Читать книгу Затянувшийся отпуск с черной кошкой - Александр Сеземин - Страница 8

– Сашок, вставай! – издалека долетал сквозь сон голос. Призыв повторялся, постепенно приближаясь, становился громче. Я слышал голос моего дедушки, будившего меня утром. Я сплю, еще бы спал, но зачем-то понадобилось вставать.

Наконец я проснулся, открыл глаза, грезы остались позади, но настойчивый голос продолжал звучать наяву. Полумрак. Где я? Кто меня зовет? События вчерашнего дня всплыли в памяти, я узнал голос Степаныча. Но почему темно? Оказывается, меня накрыло упавшим сеном. Маньки нет и в помине – убежала по своим кошачьим делам. Весь в сене, пробрался к выходу и выглянул во двор.

– Сашок, привет! – засмеялся Степаныч, глядя на мой заспанный и неопрятный вид. – Выспался? Слезай, завтрак готов.

«Сашок» – так звал меня дедушка. Совпадение? Случайность? Скорее всего, но мне приятно.

Мишка опять не дает мне прохода, требует уделить ему внимания – глажу, чешу за ушами, разглядываю: здоровенный пес, похож на кавказца, длинная черная шерсть, светлые подпалины на брюхе, лапах. Характер только не кавказца – добрейшая собака.

– Это что за порода?

– Наша, местная. Умывайся, в бане вода еще теплая. – Между тем Степаныч занимался повседневными делами, вроде мелочами, но из таких мелочей и складывается жизнь в деревне. Через двор на веревке висит выстиранное белье, среди него замечаю и свое, тетя Шура постаралась.

В доме меня встречает шипение сковородки, приятный запах блинов, и тетя Шура, бегающая между кухней и комнатой.

– Выспался?

– Д-а-а! Хорошо отдохнул.

Опять садимся за стол, украшенный большой тарелкой с внушительной стопкой золотистых маслянистых блинов. В стеклянных вазочках густая сметана, с вертикально замершей в ней ложкой, земляничное варенье, растопленное сливочное масло. В масло можно макать свернутый блин и сразу отправлять его в рот, очень вкусно, как когда-то в моем далеком детстве, у дедушки. Самовара, украшения стола, нет, кипяток в обычном чайнике – проще и быстрее. Но самовар – хозяин – стоит у печки, следя за порядком. Я нахваливаю блины. Тетя Шура рада, угодила.

Едим молча, а надо бы перейти к главному, важному для меня и хозяев. Как быть дальше? Мне вроде бы надо уходить, нельзя злоупотреблять гостеприимством, а уходить ох как не хочется! Да и хозяева рады мне, но молчат. Может, проявляя излишнюю деликатность, боятся помешать моим планам? Напряжение повисает в воздухе.

– Ты дальше куда? – все же решившись, спросил Степаныч.

– В Александров, родина там моя. – А в груди екает – неужели намекает уйти? Не похоже.

– Хорошее дело. Родня есть?

– Двоюродную тетку знаю, больше никого, растерялись все. А недавно она позвонила, сказала, что моя крестная умерла, девяносто пять лет ей было. На кладбище хочу сходить, ее помянуть, да и других. Сколько уж не был.

– Д-а-а, надо, – заметил Степаныч.

Посидели, помолчали. Каждый задумался о своем.

– А у нас вот с Шурой и того хуже, – решился он.

Хозяева переглянулись и грустно опустили головы к своим чашкам. Степаныч посмотрел на меня, видимо, ожидая вопроса, но я промолчал. Тогда, тяжело вздохнув, он продолжил:

– Сын у нас, Алексей, вот такой же, как ты.

Тетя Шура всхлипнула: – Не могу. – Встала, уткнувшись в платок, и вышла.

– Сел по пьяному делу, пять лет дали. Жена, Ольга, дожидаться не стала, да и нас обвинила: «Не так воспитывали». Уехала с Верочкой, дочкой, внучкой нашей. Только и видели. Ничего о ней не знаем.

– Давно было? – решился я поддержать разговор.

– Лет двадцать. А Лешка к нам так и не вернулся больше. Нет, приезжал, конечно, как отсидел, деньги привозил, большие. Сначала часто, потом реже.

– А сидел где?

– Далеко. В Магаданском крае золото мыл. Там и остался, за шальными деньгами погнался.

Степаныч опять замолчал, помрачнел еще больше и, видимо, решившись, глядя мне в глаза, продолжил шепотом:

– Нет его больше!

– Как? – я оторопел, холодок пробежал по телу.

– Тише! Мать не знает. Смотри, не ляпни.

Я кивнул.

– Года три назад фотография его вдруг упала, стекло треснуло, – Степаныч кивнул за спину.

