Читать книгу Чёртовы свечи - Александр Ступин - Страница 3

Когда мы вернулись домой, то, не сговариваясь, решили, что, наверное, не стоит зажигать свечи. Не то чтобы мы поверили всему, о чём рассказывала бабушка Мила, нет, более того, мы шутили про «свечные ужасы», но… вообще решили, что свечи, как и любой другой товар, нужно покупать у проверенных поставщиков. Без свечей праздник проведём. На этот раз.

– Меня задевает не то, что мы будем сидеть за столом без свечей и что праздник будет неполным. Со свечами уютней, и привычней… Причина. И запрет. По сути, нам запретили это делать. Напугали. Создали фобию. И вот мы боимся. Может, в этом дело? Атеистический терроризм, – рассуждал я на кухне.

– Ты же больше агностик, чем верующий, – напомнила Лариса.

– Я – агностик, когда слушаю бред проповедников о сотворении мира и подчинении воле мифического творца через посредническую контору церковь. Не верю я этой франшизе. Но когда праздник, то я за праздник, если это не варфоломеевская ночь и не культ принесения человеческих жертв в честь языческого божества.

– А что такое «варфоломеевская ночь»? – спросила Лиза.

– В году так…

– Тысяча пятьсот семьдесят втором, – подсказал мне старший братец Лизы, Миша-Всезнающий.

– Очень может быть… Я этот раздел истории плохо помню. Я тогда пару лекций пропустил из-за соревнований. Помню, что было это в праздник святого Варфоломея, в августе. В Париже. Тогда католики за ночь убили не менее тридцати тысяч людей, которые называли себя гугенотами.

– А гугеноты кто?

– А гугеноты – это не карлики, не чудища злобные. Такие же французы, как те, кто их убивал, только у них были другие взгляды на мир. Их за это убили. Там всё сложнее было, конечно. Такие имена всплывают в памяти: Екатерина Медичи, королева Англии Елизавета. Лиза. Король Генрих. Кальвин[2]…

– Их казнили?

– Нет… Гугенотские войны перед этим были. Вся Европа воевала: Франция, Германия, Англия, Швейцария… Никто в стороне не стоял. Что мы знаем о прошлом? Люди обрабатывали камень, потом металл, потом другой металл, потом усложнили техники… Вместе с этим менялись и мифы, философия. На смену мифологии «шлифованного камня» пришла «мифология металлов», самая богатая и сложная, не помню, у кого читал. Но потребность в мифах осталась. Они изменялись, время жизни любого мифа коротко. Над бабушкиными представлениями о Боге, живущем на облаке, смеялись старые атеисты.

– Атеисты это кто? – спросила Лиза.

– Атеистами называют людей, отрицающих существование Бога.

– Понятно.

– Но сегодня знания лишь расширяют возможности человека. Информация доступна тем, кто в ней нуждается. Вот книга. Её читают. Когда я изучал период становления советской культуры, то заглянул в архивы библиотек. В те времена от библиотек требовали отчёты: сколько читателей записано, что читают… Я выяснил, что читали мало – вроде записывались, а книг не брали. Может быть, и не записывались, библиотекари сами списки составляли для отчётности.

Библиотеки пустовали. Люди в своём большинстве не нуждались в знании абстрактном, в том, что они не применяют на практике. Да что там, помню, в студенчестве ездили на сельхозработы. В свободное время хаживали в сельскую библиотеку. Там замечательная подборка книг была, все классики, и русские, и зарубежные, но похоже, что книги эти до нас никто не открывал. Некоторые из них неразрезанные стояли. Люди сами лишали себя возможности видеть больше, чем они получали в результате опыта.

Представьте: огромное хранилище Информации – «знание абсолют»… Это не книга, это, если можно так себе представить в сегодняшних образах, «информация-программа». Ввёл значение – получил решение. Некий Творец – единственный космический программист. Познать все тонкости программы невозможно даже на статическом уровне, а она развивается, расширяется. Не угнаться. Если нам удаётся войти в эту программу, мы получаем ответ на свой вопрос. Как туда войти, непонятно. Но люди творческие называют вход «вдохновением». В науке, искусстве: дождался – получил.

– А свечи? Из этой же программы?

