Читать книгу Собрание сочинений. Том 2 - Александр Станиславович Малиновский - Страница 23

Сразу после ноябрьских праздников Ковальского назначили заместителем начальника цеха.

Ушёл с предприятия главный инженер. Вместо него «дирижировать», так на совещании выразился директор, поставлен бывший теперь секретарь парткома Белецкий. Партийный комитет завода возглавил Новиков.

Для многих это было неожиданно. Но не для Ковальского. Сам Новиков, сидя в одном кабинете с Александром, тряхнув головой, несколько раз произнёс: «Судьба играет человеком…».

Но Ковальскому казалось, что Новиков-то как раз по характеру более партийный работник, чем цеховой технолог. Вся его сознательная жизнь связана либо с комсомолом, либо с партийной и общественной работой. Сам Александр при любой возможности «жался», как он говорил, к «заводской трубе», сделав это нормой поведения. На заводской площадке, в цехе ему всегда интересней.

Место Ковальского занял бывший начальник смены такого же цеха, только другой очереди завода, Дмитриев, который чудом уцелел при взрыве в 1964 году.

Тогда, шесть лет назад, его обнаружили через сутки на лестничной площадке в главном корпусе. Ему повезло: когда рухнули перекрытия, потолочная железобетонная плита накрыла Ивана в углу, зацепив лишь левую руку. Спасатели решали: заниматься плитой или ампутировать руку? И хирург, и газорезчик стояли рядом, каждый готовый приступить к своему делу. Решили всё-таки дробить плиту и резать стальную арматуру. Всё прошло удачно. Только голова тридцатилетнего Дмитриева стала седой да рука потихоньку теперь сохла… Могло быть и хуже.

* * *

– Хочешь, познакомлю с одной дамой? – большое, с ровным матовым оттенком лицо Суслова – само благодушие.

– Нет, – вяло ответил Ковальский.

– Но почему?

– Не знаю… Скучно всё это…

– Э-э, брат, так не пойдёт! Руфина уже около года замужем. За это время ты ни за одну не зацепился. Ненормально. Тем более для такого, как ты… Она во всех отношениях классная дивчина. Но с одной странностью.

Ковальский молчал. Его не интересовали ни странности знакомой Суслова, ни сам этот разговор. Но Суслов решил не отступать.

– Она влюблена в тебя. Уже третий год – такая беда. И ждёт!

– В наше-то время? – усмехнулся Александр.

– Она увидела тебя, когда ты никого не замечал – роман с Руфиной был в разгаре. Переживала в тени.

– Ты – сводня? Или фантазёр? – усмехнулся Александр. – Сам устроился под широким крылом Татьяны. Моя настала очередь?

– Может быть. Отчего хорошему другу не помочь. Имею опыт, – отозвался Владимир, лицо его при этом сделалось серым.

– И что же она? Одинокая?

– Тебя ждёт. И верит… Давно решила для себя: если не выйдет за тебя, то ни за кого!

– Страсти-мордасти… – безразлично проговорил Александр.

– С Леночкой работает в лаборатории. Лена – невольный свидетель того, как она мается.

– Леночкина подружка! – вяло удивился Ковальский. – Кажется, её зовут Настей, такая лёгкая, как козочка? Имя особенное.

– Ну, вот! Я, как всегда, тебя недооцениваю. Верно говоришь: она. Всё-таки ты её подметил!

Они поговорили и, кажется, всё забылось. Впереди был Новый год.

* * *

…Александр увидел Настю после этого разговора во Дворце культуры на балу. В бальном платье. И поразился её грациозности. Когда шёл домой, невольно думал о ней.

«Стоп, Ковальский! Ты же не мальчик! На балу, давно известно, все красавицы! Какой она приходит вечером с работы, ты видел?»

…Где-то через неделю позвонил Суслов.

– Послушай, у Татьяны день рождения, заскакивай вечером, а то ведь ни разу не был у нас.

Он назвал адрес.

