Читать книгу Открывая глаза - Александр Сергеевич Припутнев - Страница 9

Ноябрь 1860г.

– Грегг, ты знаешь ответ?

– Я не расслышал, скажи ещё раз! – Аткинсон снова запрокинул голову назад и прошептал: – Что за вопрос?

– Какой вид наркоза был открыт в сорок седьмом году: хлороформ или эфир? – очень медленно, по буквам повторил вопрос Пол.

– Первое, конечно.

– Спасибо, – отстранившись от товарища, Гудвин написал ответ на исписанном листе бумаги.

Он совершенно не успел подготовиться к тесту. Последнее недели Гудвин был настолько занят, что до учебы не доходили руки. Отец постоянно пропадал, а вместе с ним и ценные вещи из дома, которых и так было не много. Пол ни единожды устраивал слежки за отцом, но тот таинственным образом исчезал из его поля зрения, будто бы чувствовал, что за ним следят. Младший Гудвин так ни разу и не смог отыскать Митта, несмотря на то, что он побывал во всех уголках города и познакомился, кажись, со всеми городскими жителями, расспрашивая их об отце. Правда, несколько раз они с Джерри всё-таки натыкались на мужчину, но эти случайности происходили, когда Митт сам двигался домой. Не помогали ни полицейские, к которым после двух безрезультатных обращений забыли дорогу, ни облазившие все закоулки в городе бедные дети, мотивированные несколькими монетами во стократ сильнее, чем бравые стражи порядка денежным предложением Джерри.

С Миттом стало трудно разговаривать; он терял рассудок и Пол это прекрасно понимал, но пока не бил тревогу. Он рассказал о своих мыслях только Джерри, не желая волновать сестру, которая разрывалась между работой и поисками отца, с каждым днем становясь всё раздражительнее и мрачнее. В те редкие моменты, когда отец появлялся дома, Ханна пыталась с ним поговорить, порой, не дожидаясь мужчин, но родственник всегда её прерывал и уходил в свою комнату.

Поэтому декции для Пола стали унылым времяпрепровождением, когда не было другого желания, кроме как поспать. Поначалу Гудвин старался больше времени заниматься учебой дома, но стоило ему только переступить порог, как появлялась заплаканная Ханна, которая умоляла найти отца, и Пол отправлялся на поиски. И каждый новый раз, каждое новое исчезновение Митта случалось все чаще; дошло до того, что мужчина приходил домой поздно вечером, а утром снова исчезал. Какая уж тут могла быть учеба, когда приходилось ни свет, ни заря, услышав шум закрывающейся двери, в очередной раз пытаться догнать и остановить отца.

– Грегг! – заставив студента снова повернуться, Пол задал вопрос: – Поздние вторичные или отсроченные первичные швы накладывают до появления грануляций?

– Мистер Гудвин, вы проверяете знания мистера Аткинсона? – осведомился Хованьский, стоя в другом конце аудитории, в очередной раз заметивший, как Пол пытается выудить хоть немного информации из головы друга. – Не утруждайте себя, комиссия с этим сама справится! А вас мы можем сегодня больше не увидеть, если такое повторится, – спокойно погрозил ему профессор, будучи единственным в аудитории преподавателем.

Пол хотел ответить ему, но в сотый раз решил промолчать. Гудвину отвратительно было наблюдать, как профессор, не скрывая своего участия, помогал Сариту, часто просматривая его записи и кивая головой, если ответы были верными. От такого отношения к себе и остальным Гудвина тошнило; он знал, что может встать и публично разругаться с Хованьским, но вследствие очень важной контрольной работы, результаты которой напрямую влияли на предстоящую зимнюю практику, зло молчал. У Пола создавалось ощущение, что Хованьский целенаправленно открыто помогает Сариту, останавливаясь перед студентом так, что Гудвин видел каждое действие преподавателя. Эта мысль могла показаться бредом, не будь Пол так уверен в ней – слишком уж профессор не любил его, а стоило Полу только попытаться возмутиться, у Хованьского появилась бы реальная возможность выгнать его из аудитории. Пытаясь не наблюдать за происходящим, будущий врач склонялся над вопросами и перечитывал их по нескольку раз, в надежде вспомнить верные ответы. И, хотя на практике Гудвину не было равных, даже Аткинсон, при всех своих знаниях не так быстро соображал, теорию во многих местах Пол упустил. Связано это было как с особенностью его обучения в подростковые годы, где лекции были многочисленны, но редко касались сложных теоретических вопросов, так и с отсутствием желания учить целые параграфы определений и понятий.