– Не знаю. Может – «вирусная программа»? Такая вот простенькая программка, и гадит, ломает, вводит в заблуждение, отвлекает от основного. Террорист-программа. Можно предположить, что в любом знании есть прореха временная. Если предположить, что «мир, вселенная» – это только болванка, на основе которой выстраивается колоссальный проект, то там всегда будет место для отставания развития одних частей от других. Это нормально.

Дитя развивается, и у него в момент роста естественны диспропорции. Так и при совершенствовании или развитии Вселенной появляются эти самые диспропорции. Творец, назовём нашего программиста так, – единственный, кто устраняет диспропорции, согласует элементы программы-информации, развивает её. Но наше время и Его время не совпадают. Для него – мгновение, для нас – века. Это и древние понимали. Но кому сегодня нужно создавать эти «программки-вирусы», вопрос.

Заморочил я голову себе и своим домочадцам. Ничего не понятно, одни вопросы.

Случилось так, что мы долго не встречались с нашей соседкой. Прошли многие праздники, как закладки в большой книге буден: листок, открытка, ленточка – всё равно. Уже новая осень, короткая и невзрачненькая, воровала у лета последние денёчки: днём даже жарко, а ночами холодно. Дачники-огородники стали возвращаться на зимние квартиры. Вернулась и бабушка Мила. Она стояла у лавочки, где, нахохлившись, сидели три женщины непонятного возраста в старушечьих платках и платьях.

– Всё убрала. Дверь закрыла. Теперь до весны.

– Бу-бу-бу… – бурчали тётки из-под платков.

– Варенья наварила, яблок нынче поменьше было, а вишни…

– Пи-пи-пи. – Три головы шевелили губами и соглашались.

– Дочери хочу отправить в Ленинград, в Петербург отправлю им варенья облепихового.

– Гр-гр-гр. – Платки надвинулись на глаза: то ли соглашались, то ли возражали.

Подошли мы.

– Добрый день.

– Тс-с-ый вж-тень тень-тень-вж-вж. – Они что-то отвечали, кивали, как одно целое, как одно многоголовое существо, мы кивнули в ответ и, придержав дверь для нашей соседки, скоренько зашли в подъезд.

– Уф, сидят и сидят. Не старые, не молодые. На пенсию вышли и сели. Как приклеенные. Сразу старушечьи платки, платья из прабабушкиных сундуков подоставали, это чтобы люди не осудили. Какие люди? Кому какое дело? Живи себе и живи, меньше по сторонам оглядывайся. Ну как вы, что нового?

– Бабушка Мила, – влезла в разговор Лиза. – А что дальше со свечами было? Мне кажется, что свечи могли быть просто отравлены, а от трупов избавились.

– Гляди-ка, агентка выросла. Детектив из многоэтажки, – рассмеялась бабушка. – А знаете что, приходите-ка ко мне сегодня на огонёк. Будет время? Вот и прекрасно.

Было странно, что она нас когда-то пригласила, и не менее странно, что мы второй раз приходим в гости к даме, которую почти не знали. Она переехала года два назад в наш дом, а мы три года жили в этом доме. И она, и мы были новенькими. Здоровались при редких встречах, иногда из вежливости пару фраз добавляли. Потом её приход к нам.

Рядом с нашей многоэтажкой когда-то был храм. Его, понятное дело, забрали после революции, купола разобрали, открывались там разные государственные организации. Последнее время там была городская автошкола. В 1990-е храм вернули церкви. Началось восстановление. Мы туда заглядывали несколько раз в праздники, но что-то нас оттолкнуло, и мы продолжили ездить в Казачий собор. Это было намного дальше, но там мы чувствовали себя спокойнее. (Служба, воцерковление нас не интересовали; мы ходили на праздники в храм, как на реконструкцию исторического прошлого. Хор нравился.) Я в той автошколе-храме экзамены сдавал.

Соседка наша в церковь и так редко ходила, а в эту тоже – ни ногой. Говорила как-то, что раньше для церкви лучшие места отводились. Трудно вести разговор с Богом, зная, что с левой стороны от храма впритык ресторанчик и баня. Это точно: впритык к бывшему храму в старосоветские времена «прилепили» общественную баню и кафешку-рюмочную. И поди разбери, где больше каялись и очищались. Итак, мы друг с другом через такие разговоры и познакомились. Минутный обмен мнением на ступеньках. Второпях. Но пользы от них больше, чем от длинных застольных разговоров. Ступеньки либо сокращают расстояние между людьми, либо к закрытым дверям ведут.

