Читать книгу Операция «Шасть!» - Александр Сивинских - Страница 8

Пёс его знает, берегиня Фенюшка была тому причиной, брильянтовая цепочка везения, или магическая сила засушенной головы каннибала, заботливо подвешенной Никитой на зеркале заднего вида, да только моральная атмосфера в салоне «Оки» после воссоединения триумвирата переливалась, словно новогодняя ёлка.

Добрынин благодушно качнул трофейный предмет от Дредда. Трофей в ответ щёлкнул на дерзкого остро подпиленными зубами. Никита непечатным, но лаконичным словом выразил недоумение.

– Вот ведь, великое чудо Маниту! – восхитился вслед за товарищем Попов. – Такому палец в рот не клади!

– Чем не голова профессора Доуэля, – поддержал Илья. – Ещё бы разговаривать могла – ей бы вообще цены не было.

Голова вдруг как-то ловко извернулась, показала отшатнувшемуся Муромскому лиловый язык плотоядной твари и на чистом среднепапуасском наречии проскрипела:

– А что, я ничего, и поговорю. Дорогие господа путешественники! Могу предложить вашему вниманию изумительную, сказочную прогулку на тропическое барбекью… в один конец. Перформанс, который мы устроим, запомнится вам навсегда. Гарантируем, что ваше навсегда не наступит никогда, и…

– Ни фига себе ди-джей! – наперебой закричали неблагодарные слушатели. – Это чьи проделки? Да не отвечай, Феня, сами сообразили. Ну, ты зажигаешь! Реанимационная машина, растудыть твою!..

После чего Никита с Алексеем начали рисовать воображаемый Фенечкин портрет. Впоследствии друзья так и не смогли толком объяснить, откуда взялось стремление к художественному изображению берегини. Да ещё к такому: в натуральную величину и в натуральном виде а-ля одинокая девушка на пруду. Трудились они не маслом или акварелью, а двумя голосами. Однако краски были самыми цветными, мазки – самыми смелыми. Илья молодецким ржаньем подливал масла в огонь, да так здорово, что малютка «Ока» тряслась и переваливалась с колеса на колесо.

Незадачливые прохожие, оказавшиеся вблизи от окаянной машины, испуганно порскали в стороны. И долго впоследствии очевидцы на все лады перебирали происшествие. Кто утверждал, что в самом центре города террористы проводили показательные учения. Кто с пеной у рта доказывал, что в штате Черемысль начались тектонические подвижки, следствием чего имело место узколокальное землетрясение силой в четыре, нет, в пять, да кого там, в двенадцать баллов! А отдельные малоимущие граждане с плохо скрытым злорадством заявляли, что это, мол, просто-напросто спецагенты дорожной жандармерии глумились над автолюбителем, не застраховавшим грёбаное средство передвижения.

Когда живописцы поиссякли, притомились и замолчали, с ответной декламацией выступила их бесплотная натурщица. Первым делом она сообщила, что к болтовне дикарской головы – верьте, не верьте – не имеет ни малейшего касательства. И только потом вернула подачу. Да как! В отличие от фундаменталистов лексической невоздержанности, фенечкины портретные работы были максимально отточены, ёмки и кратки. Ничего лишнего, зато сходство с оригиналами беспримерное. Вплоть до интимных мест. Беспощадная точность графики. Мастерство не ремесленника, но гения.

Расправа закончилась в мгновение ока.

– Понятно? – почти шёпотом заключила Феня-искусница, интонационно выдав своё смущение, стыдливый девичий румянец, но одновременно и упоение обрушившимся на неё признанием.

По салону самостоятельно свернувшей к обочине «Оки» (Илья тут был совершенно ни при чём!) асфальтовым катком проехалась тишина. Не исключено, что в это время где-нибудь действительно родился мент. Но не факт. С одинаковым успехом мог родиться повар, или, положим, будущая слава руссийского футбола-великомученика. А мог и тихий ангел пролететь, что вернее. Впрочем, пауза была, ясное дело, вызвана преклонением мужчин пред чистейшей прелести чистейшим образцом. А также молчаливым сложением оружия и подношением триумфатору лавровых венков, даров, а главное – шести рук и трёх сердец.

– Вот так мужают настоящие мужчины! – сконфуженно подал реплику Алексей.

Никита, умеющий как настоящий офицер не только побеждать, но и подписывать капитуляцию, резюмировал:

– С вашим владением матерным языком, сударыня, вы не только коня – танк на всём скаку остановить способны. А уж избы-то горящие пред вами сами развалятся, и входить необязательно.

Муромский, незаметно вытирая слезинки-смешинки воротом рубашки, грозно зыркнул на посрамленный дуэт живописцев:

– Понятно, к чему нужно стремится? Малявки. Школяры. Пачкунята, тяп-ляп мастаки. Мы рождены, чтоб сказку делать! А не пылить порожняком… Фень, хочешь, мы тебе клятву дадим? Нет, серьёзно. Типа рыцарский обет даме сердца.

