Читать книгу Стратегии философского исследования коммуникации - Александр Сергеевич Шохов - Страница 7

М.Фуко, анализируя картину Диего Веласкеса «Менины», пишет, что она зафиксировала принципиально новую позицию наблюдателя (вместе с которой возникла «особая диспозиция эпистемы» [135, с.334]), когда «появляется человек в его двусмысленном положении познаваемого объекта и познающего субъекта; разом и властитель и подданный, наблюдатель и наблюдаемый, он возникает в том самом, предуказанном ему в «Менинах» королевском месте, где его реальное присутствие столь долго было невозможно» [135, с. 333–334].

В чём же состоит особенность этого «предуказанного» королевского места, обозначенного Диего Веласкесом в «Менинах» (картина написана в 1656 году)?

Зритель оказывается в позиции королевской четы, портрет которой пишется художником. Смотрит на ситуацию глазами короля и королевы. При этом сама изображаемая художником пара отражается в зеркале. Пребывая в позиции смотрящего на ситуацию глазами тех, кого изображает художник, зритель как бы облекается в маску королевской четы, присутствующие в картине как будто бы видят его в этом образе. При этом сам зритель, как таковой, остаётся для них невидим. Персонажи картины видят короля и королеву, а зритель угадывает, что это он в образе королевской пары отражается в зеркале на стене, но сам себя в этом отражении не узнаёт. Он и видим и невидим, узнаваем и неузнаваем, он входит в ситуацию, принимая на себя роль с точки зрения участников ситуации, и одновременно его роль (если смотреть из-за границ ситуации) совершенно иная.

Позиция зрителя неявно становится ещё и позицией художника-творца, который изображает пространство картины и в нём – самого себя. Ведь именно на месте зрителя стоял сам Диего Веласкес, когда работал над полотном. Зритель-творец создаёт картину в неменьшей степени, чем художник-творец, ведь без восприятия зрителя картина окажется невоспринятой. Только восприятие делает пятна краски на холсте картиной – произведением искусства. Происходящее таким образом рефлексивное восхождение в своеобразную позицию исследователя-зрителя-наблюдателя-художника и создаёт ту «особую диспозицию эпистемы», о которой писал М.Фуко. С одной стороны зритель оказывается «королевской четой», узнаёт и не узнаёт самого себя в зеркале, с другой – предстает художником, создающим это самое полотно, и вновь не узнаёт самого себя.

Входя в ситуацию, человек-зритель может оказаться в роли творящего субъекта, пассивного зрителя, фигуры, которая наделена какой-то властью в контексте ситуации, а также он может возложить на самого себя роль исследователя, который изучает эту особую диспозицию и в то же время остаётся тем же, кем он был до вхождения в ситуацию: обычным человеком. Само вхождение в подобную ситуацию преобразует зрителя. Он оказывается наделенным властью наблюдать и упорядочивать, делать выводы и строить свой путь внутри ситуации. Он становится кем-то другим в глазах участников, от него ожидают чего-то такого, чего не ожидали до того, как он оказался «на королевском месте». Да и сам он не узнаёт себя прежнего, но постигает себя нового. Входя в ситуацию, будучи изначально иномирным, человек (зритель-наблюдатель-исследователь-художник) как бы «воплощается», получает новую плоть, новое тело, причём в различных вариантах. Можно сказать, что особая диспозиция эпистемы раскрывается в «апоритическом самотематизировании познающего субъекта» (Хабермас) [137, с. 270]. «Познающий субъект» оказывается воплощён в развивающем и изменяющем его разномерном позиционном противоречии.

Сцена «Менин» включает в себя и другие картины, на которых изображены боги, смотрящие на разворачивающуюся перед ними жизнь королевской семьи. А это задаёт ещё одно основание для апоритического самотематизирования, поскольку человек-зритель приравнивается к божествам-зрителям, смотрящим «с другой стороны», из своих собственных миров-пространств, в которых они обитают, будучи «иномирными».