Мы пили чай, нахваливали варенье из нового урожая и слушали.

– Что случилось потом?… Война с германцем случилась. Город зажил новостями с фронта: у кого забрали родственника, кто инвалидом вернулся, а кто в гробу. Про свечное дело вовсе забыли. Только то, что забыл, – не значит, что схоронил.

– Это как?

– Случилось что-то неприятное, время прошло, кажется, всё быльём поросло. Забыла и не вспоминаешь. А оно вон, опять в калитку ломится. Как война началась, то свечи ходовым товаром стали. Кому за здравие, а кому и за упокой.

Случилось это точно не скажу когда. Матушке моей соседка рассказывала, а сами представляете, две бабы говорят, солнце с луной спутают. То ли на излёте лета, то ли уж под осень 1915 года… Семья одна сына хоронила. Молоденький совсем, только юнкерское окончил, офицером стал и – на фронт, а там в первую бомбёжку под снаряд попал. Осколок ему живот вспорол. Умирал, говорят, сильно страдал. Родители от горя поседели, единственный сынок. Отпели его, похоронили. На девять дней пришли самые близкие помянуть, свечи зажгли.

Точнее, так было. Вечер, свечи стали зажигать, все зажгли, а одна ни в какую. Подымит и тут же гаснет. У неё тогда побольше верхушку сняли, чтобы фитиль подлиннее освободить, а из неё что-то потекло, и запах такой ужасный, как протухло что-то. Её выбросить хотели, а на случай был в этот вечер на поминках друг погибшего, то ли химик, то ли биолог. Его эта свеча очень заинтересовала. Он её в салфетку завернул и потом с собой-то и унёс.

Прошло время, как в полицейский участок заявляется этот химик-биолог и показывает результаты своих исследований. Следователи и сам начальник полиции так и ахнули. Они уж позабыли про тот страшный случай со свечами, когда ведь всю полицию перетряхнули, а начальника и его заместителей вовсе уволили…

– Так что там? Что там в бумагах, в исследовании было? Ну не томите, говорите быстрее, – взмолились мы.

– А ничего. Ничего в свече не было.

– То есть как? Как ничего? Ну текло что-то, состоит она из чего-то. А чему удивились в полиции и что тогда этот химик или биолог принёс? Для чего он в полицию-то пошёл? – торопили мы.

– В свече ничего не было. Это «ничего» и определил приват-доцент. «Оно» было, даже имело вес. Но «оно» не было похоже ни на один земной элемент или смесь элементов. Состав невозможно было определить.

– Ну дальше понятно, внеземная цивилизация…

– Потусторонний мир. Это в сериале было, как там его… Ну смотрели же…

– Нет, нет и нет. Возможности тогда у науки были не такие, как сегодня, но молодой учёный был очень расторопным и дотошным. Он попросил материалы, те, что остались от Александра Андреевича Романовского, того, что погиб когда-то страшно.

Так вот, тогда впопыхах многие его книжечки так в городе и остались. Не забрали их. В полицейский архив их сдали и забыли. Над приват-доцентом никто смеяться не стал, во-первых, городская знаменитость, кто из города провинциального таких высот достиг, а во-вторых, начальство помнило прежний смех, и чем он закончился для некоторых высших городских чинов. Повезло, что просто уволили. А ведь суд грозил. Это тогда, в мирное время, а по военным законам могут под трибунал подвести. Или того хуже – на фронт. На руки документы, конечно, ему не дали, но в архив пустили. Но при согласии, что с этой минуты при нём будут находиться двое агентов полиции, по очереди. Вплоть до его возвращения опять в столицу.

Учёный сидел в доме своих родителей, куда на лето приезжал отдохнуть, безвылазно неделю. Всё это время в доме дежурила полиция. Дней через десять один из агентов доложил начальству, что Дмитрий Николаевич Поклонов, так звали учёного, просит прибыть к нему в таком часу. Хотел ехать один начальник полиции, но напросились все заместители и следователи… К дому Поклоновых подъехали два экипажа, в которых разместилось шесть человек. Хотели больше, но начальник полиции был категорически против. Во-первых, неудобно людей пугать, а во-вторых, кто в участке останется?