Я перевел взгляд туда. Вот он, Алексей, в центре, его фотография бросилась мне в глаза еще вчера – светлые волнистые волосы, открытое, доброе, улыбающееся лицо. Только глаза, что-то в них было не так, сквозила бесшабашность. Фотоаппарат вырвал Алексея из стремительного, неудержимого движения. Из него била энергия, но энергия неукротимая и неуправляемая. Трещина на стекле, видимая при дневном свете, перечеркивала лицо наискось.

– Ну и что. Ничего это не значит. Примета только.

– Да, примета… Через месяц, как фотография упала, участковый заехал. Так вроде, посмотреть, как дела в деревне, как живем. Выбрал момент, шепнул мне: «Убили сына». Самородок нашел, крупный, да не поделили в артели… вот и все, – Степаныч тяжело вздохнул. – Взял грех на душу, не сказал матери. Для нее Лешка живой, ждет его, весточки хоть какой. Да видно, сердце материнское все же подсказывает, встанет перед фотографией и заплачет.

– Да уж, беда, – проникшись горем хозяев, отозвался я. – Но жить-то надо!

– Живем, как можем, что поделать, – выходя из горьких раздумий, подвел итог Степаныч.

Хлопнула входная дверь. Зашла тетя Шура с лукошком, полным яиц.

– Куры несутся на всю деревню. Пойду к соседке, поменяю на молоко. Хочешь парного? – спросила она меня.

– Попробую. Смотрю, у вас натуральный обмен.

– Так и есть, так и выживаем, – сказала тетя Шура, откладывая яйца. – Вы что притихли?

– Про Лешку рассказывал.

– Сам себе судьбу выбрал, – неожиданно зло отозвалась хозяйка, – никто не заставлял. Будет о нем. – И убежала.

– Сильная она у меня. Так и живем, держимся друг за друга.

– Хорошо вам, и у вас хорошо. Завидно даже, по-доброму.

– Нашел кому завидовать!

– А что. У меня в жизни рядом такого человека и не было.

Теперь Степаныч деликатно замолчал.

На меня нахлынули чувства, близкие к тем, что я испытал на луге. Вчера неведомая сила дала мне оценку. Сегодня я сам хотел излить душу этим людям, добрым и искренним, за короткий срок ставшим мне близкими.

– И поделиться было не с кем, – продолжил я.

Мои последние слова услышала тетя Шура, пришедшая с кувшином молока, налила мне полный стакан и присела за стол. Парное молоко пахло очень необычно, поэтому я с осторожностью поднес стакан ко рту. Молоко было теплое, густое, на наш городской вкус – не молоко. Хозяева, наблюдая за мной, засмеялись: – Привыкай. – И наш затянувшийся завтрак продолжился.

Я же начал рассказывать о своей жизни, достаточно заурядной, изредка отмеченной событиями, оставившими следы в памяти. Но в моем рассказе основное место занимали люди, принявшие участие в моей жизни или просто прошедшие мимо. Отношения, сложившиеся с ними, хорошие и не очень, обиды, причиненные мной и мне. И получалось в моем рассказе так, что радостей было не так уж и много. Большая часть жизни прошла как-то незаметно, а ведь это была моя жизнь, и я, как каждый человек, ощущал себя целой вселенной. Так для чего же я родился, для чего жил до сегодняшнего дня, что сделал полезного?

В рождении заслуга не моя, родителей. Учился средне, как все. Женился, как большинство. Развелся, повторив путь многих. Почему развелся? Мы так и не стали близкими. Каждый оставался сам собой, не пускал в свой мир. Да просто не любили друг друга! Поэтому не смогли дальше жить вместе. И надо ли в таких случаях искать виноватого? По крайней мере поступили честно, не стали больше мучить себя. И вот закономерный итог, я один.

Близкие ушли из жизни. Друзья? Пожалуй, их и нет, так, знакомые, коллеги. Зато есть работа. Радуюсь, когда деньги получаю. Есть и материальные блага. А что для души? Ничего нет! Караул!

Может, только вчера я и понял – у меня еще есть душа, она живет по своим законам, неподвластна мне, моему разуму, часто не соглашается со мной. Но всегда ли я прислушиваюсь к ней, к ее мольбам? Душа – это все, что останется от меня, и ей держать ответ за прожитую мной жизнь?

Вот о чем я думал, о чем рассказывал.

Степаныч и тетя Шура внимательно слушали, кивали головами, поддакивали, смеялись, иногда хмурились. Но я чувствовал – для них события моей жизни были не главными. Они понимали, что мне надо выговориться, рассказать о наболевшем, и были внимательными слушателями. Хотя наверняка не все уловили из моих сбивчивых откровений, моей исповеди.