…Когда Ковальский вошёл в непривычно большой коридор Татьяниной квартиры, сразу издалека заметил в гостиной среди незнакомых нарядных дам Настю. Она была в голубой водолазке и тёмных брюках. Они встретились взглядами и оба… смутились. Александр поспешил повернуться лицом к вешалке.

А в это время из кухни в коридор, потеснив Суслова к стенке, выплыла пышнотелая дама в лёгком розовом платье. Дама несла солидную эмалированную чашку с винегретом. В центре сочной массы, как мачта, стояла большая деревянная ложка. При виде Ковальского губы у дамы вместе с чёрными редкими усиками диковато шевельнулись:

– Здрасьте!

При её приближении Александр вмиг оказался в незримом облаке, состоящем из запахов духов, помады и неистребимо пробивающегося через всё это пота.

Он, как мог приветливо, ответил в тон:

– Здрасьте!

Дама уверенно, как самоходная баржа, повернув налево, почти удачно вошла в явно узковатую для неё дверь. Всего лишь чуть-чуть задела косяк «кормой».

«Держись, казак, нас, кажется, обкладывают по полной программе», – с этой мыслью он и вошёл в гостиную, в которой огромный Суслов, раздвигая табуретки, как ледокол на реке, пробирался в дальний угол комнаты. Там из проигрывателя рвался неудержимый голос Муслима Магомаева.

* * *

Александр проводил в тот вечер Настю до общежития.

А куда деваться? Всё выстроили так, что, едва весёлая компания оказалась на улице, подружкам понадобилось ехать в разные места, но только не туда, где она жила.

Они остались одни. Пустынные улицы. Одинокие прохожие и звёзды – свидетели их первой совместной прогулки.

…Через три дня ему стало неловко за своё молчание. Улучив момент, когда был у телефона один, позвонил ей из цеха. Договорились встретиться.

«Попробую вести себя так, чтобы наш, если это «роман», оказался вялотекущим. – Такое он придумал заранее определение. – Отдаю все права ей. Долго ли выдержит? Больно уж срочно все хотят меня женить. Суслов заодно с мамой».

Он вспомнил, как мать, провожая его недавно, в который раз грустно качала головой:

– Саша, тормозишь ты и брата Петра, и сестёр. Им уже пора семьи заводить, а ты, старший, холостой ходишь. Ждём не дождёмся…

Был ли это лукавый ход, чтобы подтолкнуть к женитьбе вообще, или на самом деле он «тормозил»? Родители по-своему хотели, как лучше. А лучше, когда сын женат.

* * *

Возвращаясь из кинотеатра, они подошли к её общежитию. – Гулять негде да и мёрзнуть не хочется. Пойдём ко мне, я сегодня одна.

«Как она просто и доверчиво перешагивает преграды», – сидя на диванчике в уютной комнате женского общежития, думал Александр. И понимал: того, что может сейчас случиться у них, ему мало. Ему необходимо значительно больше. Надо то, что давало бы надежду на настоящее. А оно, это настоящее, так зависит от множества очень хрупких вещей…

«Мы сейчас словно держим в руках крохотное деревце или росток, из которого может вырасти огромное дерево: и любовь, и будущие дети… Могут быть дети детей. И будет у них своя жизнь. Особая и неповторимая… А может ничего и не быть. Так просто всё?! Один шаг всё решает. И могут быть другие варианты жизней, отдельные друг от друга. И чужие?!.. Ну, и занудой я теперь стал».

– Саша, я быстренько. У меня есть домашние пирожки. Поставлю чайник.

«Домашние пирожки…» – повторил он про себя. И подивился тому, чем она озабочена.

Но тут же подумал: «За пирожки прячется, как и за многое другое. Всё понимает. Я это чувствую».

Когда оказались на столе пахнущие детством пирожки с картошкой, разговор наладился.

Скованность появилась, едва Александр засобирался домой. Стояли в коридоре. Настя, поправляя ему шарф, прижалась сама легонько к нему. Чуть коснулась своими губами его щеки. Это был их первый поцелуй.