Полицейские чины стояли в зале вдоль стены, а начальник сидел в кресле. У другой стены стоял химический стол, оббитый листовым железом, – стол для опытов. Химик внёс кусок свечи. Потом попросил у полицейского его револьвер и выковырял из него, к неудовольствию и стыду хозяина, махонький кусочек смазки-нагара. Потом вернул и попросил оставить оружие на столе, а смазку поместил в кусочке свечи. Поскольку свеча плохо разжигалась, он капнул в неё спирт и поджёг. Свеча горела, распространяя жуткий смрад, люди сидели, стояли, поднеся к носам платки. А когда она наконец догорела, учёный сказал:

– Ну всё.

– И всё? Мы приехали, чтобы увидеть, что свеча при наличии спирта горит всё-таки. Интересно, но как-то мало важно для нас.

– А вы больше ничего не заметили?

– Позвольте, позвольте… – запричитал вдруг следователь. – А где мой револьвер?

Револьвера, который лежал на стуле прямо перед всем полицейским начальством, перед людьми, у которых глаз намётан долгим опытом, которые бы не пропустили и карточного мошенничества, исчез.

– Больше я вам ничего не скажу, господа. Я должен немедленно отбыть в Санкт-Петербург, – сказал химик, всем своим видом показывая полицейскому начальству, что эксперимент закончен и их просят покинуть помещение…

– А как же моё оружие? Оно же казённое, я же его не терял, господин полковник?

– Разберёмся, разберёмся, что вы, право, тут. А вы, Дмитрий Николаевич, поедете в Санкт-Петербург только под конвоем, простите, под присмотром. Из дома – ни шагу, до вокзала вас сопроводят конные полицейские. А в вагоне с вами будут ехать наши лучшие агенты. В Санкт-Петербург я сообщу лично…

Не успел полицмейстер договорить, как вдруг зазвенело разбитое стекло: «Бах-бах», раздались выстрелы, а потом в ответ – «Бах-бах»… На улице началась перестрелка. Затрещали свистки, раздались крики: «Туда, лови его, туда подался, окружай!» Начальник полиции и все в комнате присели. Они достали револьверы и расположились между окнами, осторожно выглядывая. «Бах-бах» выстрелы снова, и пули отбили от стены штукатурку. Пыль, битое стекло. В комнате стало пыльно и жарко.

– Никого не задело? – прокричал полковник. – Все живы?

И вдруг на улице прогремел взрыв. Все в комнате присели от неожиданности, последние стёкла из окон вылетели, ранив стоящих рядом. Учёный-химик сидел у стены бледный, но не струсивший, только руки нервно сжимали салфетку.

– Быстро, даже очень. У вас кровь на кончике носа. Прямо в висок целились, – произнёс, пряча револьвер, начальник полиции. – Откуда же они узнали? Видимо, за вами давно следили. И проворонили вас. Им бы вас, Дмитрий Николаевич, раньше убить, простите за цинизм, служба.

– Всего полицейского участка не побоялись…

– Дом под охрану. Окна закрыть шторами. Сделаем всё хитрее. Что там, доложите, – спросил начальник полиции у вбежавшего городового.

– Стрелок подорвал себя, место оцеплено. Из наших один убит наповал, один ранен.

– Замучают теперь проверками, – завздыхали полицейские, но смотрели на начальника с уважением. Когда химик-то пригласил к себе начальника полиции, сотрудники ожидали, что тот посчитает тратой времени поездку к какому-то приват-доценту, дел, дескать, и так, много. Но полковник засобирался и поблагодарил за приглашение. Тут многие встали в тупик. То ли дело действительно того стоит, то ли начальник из себя либерала перед столичным гостем строит. Но, не обсуждая, многие напросились сопровождать его. И вот когда увидели происшедшее, смекнули, то ли у начальника чутьё волчье, то ли он что-то знал и скрывал от них.

– Однако чутьё у вас, ваше высокоблагородие, господин полковник, как у волка. Если бы не охрана внешняя, они бы нас всех положили. Городовые нашли в сумке три бомбы. И очевидцы говорят: стреляли пятеро, не меньше. Они не ожидали такой охраны, особенно им помешал проезжающий казачий патруль; они случайно оказались тут, фронтовая выучка – не раздумывая огонь открыли и как минимум сорвали все планы нападавших, – доложил другой вернувшийся с улицы офицер.