– Время вышло! Прошу вас собрать все листы на моем столе и ожидать результатов. Комиссия проверит все работы и сразу же проведет распределение на практику, – через несколько минут заявил преподаватель, по-прежнему внимательно наблюдая за Полом.

Выйдя в коридор медицинской школы, большинство студентов нашло себе место у стен и окон, некоторые ушли перекусить. Громкие пустые беседы стали заполнять коридор, помогая не переживать за результаты и хоть как-то занять появившееся время.

– Пол, ты представь, как будет здорово, если меня отправят практиковаться в Вашингтон. Целых три месяца. Профессор Монсон рассказывал мне, что там намного лучше качество медицины. А ведь два города так близко друг к другу расположены, – восторженно рассказывал Аткинсон Полу свои мысли, найдя его стоящим в одиночестве у окна напротив лекционного кабинета через полчаса после окончания контрольной.

– Угу, – промычал Гудвин, совсем не слушавший, что говорит Грегг. Он не сводил глаз с Сарита, весело болтавшего с Конолом, которой был готов смеяться над любой, даже самой плоской, шуткой.

– А потом приехать и сдать досрочно экзамены, чтобы устраиваться куда угодно, – Аткинсон закрыл глаза от прелести воображаемой картины. – Это так здорово! Как думаешь, у меня получится, Пол? Пол? Ты куда?

Гудвин отошел от надоевшего ему студента и приблизился к Сариту, с каждым метром чувствуя нарастающую злость к этому человеку. Отношений между ними не было никаких, они почти не разговаривали, лишь изредка обменивались несколькими словами по теме лекций. Гудвин до конца не понимал, что движет им, почему он ненавидит Сарита так же, как его отца, но был уверен, что яблоко от яблони упало совсем близко.

– Тебе папаша во всем помог? – с места в карьер спросил Пол, остановившись перед сокурсником. Изображать их себя вежливость Гудвин был не намерен, даже смотреть спокойно на Сарита не было сил в этот момент.

Уолсен сначала не понял, что обращаются к нему. Увидев перед собой оскалившегося Гудвина, он, широко улыбнувшись, ответил: – Уж побольше, чем тебе! А вообще это не твое дело.

– Раз так, то признайся открыто в своем невежестве! На вас противно было смотреть! Все видели, что ты сам ничего не сделал! – грубо потребовал Пол.

– Пол, успокойся, не цепляй Сарита? – решил вмешаться Конол, но Гудвин только бросил быстрый взгляд на него и снова посмотрел на своего недруга.

– Говори за себя! – спокойно ответил Сарит. – Ведь сам не отставал от Аткинсона. Нужно было готовиться, чтобы не списывать у других. Если ты не компетентен в вопросах медицины, нечего было поступать сюда, – Говорил он так, словно смеялся в лицо Полу.

Это едкое замечание, добравшись до головы Пола, внесло туда новую порцию ярости. – Как бы я плохо не был готов сегодня, это не сравнится с твоим незнанием абсолютно любых вещей, связанных с медициной! – медленно выговорил он каждое слово, чтобы успокоиться. И не давая ничего ответить Сариту, продолжил: – Будь моя воля, я бы давно вышвырнул вас обоих из школы, запретив тебе учиться, а ему учить. Ты так жалко смотришься, когда папаша пытается сделать из тебя подобие врача-идиота, который всю жизнь будет думать, что он лучший врач, хотя не представляет из себя ничего! Но ему, видать, очень не понравилось, когда на пути его бездарного сынишки появилась преграда.

Сарит улыбался.

– Ты – преграда?

Гудвин уже не услышал насмешки однокурсника: – А ты не подскажешь, почему твой папаша так старается тебя подтянуть к весенним экзаменам? Нам бы всем было интересно услышать это!

Вокруг них столпилась почти вся группа, даже проходившие мимо студенты других курсов останавливались, чтобы послушать словесную перепалку. Сарит никак не хотел вступать в спор и, уверенно держа себя в руках, произнес в ответ:

– Отец мне подсказывал только одно: он говорил, что ты безмерно глуп! – и, показывая, что он закончил разговор, Сарит вновь повернулся к ирландцу, наблюдавшему за разногласием студентов со все большей злостью по отношению к Полу. Видимо, плоский юмор, в избытке имевшийся у Сарита, покорил Конола.