Наконец я замолчал. Этому были рады все, в первую очередь я сам, немало удивившийся своему неожиданному рассказу. Стало тихо, только ходики на стене примирительно стучали.

– Что, загрузил вас? – опомнился я.

– Ничего, – подумав, ответил Степаныч. – Хорошо, что понял, нельзя жить только благами. О душе задумался.

– Не переживай, у тебя впереди жизнь длинная. Все наладится, – добавила тетя Шура, подливая мне молока. Оказывается, я выпил весь стакан.

Мне удивительно просто было разговаривать и легко находиться рядом со Степанычем и тетей Шурой. Скорее, это тревожило, чем радовало, я не мог разобраться в своих чувствах. По своей натуре я был нелюдим, плохо сходился с людьми, и отношения с ними складывались большей частью вынужденно.

Начавшиеся вчера перемены, оказывается, отразились не только на моем мироощущении, но и на видении людей, отношении к ним. Это прежде всего коснулось моих новых знакомых, Степаныча и тети Шуры. Конечно, в том, как мы быстро сошлись, во многом была их заслуга. Эти любящие друг друга люди, которых невозможно было представить порознь, распространяли любовь вокруг себя, а их открытость и доброжелательность только способствовали этому. Хозяева искренне радовались мне, нашим, чуть ли уже не семейным, отношениям.

Сейчас мне просто страшно было вспомнить тот, другой мир, мир корысти, обмана, интриг, в котором я пребывал еще вчера и куда мне все равно предстояло вернуться. Пока я оттолкнул от себя эту мысль.

– А вы не всегда жили в деревне, – перевел я разговор на хозяев.

– Заметно? – усмехнулся Степаныч.

– Воспитание и образование не скроешь.

– Я военный. Шура – тоже, военврач. Были когда-то. Сейчас – пенсионеры.

– А здесь давно?

– Лет пятнадцать. Мы ведь тоже лександровские.

– А-а-а, так мы земляки, значит!

– Выходит так. Как стряслось все с сыном, остались мы с Шурой одни. Сноха вон как. Перед знакомыми стыдно. Дослужили до пенсии, продали квартиру в Александрове и подались сюда, с глаз подальше. Так и живем с тех пор.

– Привыкли?

– А куда денешься. Сначала нелегко было. Потом понравилось. Огород, куры, кролики – живем.

– Людей здесь мало, плохих нет, не приживаются, – добавила тетя Шура и вышла в спальню.

Скрипнула дверца, что-то тихо звякнуло, она вернулась в комнату, с гордостью неся на вешалке парадный мундир подполковника. Степаныч обернулся, махнул рукой, но было заметно, что ему тоже приятно. На мундире поблескивали два ордена Красной Звезды, медали, золотой ромб академии, имелась и нашивка за ранение. Вот тебе и Степаныч! Сельский житель!

– Вижу, непростая служба была? – уважительно заметил я.

– Всякое было, и повоевать пришлось. Хватает еще на земле мест, – горько усмехнулся Степаныч, разглядывая награды и, наверное, вспоминая про себя историю каждой.

Мне, конечно, очень хотелось услышать о годах службы Степаныча, однако он к такому разговору был не расположен.

– Убирай, – решительно сказал он жене, закончив придирчивый осмотр мундира. Чувствуя мой интерес, добавил: – Не сейчас, как-нибудь потом.

Непростые истории стояли за каждой наградой.

Наконец закончился наш затянувшийся завтрак, а я так и не знал, что мне делать дальше. На помощь пришел Степаныч:

– Так ты, значит, в отпуске?

– Отпустил начальник на две недели.

– Погости у нас, потом и в Александров успеешь.

– Да, да, – отозвалась из кухни тетя Шура, – отдохни тут, и нам веселее.

– Да вам-то лишние заботы!

– Это не заботы, а приятные хлопоты, – успокоил меня Степаныч, – порыбачим, озеро у нас недалеко. Рыбалку любишь?

– Да как сказать.

– Понятно. За грибами походим, белых в этом году… Найдем, чем заняться.

– Ладно. Я и сам хотел напроситься, да, думаю, неловко.

– Вот заладил. Очень даже ловко.

– Отдых отдыхом, а чем помочь-то вам?

– Да чем-чем… Все вроде у нас нормально.

– Света нет, – вставила из кухни тетя Шура.

– Да, точно, со светом беда. Ты разбираешься?

– Могу посмотреть. А у вас электричество есть?

– Есть. Генератор на всю деревню. Власти поставили. Столбы-то давно попадали, провода в утиль сдали. За генератором Колька Тракторист следит, да запил, неделю не просыхает. А агрегат дня три как заглох, без Кольки завести не можем.

– Посмотрю, в электричестве разбирался, инженером когда-то был.

Так начался мой первый день в деревне.