Читать книгу Азиатская книга - Александр Стесин - Страница 7

Родовые угодья Анямовых, Пакиных, Бахтияровых – остатки страны Манчи-Ма. По их словам, «Ханты-Мансийский округ – это округ, а здесь – страна». Последняя столица этой «страны» – Тресколье. Если верить Google Earth, такого места не существует. Если не верить и идти за дядей Ромой, в какой-то момент тайга расступится и откроется вид на поселок из семи домов, судя по всему несильно отличающийся от вогульских паулей времен Пелымского княжества. Здесь стоят типичные для манси «избушки на курьих ножках» – деревянные домики на высоких пнях-опорах. Это лабазы (сумьях) и жилища духов-покровителей (ура-сумьях). Рубленые избы с пологими берестяными крышами. Возле каждого жилого дома – каменная печь для выпечки хлеба (нянь варны кур), навес для сушки мяса и рыбы (савок), конура-шалашик для лаек (котюв-кол). Нарты, чирканы1, оленьи шкуры. Перевязанные оленьими жилами люльки, берестяные подсумки, рыболовные сети, сотканные из ягеля. На краю поселка – баня и мань-кол, отдельный сруб, где во время родов и менструации живут женщины. Электричества в Тресколье нет. Нет и огородов: манси никогда не занимались земледелием. Зато есть пустующий загон для оленей. Последнего оленя продали десять лет назад.

Каждый дом разделен на две половины – мужскую и женскую. Над кроватями на мужской половине – задернутые занавесками божницы. На деревянных полках стоят куколки «иттермы» – вместилища для душ усопших. В отдельных домах рядом с куклами попадаются православные иконки. Как мне объяснили, после крещения в XVIII веке пантеон манси пополнился новыми персонажами: Христом, который отождествлялся с богатырем Мир-Сусне-Хумом («человеком, осматривающим мир»), и Богородицей, которую считали одной из жен верховного бога Нуми-Торума. На Пасху («Паскин день») каждую иконку здесь угощают хлебом и водкой.

Мужчин в поселке не оказалось: все ушли в лес, обещали вернуться через несколько дней. Женщины возились на участках: пекли хлеб, стирали в ведрах, скорее всего найденных на территории бывшего ГУЛАГа, развешивали белье на веревках. Увидев нас, они быстро ныряли в дом, а через несколько минут выходили во двор в широких пестрых платьях в крупный цветок и платках с кистями. Первой вышла тетя Шура, женщина лет шестидесяти, попечительница Тресколья. «С тех пор как я один, тетя Шура мне как мама, – объяснил дядя Рома. – По-русски она понимает, но не очень. Вы, что хотите сказать, мне говорите, а я ей переведу». У тети Шуры было широкое морщинистое лицо и длинные, черные с проседью волосы, заплетенные в косы. «Можно я вас сфотографирую?» – спросил я и потянулся за фотоаппаратом. «Не на-то, – замахала она, – я старый, пессубый…»

Тетя Шура вынесла свежевыпеченный хлеб и вяленое мясо, заварила чай из таволги и жестами пригласила всех к столу, стоявшему на участке. Рядом со столом она поставила ведро, в котором дымились ветки лиственницы – мансийское средство от комаров. Пока мы обедали, из окошка дома то и дело выглядывал мальчишка лет пяти. Это Тимоша, внук тети Шуры. «Тимоша, иди к нам обедать», – позвал дядя Рома. Но Тимоша не шел – он прятался в доме, смотрел на меня из окошка и снова прятался. Я закрыл лицо руками, делая вид, что тоже «прячусь», и его рожица тотчас мелькнула в окошке. В этот момент на мою ладонь села большая оранжевая бабочка. Осторожно подняв руку, я показал ее Тимоше. «Лапынтэ! – засмеялась тетя Шура. – Алка, быстро щелкни меня с бабочкой, пока она не улетела». Но лапынтэ и не думала улетать. Я пересадил ее на другую руку, потом на стол. На столе бабочке не понравилось: мгновенно взлетев, она села мне на нос. Тимоша выбежал из дома, подбежал к нам – ручную бабочку передали ему. Тетя Шура опять засмеялась, сказала что-то по-мансийски. «Пойдемте в дом», – перевел дядя Рома.

В избе у тети Шуры светло и чисто. Кровати на женской половине застелены вышивными покрывалами, на мужской – оленьими шкурами и белыми простынями: здесь раньше спал покойный муж тети Шуры Николай Анямов, последний шаман Тресколья. Когда-то у него был преемник – мальчик Коля, родившийся шестипалым. Колю с детства готовили в шаманы, заплетали ему косы, водили в лес «слушать язык зверей». Но в восемнадцать лет Коля, как сын Тараса Бульбы, переметнулся на вражескую сторону: влюбившись в русскую девушку Валю, несостоявшийся шаман сбежал от манси.

В правом переднем углу стоит большая печь. Вместо обоев – вырезки из глянцевых журналов, невесть как попавшие сюда, фотографии каких-то полуобнаженных топ-моделей и советских певцов, реклама иномарок и англоязычные надписи – все что угодно, главное, чтоб покрасочнее и поэкзотичнее.

Рассадив всех по местам (мужчины – на кроватях на мужской половине, женщины – на полу), дядя Рома вынес музыкальные инструменты – однострунную скрипку и санквылтап. Санквылтап – пятиструнные гусли с резонаторным ящиком, которые выдалбливаются из ствола кедра. Струны делаются из оленьих кишок. Во время игры музыкант наматывает на палец ниточку, к которой привязана куколка йиквне-хум («танцующий человечек»). «На санквылтапе я не очень умею, это я вам посмотреть принес. А вот на скрипке могу немножко». Он взял в руки осиновый смычок и заиграл песню о реке Ушме. Тетя Шура молча сидела на женской половине. «Обычно она мне подпевает, но для этого маленько налить надо…» Песни о реках, песни об охотниках, песни о деревьях. Деревья, как выяснилось, делятся на две категории. Лиственные – это русские, потому что «быстро растут и размножаются», а хвойные – это манси, потому что «растут медленно, как богатыри». Вообще тут все – о богатырях. «Когда враги убивали наших богатырей, богатыри становились присматривающими духами, теперь у каждого пауля свой пупыг». «Торум ёт, ор ёт!» («Вместе с богом, вместе с богатырями!») Надо сказать, никто из манси, с которыми мы здесь познакомились, не отличается богатырским телосложением. Но ведь были Асыка и Юмшан, были вогульские рати. Когда видишь, как крошечный манси идет по непроходимой тайге, или узнаёшь, что седая старуха до сих пор ходит на лося (в молодости ходила и на медведя), легенды начинают казаться более правдоподобными…