– Я не договорил! – Пол рванул Уолсена за плечо. Тот на секунду потерял равновесие, но устояв на ногах, зло уставился на Гудвина, намереваясь что-то сказать.

– Пол, хватит тебе, пойдем пообедаем, пока есть время, – пытался остановить разгневанного друга подошедший Грегг.

– Послушай Аткинсона, он верно говорит. Знаешь, Гудвин, от голода человек становится злым и нервным, тебе определенно нужно заполнить желудок, – Сарит попытался перевести разговор в шутку. Пол снова не услышал его слов.

– Мне было бы плевать на вас обоих, если бы вы не мешали учиться остальным студентам!

– Это ты о ком сейчас? Каким студентам я мешаю? Я ни разу не слышал, чтобы кто-то говорил подобные слова. Или ты говоришь только о себе, Пол? А прячешься за громкими словами беспокойства обо всех!

– Ты, – Гудвин ткнул пальцем в грудь своего врага. – Ты никчемность! Ты – ничтожество, которое даже не отводит глаз, когда ему говорят о собственной бездарности. Да к твоему отцу даже можно найти хоть какое-то уважение, за проявленное им терпение в отношении тебя, с тобой же и говорить противно.

– Гудвин, ты специально пропускаешь мимо ушей мои вопросы? – с недоумением спросил Сарит.

– Какие вопросы ты мне можешь задавать? Человек, который сам не может ответить ни на один вопрос без помощи своего отца.

Сарит внешне не был похож на профессора, но ему перешли многие отцовские качества; спокойствие и способность в любой ситуации найти, что ответить были одними из таковых. Сделав вид, что слова Пола его не задели, сын профессора спокойно заключил: – Пол, ты не прав на этот счет. Ты даже не знаешь, сколько времени я трачу на чтение конспектов и книг по медицине. Да, я с тобой соглашусь, что отец относится ко мне не совсем объективно в отношении учебы, но уверяю тебя, он крайне редко вмешивается в моё обучение. Так что ты абсолютно преувеличил свои обвинения! – Сарит снова добродушно, но с укором на лице улыбнулся, будто перед ним стоял не взрослый мужчина, а маленький, требующий чего-то ребенок, успокоить которого можно было лишь игнорированием его криков.

Пол больше не мог терпеть. Сильным ударом левой руки в лицо, он отправил на пол Уолсена, который каждым своим словом впрыскивал в сердце Гудвина яд. Оказавшись в ногах у Пола, Сарит прижал руку к лицу, пробуя, насколько серьезна была рана. Ему было больно, и он не стремился это скрыть, а как будто нарочно, то ли от того, что он никогда не удостаивался ударов в лицо, то ли от того, что оказался пристыженным перед своими сокурсниками, Уолсен подстать мастерству настоящего артиста, покачивался от боли, держась за рану и не торопясь вставать. Однако же страх отчетливо читался в его глазах, и уж он был настоящим. Сарит немного отполз назад, попытавшись, наконец, подняться, но вновь едва не был сокрушен повторным ударом, однако, Пола успели оттащить сокурсники.

– Отпустите меня, я в порядке! – бросил Гудвин схватившим его студентам. Освободившись, он стал поправлять мятую рубашку, но почувствовав на себе взгляды окружающих, резко поднял голову и замер. Кто-то со страхом и непониманием смотрел на Пола, другие с сильным удивлением, а Конол уже был готов броситься на сокурсника, но поднявшийся на ноги Сарит остановил ирландца.

– Эй, Конол, успокойся, он не стоит того, – посмотрев с усмешкой на Гудвина, заявил Уолсен. Казалось, будто не было тех мгновений, которые он провел на полу, боясь за свою жизнь.

– Ах ты!.. Да что вы уставились! Не в театре же! – раздраженно крикнул Гудвин, видя, что студенты продолжают внимательно следить за ситуацией.