– Попробуйте, – засмущалась Фенюшка.

Илья возложил блюдцеобразные длани на сгорбившихся компаньонов и забухтел в духе Левитана:

– Мы, юные неотёсанные мужланы…

Компаньоны, сжимая потными ручонками условное табельное оружие и условный пионерский галстук, вторили, усиливая эпичность момента:

– Мы, юные неотёсанные мужланы, мы, пионеры – дети рабочих, мы, отроки во Вселенной… Пермяки солёны уши, вятские – мужики хватские… Мы, орлята Ильича, птенцы Керенского, соколы Сталина, синие птицы счастья завтрашнего дня перед лицами своих наглых морд торжественно обещаем… Ни сном, ни духом, ни ухом, ни рылом не склонять несравненную нашу Фенюшку ни по матушке, ни по батюшке, ни по седьмой воде на киселе. Применять языки – будь то русский, французский, иврит, санскрит, суахили или сулугуни – только для изъявления благодарностей, комплиментов, превозношения…

Здесь в общий хор влился скрипучий голосок всеми забытой сушёной головы:

– Если же мы нарушим нашу торжественную присягу, то да не будет удачи нашим языкам. И да постигнет их участь шершавых плакатных языков! И да засунутся они в места не столь отдалённые! И да будут они без просыху слюнявить и наклеивать марки, гривны и тэнгэ! И пусть нависнут над ними папа Карло с его сапожным ножом и садовник леди Чаттерлей с секатором!

В завершение мужланы, не сговариваясь, затянули торжественный гимн:

– И тогда, в годину бедствий, мать-Мария к нам придёт и споёт нам нежно: «Лэт ит би!»

Теперь повязанным жуткой клятвой героям любое дело и подавно казалось по плечу, а беда по колено. Клятву скрепляли закатившимся под сиденье шампанским. Свою дозу получила и голова. После чего не обладающий врождённым иммунитетом к огненной воде туземный дух начал пузыриться, ухариться и распевать разухабистые каннибальские песни. Пришлось заклеить жуткий динамик скотчем, а сам чёрный ящик с угнездившимся в нём папуасским демоном накрыть платком. Голова ещё немного повозилась, устраиваясь поудобней на подвеске, как попугай в клетке, и, наконец, затихла.

– Фенюшка, знаешь, я ведь в тебя влюбился, – мечтательно произнёс Илья. – Подумаешь, невидимка. Эка невидаль! Я, может, душу твою трепетную полюбил. Короче, хошь – не хошь, муж я твой отныне. Незаконнорожденный твой муж!

– И я! И я! – сдвинули пластмассовые стаканчики с веселящим зельем Добрынин и Попов в едином романтическом угаре.

– Да полно вам, полно, – растроганно прощебетала виновница торжества. – Не было ни шиша, и вдруг гарем.

Илья продолжал со страстью токовать:

– Эхма, а ведь есть, поди, какие-нибудь чародейские силы? Или там принцы? Вдруг да расколдуют они тебя? Ты нам намекни, Фень, мы их под землёй найдём, с землёй выроем.

– Да на что принцы, когда три добрых молодца жениться пообещали! Силы… Может, и есть какие чары, мне про то неведомо. Спасибо, однако же, суженые мои, ряженые, на добром слове. Уж в другой раз прощу я вам шалости невинные, языки предлинные. А пока удаляюсь – пойду, так сказать, почивать на лаврах.

Троица, блестя глазами, переглянулась и радостно возопила:

– А нельзя ли и нам в опочивальню?

Как бы расставляя последние акценты, зазвучал уже знакомый жегловский голосина:

Это Илья, поманипулировав в магнитоле, поставил записи любимого менестреля.

– А что, союз нерушимый мужей несвободных, не пора ли нам и за дело? – Он вопросительно посмотрел на сотоварищей.

Лёха отвечал по обыкновению легкомысленно:

– Всех делов не переделаешь, пора бы уже и поработать…

Добрынин осадил друга по-старшински:

– Разговорчики в строю! Левое плечо вперёд, поэскадронно… Огонь, батарея! Огонь, батальон!

– Фу ты ну ты, конь-огонь на нашу задницу, – не сдавался Попов.

– Ма-алчать, я вас спрашиваю! Смерть шпионам! Если крепости не сдаются, их насилуют!

Под платком, услышав знакомую тему, заворочалась во сне голова.