Он не знал, что делать. Она мягко улыбнулась и от этой улыбки Александр оробел. Молчал и не шевелился около вешалки.

– Два года ждать… Будто в армии был. Ждала, когда демобилизуешься и мы начнём встречаться, – сказала она ещё там, за столом.

Он и за столом не нашёлся, что ответить… Боялся нарушить установившуюся искренность.

И теперь, взявшись за ручку двери, спросил:

– Я пойду?

– Да, – согласилась она.

«Если понимает, что со мной творится, то в этой её готовности – уверенность в себе: «никуда он не денется?!» А если заморочена моим поведением и готова скорее проводить – другое?».

Александр открыл дверь и вышел.

* * *

Когда шёл в общежитие, вспоминал: «Как там, в кино, писал в сочинении пацан? «Счастье – это когда тебя понимают»? Подрастёт и ему станет ясно: нужно ещё очень многое в жизни. Понимание необходимо, но недостаточно! Понимание – как корка хлеба для нищего. И всё. Это с нами уже было… Настя! Она явно меня понимает. А что дальше? А я? Мне кажется, и я её понимаю. Очень даже. Ладно, на сегодня хватит», – решил он.

– Доживём до понедельника, – будто нырнув, как в детстве, под одеяло, произнёс он, отгородившись от всего названием фильма, который они смотрели с Настей. – Доживём, а там что будет!

…До понедельника Александр не выдержал. Уже через два дня, в пятницу, позвонил Насте Рассадиной из общежития.

* * *

Жажда жизни и крепнущее доверие к миру вершили своё. Вялотекущего романа у них не получилось. Они, кажется, и не торопили события. Всё шло как бы само собой. Но вскоре Александр уже не мог представить, что кто-то другой, а не он, мог быть около Насти.

…Дело шло к свадьбе. Он был уверен, что женится с «холодной» головой.

Руфина откуда-то узнала о развивающихся событиях, скорее всего, от Суслова, и прислала поздравительную телеграмму. В ней три раза повторялись, как заклинание, слова: «Будь счастлив!».

А до этого Ковальский-младший гостил у неё в Москве. Жил в доме у Бахраха и возвратился радостный от увиденного. Руфина и он так сдружились, что писали теперь друг другу длинные послания.

Ковальский вначале чувствовал себя неуютно от деятельного участия Руфины в жизни сына. Потом свыкся. За развитием их отношений уже не успевал. А когда узнал, что она, оказавшись в Куйбышеве по служебным делам, успела заскочить к Бочаровым без него, совсем сдался.

…От Руфины шёл свет, похожий на берёзовый. Тихий и ясный…

* * *

– Ты на меня так смотришь… О чём думаешь?

Настя и Ковальский одни в комнате общежития.

– Хочу угадать, что скажет мама, когда привезу тебя показывать.

– Ты – маменькин сыночек? Всё зависит от неё?

– Забавно, как это будет выглядеть.

– Я ведь не деревенская, не городская. Вполне могу понравиться. Всякое бывает, – Настя весело смотрела на Александра, – что тогда? Обратного хода уже не будет.

– Ты такая миниатюрная, а она наказала, чтобы нашёл себе «бабёнку крепенькую». Ждёт-не дождётся.

– А я крепенькая. Я крепко тебя люблю. Вот и всё тут! Ты у меня один! И на всю жизнь! Я – твоя крепь! Это она поймёт и без тебя, такого неторопливого. А потом, готова нарожать шестерых, как ты хочешь. Куда деваться-то? За маму не спрячешься! – И она, чуть коснувшись, поцеловала его сзади в шею.

Он временами замечал в ней частичку то Влады, то Анны. Лишь Руфина теперь в его сознании была сама по себе. Не похожая ни на кого. И Александр не мог себе определённо сказать: хорошо это или нет. Будто от этого что-то зависело. Словно виноват перед Руфиной.