– Действительно, нечего смотреть на человека, у него неудачно сложился день. С кем не бывает. Вы же сами понимаете – экзамен, волнение, чрезмерная напряженность, вот вам и потеря концентрации, – весело заговорил Сарит, предлагая всем разойтись. Он принял самую подходящую позицию в этой ситуации – будто бы не он был тем, кому пришелся удар. Он говорил так, словно ничего не произошло, а если что-то и было, то этим не стоит забивать себе голову, а нужно как можно скорее замять эту историю и забыть её. Но когда кольцо из студентов поредело, Сарит громко добавил: – А знаешь, Пол, если уж на то пошло, и ты на меня вешаешь такие обвинения, то я вправе сделать обратное… – Пол слушал. – Человек, которого по знакомству зачислили в школу на последний курс, потому что сам бы он вряд ли смог это сделать, должен думать в первую очередь о чистоте своей совести, а не чужой. Мне нечего скрывать, отец порой мне помогает, но это бывает, как я уже сказал, чрезвычайно редко. Тем более, кто из здесь присутствующих может сказать, что не принял бы помощи от своего отца в аналогичной ситуации.

Сариту явно доставляло удовольствие поливать грязью Гудвина. Сцена, разыгранная им в стенах школы, легко могла перерасти в отчисление одного из студентов, но Пол ничего не успел ответить на высказывание в свой адрес. Дверь в аудиторию открылась, и вышедший молодой лаборант, не обращая внимания на непонятное столпотворение, обратился к студентам: – Можете занимать свои места.

Непреодолимое волнение рождалось, как только студент заходил в аудиторию. В это мгновение забывалось всё на свете, даже неприятные моменты, которые могли возникнуть до этого. Никто из студентов не подал вида, и тем более не рассказал о случившемся только что в коридоре школы инциденте ни одному из преподавателей, будущих врачей сейчас больше заботили результаты их работ. Молодые люди в нетерпении расположились на своих местах. Перед учащимися сидели несколько преподавателей, которые и составляли нынешнею комиссию. Две пожилые женщины, обучающие основам урологии и акушерства, мисс Боулен и мисс Стоун, Хованьский, и два мужчины – лысеющий профессор, преподаватель биологии и помощник ректора, Монсон, и молодой мистер Шарц, приехавший из Германии на несколько месяцев на практику и занимавшийся тем, что время от времени замещал отсутствующих преподавателей, а в основном работал в лаборатории школы. Белые глаженые халаты, скрывающие строгую одежду, ясные взгляды, осанки, напоминающие натянутые струны, в общем, члены комиссии в полной мере олицетворяли важность прошедшей контрольной и ей результатов.

Пол не сразу отошел от случившегося, поэтому первое время не слышал, о чем говорило собрание решавших судьбы, лишь изредка улавливая одобрительные возгласы товарищей, да жидкие аплодисменты, достававшиеся всем по очереди. Он повторял в голове слова Сарита и, не желая верить этим бредням, уговаривал себя, что никто не мог сделать ему такой услуги. Однако, он осекся, когда подумал о Джерри. Воспоминания последних месяцев достали со своих пыльных полок разговор, в котором Джерри обещал помощь его отцу пробраться в правительство. Ограничился ли этот американец помощью только старшему Гудвину или до Пола тоже добрался. В одно мгновение в груди у Пола заклокотала лава ненависти и злобы к мужчине его сестры. И этот стремительный поток чувств непременно выплеснулся бы, окажись Джерри рядом, но краем уха Пол услышал имя своего школьного неприятеля и, с трудом отбросив от себя все мысли, стал вслушиваться в речь члена комиссии.

– Продолжим, – басовитым голосом начал профессор Монсон, бывший председателем комиссии. – Мистер Сарит Уолсен, – услышав своё имя, молодой мужчина поднялся. – Вы прекрасно справились с последней работой, а так же сделали один из лучших отчетов о посещении местной больницы нынешней осенью. Поэтому вам предоставляется возможность пройти трехмесячную практику в Западной Государственной Больнице в городе Вашингтон, округ Колумбия. Поздравляю вас!

Зал заполнился бурными аплодисментами, чего Гудвин никак не ожидал. Сарит поблагодарил комиссию; на его лице играла улыбка невыдуманной радости, но Гудвин считал, что такая улыбка недостойна лица этого студента. Грегг, с которого в три ручья стекал пот, томительно дожидался своей участи. После поздравления Сарита он обратился к товарищу: – Пол, я не пойму, нас с Саритом вдвоем в одно место отправят? Я же не ослышался?! Они сказали… – Шептал он, поправляя свои очки, и нервно перебирая пальцами край старенькой жилетки.