Комиссар гусар летучих осмотрительно сбавил обороты:

– Господа офицеры, мы славно отдохнули. Хоть и было не до отдыха порой. Только вижу я, наш пикник на обочине несколько подзатянулся. Да и сами мы расслабились. В то время как нам, грозным альбатросам революции, необходимо иметь не вялый вид буржуа и мещан, а холодные мозги Железного Дровосека, горящие сердца Данко и эй-где-же-ваши-руки-крюки. В общем, у меня родилась идея, как одним выстрелом убить двух зайцев и сшить шкуру неубитого медведя. Дело… суть его, то есть, такова…

* * *

Ввечеру того же дня, когда пропылённый город запросто мог бы заполниться свежим морским бризом и душевыворачиваюшим ароматом цветущих магнолий, будь он приморским, к бильярдному клубу «Карамболь» подкатил открытый кабриолет с гигантом-мавром на подножке. Мавр элегантно распахнул дверцу, и из кожано-никелированных недр выпорхнула парочка самой что ни есть куртуазной внешности. На растрескавшуюся мостовую скромного уездного города К* ступили персоналии, более подходящие девятнадцатому веку.

Сильная половина весьма убедительным цилиндром, стеком из мамонтовой кости, лайковыми перчатками, воронёным дирижёрским фраком, манишкой, сияющей ослепительней, чем зубы после «бленд-а-меда» – всем этим эпатажным нарядом тотчас же вызвала у посетителей «Карамболя» желание как минимум двинуть в ухо напыщенному хлыщу. Останавливала желающих вполне вероятная возможность быть вызванными на дуэль. Но ещё более пугала народ мощная мавританская поддержка в тылу хлыща.

Потому и возмущение было тщательно замаскированным, надёжно скрытым.

Зато слабая половина, небрежно драпированная кисеёй вперемешку с шифоном и газом, причёской а-ля рембрандтовская «Флора» и взглядом влажный газельих очей произвела настоящий фурор. Всколыхнулись даже костяные шары на вывеске клуба.

Парочка, состоящая, конечно же, из Алексея и илюхиной соседочки-студенточки Инги под охраной королевича Дредда прошествовала в приёмный покой. Алексей, не глядя, всучил первому попавшему служителю трость и цилиндр с перчатками. Инга скинула воздушную пелеринку, обнажив безукоризненные плечики по самую поясницу. Дредд сдал опешившему секьюрити заветный обрез, невзначай продемонстрировав свой жутковатый амулет.

«Карамболь» раскрыл перед блестящими гостями сумрачное чрево. Свободные столики – были.

Фрачный хлыщ усадил спутницу в кресло. Набежавшая челядь сноровисто обнесла невиданных гостей экзотическими коктейлями. Не забыли и Дредда.

Алексей, не торопясь садиться, с демонстративной скукой осмотрелся. На одном из бильярдных столов уже шла вялая любительская игра, напоминающая мышиную возню. Шары хаотично елозили по зелёному сукну и тыкались в борта за километр от лузы.

«Катилася торба с высокого горба…» – вспомнилась Лёхе детская считалка. Он отхлебнул из бокала жидкости радужного цвета, отдававшей низкосортным ромом. «Вот вам и алкогольное эмбарго», – усмехнулся Попов и подошёл к свободному столу. Привычно коснулся сукна. Кивнул с кисло-одобрительной миной: мол, драпчик-то не худ!

Совершая эти необязательные манипуляции, он намётанным взглядом успел обстрелять каждый уголок в зале и убедиться, что давешний подсвинок из Казначейства присутствует. Да не просто присутствует, но уже заметил и узнал обидчика. Уже принялся с жаром втолковывать что-то своему соседу по столику. Совсем обнадёживающим показалось Лёхе отсутствие знакомцев по игре, которые могли бы шепнуть подсвинку, что Попов – игрок опасный.

Вечер обещал душевность.

Алексею Леонтьевичу Попову, романтику робототехники, певцу русского бильярда, обретшему вдруг статус безработного, предстояло испытать себя в амплуа каталы. Говоря бонтонно, первый раз в жизни применить мастеровитое рукоблудство не ради спортивного удовольствия, но хищной наживы для.

Внутренне напружинившись, катала-пионер принял подобающую хамовато-простецкую позу. Широко улыбаясь, открыл дерзкие уста для ответа на немой, но всеми без исключения заданный вопрос: «Чё ваще надо этому кренделю?»

– Господа! – воскликнул Лёха звучно. – Прошу вас быть внимательными к моим словам, господа, поскольку у меня чрезвычайно мало времени. Через три часа мне необходимо отлучиться по некоторой нужде. Гешефт, знаете ли, и отчасти гештальт. Шухер, махер, то-сё. А ля гер ком а ля хер. Варум нихт? О’кей. У меня к вам скромная до неприличия просьба, господа. Дело в том, что у любимой египетской кошечки мадмуазель Инги сегодня случился день рожденья. Инга решила подарить милой зверушке такой ма-ахонький домик-пирамидку. Пирамидку для сфинкса, оцените остроумие подарка, господа! Только экая беда, откуда взяться средствам у бедненькой сиротки? И вот, представляете, господа, она решила поставить на кон сэкономленную на супе и мороженом «косушку» денег. Надеясь приумножить её за счёт моих весьма, признаюсь, скудных возможностей.