Он не предполагал, что Настенька, как звал её Ковальский, очень скоро потеснит в нём многое. И в его буднях, и праздниках, весельи и ненастьи будет из женщин только она. И в работе, которую Настя примет как часть его самого, как часть настоящего крепкого мужика, который должен уметь делать своё дело в жизни, иначе он и не мужчина вовсе – часть энергии будет её.

– Нам надо было лет десять назад встретиться, – сказал Насте однажды Ковальский.

– Нет уж. Ты меня бы не признал своей, – возразила она. – Я была, во-первых, как спичка, одни глаза. А ты? – Помолчала, глядя на него. – У тебя наверняка голова кружилась, столько было вокруг всяких… Ты тогда ещё был не ты.

– А кто? – улыбнулся он.

– Тот, кто не знал, что есть я.

– И эти годы, что мы встречались с Руфиной, ждала с такой своей верой?

– Да!

– Невероятно! Тогда ты – судьба моя.

– А я об этом и говорю. Меня только Суслов поддерживал. Знал всё наперёд. – Настя уже чувствовала, что могла говорить так.

– Ты – инженер аналитической лаборатории. Анализ – твой конёк! – шутил Александр.

Ему было легко с ней. Они встречались всего три месяца, а могли говорить обо всём. И молчать могли вместе. И это тоже было разговором…

* * *

…В мае подали заявление в загс. Свадьбу решили устроить в селе. Так захотел Александр. А Настя и не возражала. Только улыбалась, наблюдая за его придумками.

Он составил телеграмму родителям всего из шести слов: «Еду невестой встречайте нас готовьте квас». Прочитав, она спросила весело:

– «Квас» – это самогон, что ли?

– Нет! Обижаешь!

– А что же?

– Да так, для рифмы! И всеобщей мобилизации родственников!

– Теперь понятно, – смеялась она. – Я не ожидала, что ты и почудачить любишь!

Два дня шумел любаевский двор, где под широченным брезентовым навесом стояли свадебные столы.

Первые недели после свадьбы молодые прожили порознь.

Александр искал квартиру и наконец-то нашёл совсем неожиданно по соседству с её общежитием.

У хозяйки, ещё нестарой женщины, внезапно умер муж-пенсионер, бывший капитан дальнего плавания. Только-только приехали из Мурманска в среднюю полосу России – как им давно хотелось. Беда осиротила в чужом городе и она обрадовалась постояльцам.

Через полгода профком завода выделил в коммуналке на трёх соседей шестнадцатиметровую комнату. Ковальские были безмерно счастливы.

Один сосед оказался заядлым рыбаком. Постоянно мыл в ванной рыбу, раков, либо сапоги. Другой, причудливо разместив аппаратуру частью на стене кухни, частью на газовой плите, гнал ночами самогон. Всё это Ковальские воспринимали не более как мелкие недоразумения.

* * *

…Теперь, когда Настя вошла в его жизнь так прочно, Александру иногда казалось, что живёт он очень и очень давно. Похоже, что ему суждено прожить не одну жизнь.

Эти жизни обособлены друг от друга. Первая – когда был мучительно сладко и нервно связан с Анной. Вторая, ломаная и прихотливая, – с Владой и Руфиной. И вот третья – может быть, самая светлая и самая настоящая – Анастасия.

Эти женщины – как точки отсчёта его внутренних взлётов и падений.

Ему верилось теперь, что только Анастасия даст то, чего он ждал от встречи со «своей» женщиной. Ведь он всегда знал, что такая встреча будет. С детства знал!

Анастасия! Как Ковальский сразу не признал её!? Она будто пришла от мамы из детства, принеся ощущения домашнего тепла и надёжности. Такого у него даже с Анной не было.

