Читать книгу Хранить вечно. Воспоминания - Александр Соколенко - Страница 5

Бараки в колонии на ночь запирались. И, хотя по углам огромного квадрата находились вышки и зона освещалась электрическими прожекторами, а снаружи вдоль проволоки бегали немецкие овчарки, побегов боялись.

Когда замок был открыт, мы вошли в длинные сени и направились к дверям, откуда слышалась приятная мелодия. В комнате стояли хорошо заправленные железные койки, было светло и очень тепло. Заключенные, разделившись на небольшие группы, чем только не занимались: в одном углу на двух гитарах, двух балалайках и одной мандолине играли небольшие пьески, в другом двое играли в шахматы, а человек шесть за них «болели»; некоторые уже лежали на койках и читали, а ближе к двери черноусый дядя рассказывал, как он всю войну проторговал солью.

Тут, около этой группы с усатым рассказчиком, мне староста указал на пустую койку. Я присел на нее и прислушался:

– Да, братцы, – говорил чернобровый усач лет 40—45, по-русски с украинским акцентом, – как шарахнули немцы с самолетов по нашей станции, так в первую очередь от моего дома с семьей ничего не осталось. Одна глубокая яма. Остался я круглой сиротой. Что делать? Я как дернул пешком на соседнюю станцию, а там уже на паровозах все дальше и дальше, и оказался аж на Маныче. Дальше и ветки железнодорожной нет. Что делать? А соли кругом целые кучи. Набрал я пару мешков и на паровоз и в Центральную Россию: два мешка соли – мешок грошей. Лахва. «Так и проездил всю войну», – хвастался он. Не понравился мне рассказчик.

Я привел в порядок свою постель, сел на койку и стал думать о своих товарищах, оставленных мной в карантине. Как все-таки общее несчастье сближает людей. Мне вот тепло теперь. А каково им? И кто их занимать будет в том холодном загоне? Самое страшное в заключении – одиночество. Не одиночка, а именно одиночество, когда вам не с кем слово замолвить, хотя вокруг и есть люди. На людях, говорят, и смерть красна. Видимо не на всех людях, а на тех, кто понимает тебя, кто сочувствует тебе. Мысленно я был в карантине, прижатый спереди и сзади теплыми телами, в темноте укрытый одеждой.

Очнулся я оттого, что подошедший ко мне маленького роста старичок, бритый с небольшими седыми усами, с клюкой в руке, спросил:

– Вы что, в соседях будете?

Он пристроил у своего изголовья палочку, потом внимательно посмотрев на меня, спросил:

– Мы что же, одностатейники с вами, кажись?

– Я по 58, – ответил я. – Вы тоже?

– Второй срок вот тяну, ответил сосед, подал мне руку и назвался:

– Илья Емельянович Семенов, сын собственных родителей.

Потом он спросил, кто я и чем занимаюсь. Я рассказал, что работал преподавателем ВУЗа, что сейчас моя семья на Дону. Рассказал о судебном процессе, сроке, о тех тяготах, которые я перенес в последние месяцы, начиная с этапа, и потом заключения во внутреннюю тюрьму и общую тюрьму. Рассказал ему и о последней встрече с начальником колонии, и что у меня теперь в перспективе лагерная теплица.

Опытный арестант, он объяснил мне, что самое страшное у меня позади, что теперь нужно подзаправиться здоровьем, а деловые люди везде нужны, и здесь их тоже ценят. Он рассказал, что, несмотря на свой возраст, добровольно работает бригадиром столярного цеха. «Без работы не могу», – заключил он.

Отходя на сон грядущий, мы пожелали друг другу спокойной ночи. Засыпая, я чувствовал, что теперь у меня справа самый близкий по эту сторону проволоки человек.