Человек-зритель картины «Менины» входит в конкретный миг изображённой ситуации, и если бы это была не картина, а реальная ситуация, в которую человек «вошёл» физически, в следующий миг он начал бы прокладывать свой путь и действовать во вновь открывшемся ему пространстве.

Уместно провести аналогию и рассмотреть, что происходит с субъектом-исследователем, входящим в ситуацию исследования. Решая свои задачи, он путешествует не только по ментальным пространствам, привязанным к географическим и интеллектуальным локусам, но так же и по временным эпохам, словно бы прокладывая дорогу, одновременно проходящую через географические территории, пространства человеческой мысли и время.

Находясь в такой специфической исследовательской позиции, наблюдатель-исследователь испытывает на себе разнообразные парадигмальные влияния, поддаётся очарованию тех или иных эпистемических, парадигмальных, методологических установок, подходов, теорий, гипотез, попадает в поле ожиданий, накладываемых на него другими участниками ситуации, в том числе коллегами-исследователями, при этом он «узнаёт» и «не узнаёт» себя одновременно, и может предстать неким множеством.

Благодаря рефлексивным процессам сам факт вхождения в ситуацию исследования и наблюдения приводит к диссоциации целого. В рефлексивном процессе возникает наблюдаемый и наблюдатель, действующий и смотрящий на своё собственное действие как бы со стороны. Наблюдатель становится потенциально множественным, контингентным, способным быть многоликим. Например, исследователь может смотреть на ситуацию из разных позиций, сформированных благодаря влиянию других исследователей, предложенных ими концепций, сформировавшихся в сообществе парадигм. Эти позиции могут существенно отличаться друг от друга по содержанию. Философ-исследователь, избегая самоотождествления с одной из них, оказывается в ситуации, когда ему необходимо удерживать сложный многомерный баланс между разными возможными исследовательскими позициями. Так он становится диссоциированным целым, которое удерживается вместе засчёт аутокоммуникации.

В дальнейшем может происходить выделение и оформление каждой исследовательской позиции, они как бы «расходятся», отдаляются друг от друга и обретают самостоятельный статус. Этот процесс дальнейшего расхождения исследовательских позиций и их оформления может быть обозначен термином «дисперсия». Когда дисперсия заходит достаточно далеко, и позиции становятся устойчивыми образованиями, их можно назвать ипостасями или воплощениями исследователя.

Термин «ипостась» в значении, близком к употреблённому в этом тексте, встречается у В.А.Лекторского: «Согласно позиции конструктивного реализма, Я во всех своих ипостасях, в том числе и в качестве познающего, может быть понято как существующее в социальных коммуникациях, т.е. как продукт и одновременно условие социально-культурного конструирования» [73, c. 24]. Ипостаси интересны тем, что они одновременно являются и не являются тем самым наблюдателем-исследователем, который вступил в ситуацию исследования. Было бы опрометчиво утверждать, что исследователь «состоит» из ипостасей, ведь каждая ипостась – это и есть сам исследователь. Столь же необоснованно звучала фраза о том, что целостный субъект разделяется на испостаси. Никакого разделения, разумеется, не происходит, напротив возникает феномен одновременного удержания множественности подходов, позиций, логик. Таким образом, человек, выстраивая, усложняя отношения с самим собой, обретает изменчивость и многовариантность. Возможность быть другим создаёт условия для внутренней коммуникации между разными ипостасями одного и того же человека. Каждая ипостась получает свою собственную миссию, а единство этой множественности начинает поддерживаться внутренней коммуникацией «с самим собой» [92, с. 146].

Каждая ипостась, если смотреть на неё с точки зрения исследователя коммуникации, проявляется как особое коммуникативное состояние. При этом философ-исследователь как целостность может быть описан как композиция собственных коммуникативных состояний.

В одном коммуникативном состоянии человек начинает олицетворять одну позицию, в другом – другую. Он может быть субъектом деятельности, наблюдателем, исследователем, участником ситуации, партнёром, противником, апологетом той или иной парадигмы, теории, концепции и т.д. В каждом из коммуникативных состояний исследователь берёт на себя коммуникативную роль, словно актёр, герой с тысячей лиц. И всё же, несмотря на свою многоликость, он сохраняет единство и целостность благодаря связям, которые устанавливаются между его собственными коммуникативными состояниями, и благодаря тому, что каждое из этих состояний – это и есть «он сам».