– Сейчас всё узнаем, – вяло ответил Пол, быстро понявший, что Греггу не суждено оказаться в скором времени в месте, о котором он так грезил. Пол не хотел расстраивать друга, отдав эту возможность комиссии; ему стало абсолютно ясно, что ни Монсон, ни другие, сидящие внизу преподаватели, а профессор Хованьский определял, куда отправить студентов, а если все же ни он один, то своими хитросплетениями ему ничего не стоило направлять в нужное русло остальных членов комиссии. Одно подозрение закралось в душе у молодого мужчины: что-то подсказывало, что его самого ждет не простая практика и нужно готовиться не к райской жизни. Поняв это, Пол успокоился и стал слушать, решив, что ни за что не покажет Хованьскому своих волнений.

Когда произнесли имя Грегга, тот в нетерпении встал, вглядываясь в каждое движение губ профессора, словно бы желал управлять произносимыми мужчиной словами. На самом деле, Аткинсон просто боялся того, что скажет Монсон; боялся быть приниженным в лицах товарищей, боялся, что его надежды не оправдаются, боялся не стать первым, зная, что от этого его комплексы вырастут до небес. Гудвин ни чем не мог помочь своему другу, как бы много они не говорили на подобные темы; часто бывало так, что Аткинсон после разговоров по душам злился на Пола, за то, что тому были чужды терзания Грегга, что сам Гудвин никогда не страдал от непринятия. Однако, приходя в себя, Аткинсон вновь искал помощи в словах Пола, не устававшего успокаивать своего проблемного друга. Сейчас была как раз та минута, когда Греггу хотелось выговориться и послушать успокаивающие слова, но вместо этого приходилось нервничать и трястись всем телом, надеясь, что этого никто не замечает.

– Мистер Аткинсон, комиссия долго совещалась. Ваши работы оказались лучшими в группе и даже лучшими на потоке, – студент кивал в знак согласия, не понимая, чего же они так тянут с ответом. Очки его постоянно сползали на край носа от обильного пота, которым Грегг покрывался с каждым словом, произнесенным в его сторону. – Мы рассмотрели ваше желание провести практику в Западной Государственной Больнице, и уже готовы были дать своё согласие, но, в конце концов, решили вас оставить на эти три месяца в школе, дабы дать вам возможность продолжить исследования с профессором Хованьским.

– Но… Но ведь я же мечтал о Вашингтоне. Я хотел… Профессор, вы же сами, помните, вы… что… ммм? Вы мне рассказывали про тамошнюю медицину, вы сами открыто говорили мне, что это очень перспе… перспект… Говорили, что если экзамен, если все пройдет удачно… получу такую возможность. Я вот… я и справился… – Пола очень удивили выпаленные Греггом слова, он думал, что Аткинсон даже не посмеет сопротивляться, но он, несмотря на то, что его голос дрожал, как у приговоренного к казни, а слова путались, как у параноика, ответил несогласием на решение комиссии. Однако же было видно, что Грегг готов был вот-вот сорваться, глаза его наполнились слезами, как это бывает у обиженного младенца, которого удерживает от рыданий нежная улыбка матери, решившей, что сейчас не самый удачный момент для слез.

Профессор Монсон не нашелся, что ответить, и ему на помощь вовремя подоспел Хованьский. Он вышел из-за стола, тепло улыбаясь, подошел к Аткинсону и с заботой ответил бедному студенту.

– Грегг, я буду так тебя называть, мы же очень давно знаем друг друга, – его ядовито-сладкий голос мог подействовать только на такого, как Грегг, о чем очень сожалел Гудвин, понимая, что его товарищ легко поведется на просительные речи.

– Ты блестящий теоретик. Ты добьешься величайших открытий в области медицины, именно потому, что ты понимаешь суть всех процессов в человеческом организме лучше остальных студентов. Даже я, твой преподаватель, просил твоего совета и помощи много раз. Я буду очень рад, если ты согласишься провести эти месяцы в лаборатории со мной. Ты же знаешь, что скоро мы продвинемся очень далеко в наших исследованиях, поэтому мне, как никогда, нужна твоя помощь.

– Но как же врачебная деятельность?! – Грегг был сломлен, это стало ясно как дважды два. Для него это было плохо тем, что не только Пол увидел это, но и Хованьский. Ему оставалось только добить студента.

– Грегг, пойми, тебя никто не держит в школе. Как только ты закончишь, можешь работать где угодно. Я скажу тебе больше! Я сам помогу тебе устроиться в Вашингтоне, если ты того захочешь. Но такие ценные кадры сейчас терять не хотелось бы. Это может подтвердить и наш молодой практикант, не так ли мистер Шарц.