«Бедненькая сиротка», обворожительно скорбя по не выкушанному супчику и эскимо, напряглась и вздохнула столь бурно, что из глубины декольте взорам ошеломлённых господ явилось виденье пресловутой «косушки» в дивном обрамлении.

Дредд бесстыдно причмокнул, Алексей мысленно зааплодировал. «Ай да Инга, ай да… М-да. Надо бы склонить её к демонстрации подобных фокусов в приватной обстановке».

Предварительно-то они обговаривали вполне заурядный способ. Деньги должны были явиться на свет божий посредством мановения пленительной длани. Хотя экспромт с декольте, чего греха таить, Инге удался. По высшему баллу шкалы какого-нибудь Акопяна. К тому же, у Акопяна, поди, и декольтировать нечего.

Другое дело, Инга.

Не удивительно, что в самом скором времени шушуканье по углам-кулуарам «Карамболя» переросло в жужжанье, болботанье, утробное урчанье. Выплеснулось оно нашествием целого ряда господ, возжелавших немедленно помочь «сиротке». Причём с явными намерениями сперва запустить как бы невзначай пакостливые ручонки в то самое декольте, и только потом разразиться квохтаньем наподобие: «Уж извините меня, сударыня, так получилось, сам не пойму как… А не изволите ль принять, так ск’ть, в виде компенсации скромную сумму…»

«Ну-ну, – веселился инженер-оборотень, – полезли червяки на дождь!»

В этот момент сзади деликатно кашлянули ему прямо в ухо. Он скосил глаз.

Ага, вот и завертелось! Возле него топтался подсвинок из казначейства.

– Добрейший вечерок, Алексей, – заговорщицки подмигнул подсвинок. – Узнаёте раздетого вами беднягу?

– Так уж и раздетого, – пожурил выдумщика Попов.

– Ну, пусть не догола. Однако поражение нанесено. Я требую незамедлительной сатисфакции. Мы тут с моим дорогим другом Августином Дерябнычем как раз беседовали о нашей с вами недавней игре. А тут и вы сами оказались, хе-хе, с оказией. Не соблаговолите присоединиться? – Подсвинок уморительно сморщил «пятачок».

– Ба, ба, да какие разговоры! – вскричал Алексей и тотчас полез обниматься, невзначай наступив подсвинку на ногу и выплеснув в пиджачный карман полкоктейля. – Дункан Накладыч, дорогой! – голосил он, сжимая попискивающего казначейского чиновничка в богатырских объятиях. – Чудовищно рад видеть вас снова! Уж так рад, так рад, не приведи Господь! Да боюсь, с сатисфакцией, ничего не выйдет. Как певал, бывало, Джек Миггер, орало капиталистической клоаки: «I can’t get no satisfaction». Вы ж игрок-то страсть, какой сильный. Я это сразу понял. Чистая случайность, что давеча выиграть у вас получилось. Повторить ни за что не выйдет. А проигрыша Инга мне не простит, куда там!

Реденький пушок на прохиндейском рыльце Дункана Накладыча встревожено вздыбился. Он великолепно помнил, какая это была случайность. Сам он в той партии не успел ударить и двух раз. Как разбил «пирамиду», так и отдыхал до тех пор, пока последний шар, направленный рукой Попова, не лёг в лузу.

– Что вы такое говорите, Алёшенька, милый? – залопотал подсвинок. – Я просто пошутил насчёт сатисфакции. Пошутил, хи-хи-хи! Это всё Августин Дерябныч, противный. Хочу, дескать, принять посильное участие в печальной судьбе мадмуазели. Постойте… да вы не знакомы, господа? Непременно следует заполнить этот пробел. Вот, извольте: Алексей Леонтьевич – Августин Дерябныч.

Августин Дерябныч, если следовать принятой нами животной классификации, был похож на изрядно пощипанного временем, но по-прежнему опасного хорька.

– Признайтесь, Августин Дерябныч, вы, часом, не из корпоративных побуждений играть желаете? – осведомился Лёха. – Отомстить за поруганную честь Казначейства?

– Ни в коем случае, Алексей Леонтьевич. Ни в коем случае. Мы, конечно, с Дунканом однокашники, оба выходцы из славной нашей однопартийной системы. Только он, орёл, вон куда взлетел, в казначеи. А я-то, птаха малая, незаметная. Заведую всего-навсего отдельчиком в скромненькой налоговой инспекции.