Как соотносятся представления о диссоциации и дисперсии субъекта-исследователя, о которых шла речь выше, с утверждениями о том, что стратегия возникает как результат сделанных им выборов? Кто делает выбор, если субъект-исследователь представляет из себя в дисперсированном состоянии множество равноправных ипостасей, соединенных аутокоммуникацией? Очевидно, должна быть произведена сборка субъекта-исследователя, чтобы он оказался способен взращивать стратегию исследования. Можно предположить, что «аутокоммуникация дисперсированного субъекта–исследователя в какой–то момент качественно изменяется, в ней возникают ответы на вопросы: «Кто я?», «В чем состоит мое уникальное решение исследовательской задачи?», «Какова моя авторская стратегия?», «Какие подходы к решению задачи я считаю эффективными?». Эти «собирающие» вопросы, часто задаваемые исследователю коллегами, инициируют ответы, в результате которых и происходит выход субъекта–исследователя на второй уровень рефлексии и одновременно он пересобирается в новую целостность» [164, с. 118]. Рефлексивное самоопределение и сборка субъекта–исследователя сопровождаются эпистемическим конструированием модели мира и модели наблюдателя (субъекта-исследователя). Далее об этом будет сказано более детально.

Эволюция наблюдателя в живописи, во многом подобная описанной выше диссоциации и дисперсии, прослеживается М.Б.Ямпольским в монографии «Наблюдатель. Очерки истории видения» [169]. Сложная игра рефлексивных отражений неоднократно становилась предметом философского рассмотрения. В частности, французский философ Г.Марсель выделяет рефлексию первого уровня (первичную) и второго уровня (вторичную).

Диссоциация, дисперсия и оформление ипостасей приводят к тому, что единый человек становится своеобразной сетью связей, в которой невозможно выделить один центр, то есть некое топологически очерченное место, в котором находится «сам человек».

Но как же осуществляется самосознание этой множественности? Центр самосознания может эмерджентно возникнуть в плотном сплетении рекурсивных колец коммуникации. Он не будет локализован в сети. Он может эмерджировать как интегральное качество непрерывно пересобираемой целостности. Термин «целостность» может интерпретироваться как ещё не ставшее или становящееся «целое», диалектика этих понятий рассматривались многими исследователями (в частности, Л.Г.Шаманским [147], И.В.Ершовой-Бабенко [53]g).

В качестве примера можно привести отношение мозга и самосознания: в мозге, если рассматривать его анатомически, некоего выделенного центра самосознания нет. Но самосознание эмерджентно возникает в нем, и есть основания считать, что самосознание – это следствие нейрокоммуникативных процессов.

В предложенном контексте уместно говорить о многомерности субъекта через проявление его ипостасей. Представляется интересным, что такая многомерность становится в чём-то подобной многомерности слова. Л.Н.Богатая в статье 2015 года, говоря об ипостасях слова и о его многомерности, пишет: «Прежде чем преступить к краткому представлению этих ипостасей, важно сделать следующее замечание. Размышлениям о многомерности слова следует предпослать продумывание мысли по поводу его организмичности. Слово подобно живому организму» [28, с.272]. Говоря об ипостасях слова, Л.Н.Богатая описывает «различия функционирования слова» [28, с.271] как понятия, концепта, имени, символа и термина: «Во всех своих проявленностях СЛОВО обнаруживало специфическую мерность или – ипостась» [28, с.271].

Интерпретация ипостаси как мерности выглядит перспективной философской метафорой также и в контексте диссоциации, дисперсии и оформления ипостасей субъекта–исследователя, которая была описана выше.

В определённых условиях, о которых более подробно будет сказано дальше, множественность может быть вновь собрана в единое, благодаря чему происходит своеобразный синтез субъекта–исследователя.