…Он уже не в первый раз думал об этом: «Мир женщин многообразен и неисчерпаем, как Вселенная. Но всё-таки, почему не разглядел Анастасию раньше? Ведь мы и до встречи с Руфиной бывали в общих компаниях. Не видел её только потому, что был другим? При Руфине не мог видеть никого, кроме неё, – это было озарение. Видел только этот её свет. Он слепил меня. Я летел на него. Всё прекрасно! И всё трагично! Трагическое озаряет всё по-своему, мир становится иным? Нет, остаётся прежним: человек становится иным… Через трагическое мир воспринимается прекрасней? Но это, если хватит душевных сил одолеть боль! А если нет… Не знаю, что удержало. Мог, к примеру, запить. Мог или нет? После Руфины мог охладеть к работе. Этого не случилось… Разве таким я нужен был бы самому себе? Нет, не нужен. – Ответил он и тут же спохватился: – Саша и Анна! Они постоянно смотрели на меня. Они, и мама, и все, кто мне дорог! Все ждут от меня только хорошего! Верят в меня!».

«А Влада? – возник вопрос, заданный чьим-то голосом, непохожим на его. – Влада – тоже не желала вреда! Разве ты не хотел, чтобы у тебя с Владой было всё красиво и прочно?»

«Хотел, – подтвердил Александр. – Но что-то мешало. Сам не знаю, что? В ней ли, во мне ли сидел неутомимый вредный червячок, подрезавший росточек нашего общего будущего. С каким чувством сейчас живёт Влада? Мы о чём-то говорили с ней, сидя тогда, последний раз, в ресторане, но ведь о главном – ни слова. Не получалось у нас прямодушно вести себя друг с другом. Как она теперь оценивает всё наше?»

От того, что Александр наконец-то обрёл душевный покой с Анастасией, ему казалось, что это не совсем справедливо.

«В глазах Влады я жестокий человек? Для чего-то же она захотела встретиться, когда была в нашем городе?»

Рассуждая так, он начинал путаться. Чувствовал, что такое часто случается, когда хочет быть искренним до конца. Разбираясь в себе, попадал словно в паутину…

Александр начинал думать, что неспособен когда-либо изменить Насте. Предаст, если это случится, не только Настю, но и себя. А иногда ему начинало вериться, что Анастасия объединила всех его женщин в себе. И её глазами они смотрят теперь на него. И она от этого стала ещё нужнее. Он часто ловил себя на этой мысли. И находил странным, что Настя не заслоняет собой ни кого из них. И не старается этого делать.

«Бывает ли такое у других?.. И что будет у нас дальше?»

…Глядя на Настю, изумлялся порой. И доходил иногда до рассуждений, которые называл «младенческими»:

«Природа хитроумна. Существует великое многообразие человеческих лиц, характеров, судеб. И это сознательно кем-то создано! Как залог того, что две похожие человеческие половинки найдут себя, – и не раз найдут, и потянутся друг к другу. Многократно. Ибо в судьбах и характерах столько своеобразия, удивительно порой совпадающего с ожиданиями другого… Половинки обязательно найдут друг друга, чтобы дать продолжение рода. И будут этого добиваться. Словно именно на них, на эти конкретные половинки, и возложена как бы персональная ответственность за сохранение человеческой жизни на Земле. Об этом подавляющее большинство и не думают вовсе… Варианты половинок неисчерпаемы?.. – От таких мыслей становилось неуютно. – Неужели есть ещё кто-то? Другая такая же Настенька? И, может быть, не одна. Которая когда-то может завладеть мной?! Как же тогда однолюбы? Они, потеряв свои половинки, уже больше и не ищут другую свою «законную». А она, получается, где-то есть? Приготовлена? Выходит, некий сбой… Теряя одно и обретая другое – это предательство? Или самое то, разумное, оправданное, что не даёт человечеству резко оскудеть?.. Я либо крепко поглупел, либо не о том думаю. Жена на шесть лет моложе… Положено соответствовать. С непричёсанными мыслями надо что-то делать…»

…Пройдёт совсем немного времени, и Ковальскому станет не до подобных мыслей. Жить и постоянно размышлять о жизни – это всё-таки разные вещи. Настенька сначала одна, а потом и вдвоём с родившейся дочкой Соней, уже, кажется, не оставят времени на это…