахивать руками или сгибать ноги, и он упал на спину, плашмя, внутренне ожидая болезненного удара. Однако кленовая, липовая, березовая, дубовая листва приняла тело мягко, словно хмельная пена, обтекла со всех сторон, накрыла сверху толстым, толстым одеялом. Он словно парил, не ощущая под собой опоры, не чувствуя прикосновения листьев сверху. Над ним лежал толстый слой натурального, естественного, жаркого покрывала – но не давил, не душил. Среди листвы было тепло, но не душно, а воздух имел аромат чистого и влажного весеннего леса.

Колдовской постелью князь наслаждался недолго. Уже через несколько минут его веки сомкнул крепчайший сон, и он сам превратился в легкий лист, сорвавшийся с ветви ясеня и подхваченный веселым, шаловливым ветерком, что принялся швырять свою нечаянную жертву над аллеями неведомого парка, над ухоженными озерцами, по которым катались на лодках юноши и девушки в белых однообразных костюмах, над кустами рябины, алой от ягодных кистей, над шахматистами у скамеек и синими тележками с надписью «Мороженое» впереди. Это было забавно и головокружительно, но не могло длиться бесконечно. И когда земное притяжение прижало-таки летучий лист к твердой земле, Андрей вздрогнул от неожиданности и открыл глаза.

Он не сразу сообразил, почему перед глазами светятся разноцветные полупрозрачные листики, словно он все еще валяется на газоне в своем летучем сне, а когда вспомнил – понял и то, что спать больше ему совершенно не хочется.

– Хорошее у тебя ложе, мудрый волхв, – признал князь, выбираясь из ямы на плотно утоптанный пол. – Спал, наверное, всего несколько минут, а отдохнул на неделю вперед.

– Минут не минут, – пригладил подбородок старик, – а лошадей я твоих уже напоил и к березкам внизу привязал. Отдохнули за ночь, как бы не убежали. Молодые еще кобылки, рады повеселиться.

– Что, уже утро? – не поверил Андрей.

– Полдень, чадо мое, полдень миновал. Посему пей воду скорее да репой пареной закуси. Пойдем, покажу тебе травы, что по осени сбирать надобно. А то, поди, забыл половину?

– Может, чего и забыл, – признался Зверев. – Но немного. Понадобились летом твои уроки, кое-что использовал.

– Не перепутал чего? – строго уточнил колдун.

– Нет. Одного мужика от пьянства отучил. Жалко, убили его вскоре. А еще с колдуном древним управился. С Белургом. Не слыхал про такого?

– Слыхал, – неожиданно кивнул чародей. – Ариец, сказывали, он родом. К знаниям могучим был допущен и той силой пожелал мир себе подчинить. А я словом Свароговым меч сковал, способный жизнь из него выпить. Сеча была на севере где-то – уж и не помню, где. Давно было. Одолели и колдуна, и слуг его верных. Всех побили, никто обратно не ушел. Неужели уцелел?

– Холоп мой меч из него выдернул. Он и ожил.

– А меч, меч-то где?

– У меня, дома. Я его сберег.

– Обратно в колдуна воткни – он и успокоится, – посоветовал Лютобор.

Андрей только улыбнулся: мудрейший ведь человек, а советы зачастую дает такие, что хоть плачь! Так Белург и стоит, дожидается, пока его снова на острие наколют!

– Корзину прихвати, большую, – указал под лестницу колдун. – День ныне славный, светлый. До сумерек полную успеем набрать. Ныне аккурат боголюбник отцветает. Из его корзинок сок собирают и в настой кладут. Везение он во много раз для человека усиливает. В кости он выигрывать начинает, али в спорах. Можешь недруга таким снадобьем в друга превратить. На неделю счастливым сделать.

– Может, лучше самому выпить? – Андрей выбрал под лестницей самую большую корзину.

– Самому не надо. Он все везение в одну седьмицу сбирает. Семь дней везет, а опосля всю жизнь – ни одной удачи. Себе полезно чистотелом натереться али кошачьего глаза перед сном пожевать. Сказывают, духов невидимых после сего углядеть можно. Но я не пробовал. Хватает мне и различимых. Прости, отрок, не удержался я, глянул ночью на супружницу твою. Юна она больно, глупа. Не по своей вине она дитятю заспала. По неопытности токмо. Не было в ней зла.

– Ты думаешь, Лютобор, это известие способно оживить моего сына? – моментально напрягся князь. – Она отняла у него жизнь. Ты считаешь, это можно чем-то оправдать? И не тяни из меня жилы, без тебя тошно. Поговорим лучше о травках, ладно? А вечером отправишь меня домой – и мы решим эту проблему раз и навсегда. Буду считать ее обычным дурным сном. Помучаюсь с месяцок воспоминанием о кошмаре – и забуду. Все едино в такое поверить невозможно. Пойдем, мудрый волхв, пошли. Боголюбник отцветет, пока собираешься. Как люди потом удачу свою найдут?