Но полковник промолчал только. Он приказал вывезти учёного и всю его семью. Куда – не говорил. Только подозвал старшего от казаков, поблагодарил и что-то шепнул ему, а потом переговорил с сыщиками и уехал. Тайна накрыла всех.

Полицейские ещё некоторое время, исполняя приказ, ходили по опустевшей квартире, а потом собрались уходить.

– Однако не слишком доверяют нам, господа, – произнёс поручик, когда все выходили на улицу.

– А по мне, так и лучше. Я вон револьвер свой отдал, где он теперь? Зачем мне вся эта мистика? На мой век и простых воров хватит. Влезешь туда, в тайны государственные, и прости-прощай, то ли со свинцом, то ли с венцом, а голове уж всё равно… Разница, в конечном счёте, небольшая.

– А пойду-ка я, господа, в трактирчик. Пуля-то нос у Дмитрия Николаевича задела и у меня ухо. Не отверни я голову в тот момент, не знаю почему, сидели бы вы у меня на поминках.

– Нет, ну тоже повод. Без повода-то пить как-то неловко.

– Да ну вас, ротмистр, с вашими шуточками. Идёмте, я угощаю… Кто с нами, господа?

И все разошлись.

– А куда учёного отвезли и кто стрелял? Кто стрелял, выяснили? – спросила бабушку Милу Лиза.

– Выясняли-выясняли, да так и не выяснили. Тот, кто от взрыва погиб, говорили, что хотел бросить бомбу, а она у него в руках разорвалась, он не местный. А откуда он, кто его знает? Других не нашли. Крови, в народе говорили, было много, видать, казаки ранили, и не одного, но найти – не нашли. Может быть, если бы бомба не взорвалась, так и догнали, а тут такое происшествие, как на войне. В городе вообще слухи бродили о немецких шпионах.

С уездом тайного химика опять всё улеглось. Правда, начальника полиции вызвали в Петроград, и назад он не вернулся, на его место назначили другого. Несчастливое такое место было. Потом 1917 год пришёл, и завертелось всё опять. Война сменилась революцией и гражданской войной. О «свечном» деле не вспоминали. И главное, никто не знал, почему такой интерес к нему со стороны государственных органов. Все записи, материалы свезли в столицу, химик и его родители больше в родной город не возвращались, и куда их перевезли, никто не знал.

Свечи продолжали покупать, куда без них, но осматривали внимательно, даже если продавец знакомый был. Но знаете, что все отметили, в войну ни одного «свечного» случая не было. Столько горя было, столько смертей, что свеча, если и была, то не горела бы, сколько её ни поджигай. А ведь в хорошее время её не потушить было. Вот загадка-то. Тогда уже называли такие свечи «чёртовыми свечами».

Когда пришла новая власть, об этом деле вспоминать – никто не вспоминал. Власть безбожная и отвергла все свечи, принеся с собой керосиновую лампу. Электричество было только в городах, да и то не во всех. Церквей работающих почти не осталось. Тогда считалось стыдно верить в Бога и ставить свечи.

Мои-то родственники из старообрядцев и не привыкли от властей милости ждать. Они эти разрушительства перенесли спокойно. Попы к старообрядцам относились всегда плохо, называли их еретиками. Особо мои не радовались изведению попов, но и горевать – не горевали. Всё, что произошло, считали наказанием за отступление от истинной веры.

Я вот тоже из потомков староверов, в церковь редко хожу. И знаете, по мне, так крещение Руси для простого народа больших плюсов не принесло. Ну приносили дары одним богам, стали приносить другим. Первые-то сами не просили, а вторые требовали, вынь да положь ему.

И потом, ну почему, ответьте, по Библии один народ «богоизбранным» считается, а все остальные как бы при нём. А в Коране, я открывала, наоборот, мусульмане избранные. Мог ли тот, кто создал мир, привечать одних и унижать других? Что это за «любовь» такая? Разве может сравниться красота мира с тем, что делает даже самый великий художник? Нет. Он только копирует то, что видит, то, что создано Богом. Так что Богу до этих храмов, мечетей, в золоте там, серебре убранства? Как он может радоваться запаху жареного мяса в праздник и почему люди в рясах или в других религиозных облачениях стали его наместниками на Земле? Ну чем отличается северный олень от южного? Северный человек от еврея? Меня дедушка всегда ругал за эти вопросы, с детства, да только не сильно, так, слегка. Самому-то многое не нравилось.

Что это я от рассказа своего отошла? Отошла, да не совсем. Как по лесу блуждаешь, на то же место и выходишь. «Чёртовы свечи» – в наказание за блуждание. Ну не наказание, дескать, совершили грех, вот вам порка. Что плохо ладится, само отвалится.

– Это как? – спросила Лиза.

– Ну, вот прилаживаешь ты шкафчик к стене, забиваешь крепёж кое-как, на авось, сойдёт, шкафчик тот на тебя и упадёт со временем. Что тут непонятного? Так в жизни и идёт. Библия, если убрать все рассуждения о богоизбранности, – наставление, как жить, чтобы мир не разрушать. Живи по заповедям, и мир будет и в душе, и вокруг тебя.

– При новой власти свечей не было уже, получается?

– Были, и дело снова возобновилось. Ведь тогда так и не разобрались, кто их поставляет и кто убивает сыщиков. Ну ладно, решили бы, жизни обывателей – это частное дело, что тогда, что сейчас. Но убийство чиновника из Петербурга, да ещё такое страшное. А перестрелка с полицией? Три человека погибли.

– Может, дело политическое было? Кто-нибудь из эсеров решил напасть на полицию, за своих отомстить. Тогда это часто встречалось. Убивали министров, чиновников, губернаторов.

– Тайна так и осталась тайной. Прошла революция, новые законы, новые лозунги, а тайны человеческой жизни так и остались тайной.

Свечи и в Советской республике выпускали, куда без них. Свет даже в городе выключали, керосиновые лампы были у многих, но от свечей не отказывались. Жизнь после одной и другой войны налаживалась. Было по-другому, но приспосабливались. Вместо полицейских стали по улицам стоять милиционеры. Полиция – милиция, мало что изменилось. Жулики, убийцы, они никуда не делись. Им всё равно, при каком строе жить.

Однажды на границе пограничники задержали контрабандиста, тот стал отстреливаться и был убит. В мешке у него нашли свечи. Свечи как свечи, вначале их на склад сдали, а потом со склада выдали работникам, в том числе и самим пограничникам. Если бы не происшествие, которое позже там произошло, как вы уж догадались, о «чёртовых свечах» так и не вспомнили бы. А вот что случилось.

Раз вечером отключили свет, так не раз на погранзаставе было, и один из солдат свечу-то и зажёг. По стенам висели керосиновые лампы, а снимать их нельзя, вот он и получил свечу. Свечу он зажёг, выполнил поручение, пытался загасить её, а она не гаснет. Огонёк притухнет чуть и опять разгорается, как будто кто-то разжигает его немедленно. Он фитиль и пальцами зажимал, и дул, воду лил – горит. Забавно стало парню, он своих зовёт. Те тоже удивляются. Чудно. Так свеча и догорела.

Утром в казарму не вернулся ночной наряд – три человека и собака пропали бесследно. Исчезновение это никогда бы не связали со свечой, если бы не служил там на границе житель того самого города. Он уж в командирах ходил, а историю хорошо помнил, стреляли и взрывали недалеко от того места, где его дом стоял. И семью химика пограничник знал, и самого приват-доцента помнил, хоть и малой тогда был. Сразу говорить он никому не стал, а попробовал сам разобраться, что и как. Когда солдаты заговорили о «чудо-свече», командир отправился на склад. По его приказу изъяли оставшиеся свечи. Он всю свечу зажигать не стал, маленький кусочек зажёг и попытался потушить. Не гаснет. Тогда он раздавил её. И всё равно шипела. Ничего не произошло. Точнее сказать, не выявили. Больше проявлять инициативу не стал и написал рапорт.

Поскольку погранслужба всегда на особом счету в государстве, то делу дали ход. И припомнили тогда о прошлых полицейских делах по «чёртовой свече». А времена были сложные: шпионы-заговоры кругом. Заподозрили «вражескую руку», и завертелось. Стали искать архивы старые. Обнаружили, не всё сожгли в дни революции. Коробка с теми записями чудом сохранилась. И вот что там было…

– Что? Расскажите…

– В другой раз. Уж десять часов. Спать всем пора, и я привыкла рано ложиться…