Читать книгу Чёртовы свечи - Александр Ступин - Страница 4

Неделю вся наша семья страдала, потому что рассказ был не завершён, и тайна «чёртовых свечей» настолько нас заинтересовала, что мы время от времени возвращались к обсуждению тех событий и, конечно, их участников.

Мы проштудировали историю появления свечей от прото-(от греческого protos, что значит «первый») до сегодняшнего вида; их изготовление – из жира различных животных, стеарина, воска, парафина. Какое гениальное, незаменимое изобретение в истории человечества! Мы им пользуемся, если отнести и египетские факелы к виду свечи, лет эдак тысяч пять, и никогда свеча не исчезнет из нашей жизни.

Где-нибудь, когда-нибудь, кто-либо из нас непременно её зажжёт. Неважно, в каких целях: подсветить себе в темноте кромешной, в праздник или, наоборот, в скорбь, в память об ушедших – она окажется под рукой, и тогда… Умно, умно поступили те, кто на свечу обратил внимание и сделал именно её оружием против человека. Тысячи лет оно работает.

Но кто эти тайные враги? И почему семнадцать свечей? И где изготавливают эти свечи? И самое главное, куда пропадают предметы, животные и люди? Может быть, знает об этом наша таинственная соседка Митродора? А если она тоже из них? Бр-р-р, мурашки по коже, все свечи из квартиры долой и под одеяло дрожать от страха. Или спуститься вниз и напроситься на вечер с чаем и таинственной историей? Напроситься… Дежурим у двери. Сама-то наша сказительница в деревню уезжала погостить. Наконец мы дождались.

– Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, сосе-е-душки, – пропела она. (Обычно так по телефону поют – отвечают: «Алло, здра-а-авствуйте, до-о-обрый де-ень».) – Ну вот и славно, что зашли.

Двери бабушки Милы наконец-то распахнулись для нас, мы, радостно кивая, совершенно по-свойски уже, зашли в гостиную и, отодвинув стулья, расселись вокруг стола. Ждать надоело. Терпение лопалось.

– Чувствую, заждались вы. Сначала чай с пирогами, вареньем и сливками, а потом повесть или вначале повесть, а потом чай?

– И то и другое, – хором отвечали мы, открывая коробку с конфетами, которую принесли с собой.

– И как можно больше. И мы никуда не торопимся, – закончила Лиза, чтобы никто не сомневался. – Мы здесь надолго.

– Я так вас и поняла, – рассмеялась бабушка Мила, и мы почувствовали, что она была очень рада нашему приходу.

– …Командиром-пограничником, который обратил внимание на действие свечей, батюшка мой был, Мефодий Михайлович Муромцев.

– А как же вера? Он же был из семьи верующих, да ещё старообрядцев, в НКВД?

– А ему это не помешало нисколько. Вера верой, а служба службой. И потом… Грамоте он был обучен. Учился в гимназии хорошо. В церковь не ходил, а то, что дома иконки стояли, так кто об этом знал? Он ведь с детства приучен был к осторожности, наблюдательности. Лишнего ничего не говорил и не выпендривался никогда. Мальчишка крепкий рос, смышлёный. Любил читать и рисовал замечательно. Когда время свободное выпадало, всегда с карандашом и красками ходил. Поэтому и глаз его подмечал всё. Потом в армию призвали, потом – военное училище. На заставе он недолго пробыл, как только этот случай стали изучать, его перевели в группу, которая занималась такими случаями.

– Какими случаями?

– Религией, мистикой, колдовством, ритуалами, шаманством, заговорами.

– Действительно был такой отдел? В атеистическом государстве? Удивили.

– А что тут удивительного? Пример взят был из Германии. Там тоже интересовались древней историей, религией предков германцев. Экспедиции в Индию посылали, искали следы древних ариев…

– Повесть становится всё более интересной.

– То ли ещё будет. Вот пирожки попробуйте, с грибами, а это с брусникой… Чай сейчас ещё подогрею. Не торопитесь. Будете кушать и слушать.

Мы кивали, согласные на всё, только бы нас не выставили за дверь. В небольшой комнате обычной квартиры мы чувствовали себя необыкновенно хорошо. В этом чувстве не было той раскованности, которая возникает, когда гостишь у близких родственников. Раскованности, которая тут же распадается на скукоту, навязчивость и родственное хамство. Родственники знают о тебе то, что никто не знает. Они помнят твои грязные штанишки, твои страхи, шалости и детские «преступления». То, что ты давно забыл, через что перешагнул, пережил. Фотографий нет, но есть родственное: «А помнишь?» Действительно тёплые отношения между близкими родственниками сохраняются редко. Причин тому много. Кажется, вместе растут два брата, или две сестры, или брат с сестрой, а такими разными вырастают: наливное яблочко и дичка. Любовь и дружба в редкость. Чаще – непонимание и зависть.

– Папу не перевели в другой город, он так и служил там до самой войны. Ему выделили квартиру в городе, он занимался только этим. Пытался понять, почему свечи пошли по новому коридору и почему сейчас. Но самое главное, кто за этим стоял. Вся его деятельность была засекречена. Он маме рассказывал потом. Вызвали его к начальству, а в кабинете были незнакомые: один в штатском, другой в форме НКВД, тогда без погон ходили, майор. Они попросили выйти его начальника и говорили с ним наедине. В разговоре больше вопросов было, чем приказов.

Папа сразу согласился на новую работу, так ему интересно стало. Гости уходили довольные, что нашли человека, который подходит для дела этого. И уж у двери штатский сказал: «Все ваши предшественники были незаурядными людьми. Умные, преданные Отечеству. И все они погибли, когда перестали недооценивать противника. Если судить по оценкам Романовского, они появились в дохристианские времена. Пережили религиозные войны, христианизацию, инквизицию, обвели вокруг пальца мировые разведки… Мы ничего о них не знаем. Ничего».

С «ничего» батюшка мой и начал. В форме он больше не ходил и в части не появлялся. Он много ездил, разумеется, он поработал в Петербургском архиве. Ящик с материалами о «чёртовых свечах» сохранился. Мне он рассказывал мало, но кое-что я всё-таки узнала.

– Петербургский архив – это где? В Ленинграде? Но все архивы МВД в Москве в Главном архиве Российской Федерации, в том числе и архив Российской империи, – засомневался я. – Точнее, те архивы, которые не относятся к закрытым или с ограниченным доступом. Наверное, много материалов, которые относятся к секретным, находятся в архивах НКВД – КГБ – ФСБ. Туда доступ только для сотрудников, и то по особому разрешению. Может, и в Ленинграде остались эти материалы.

– А какая разница? – спросила Лариса. – Если материалы отнесли к фантазиям церковников и суевериям, то вообще могли передать в местный архив.

– Нет, документы с грифом «секретно» или «ДСП» («для служебного пользования») не могли. Их могли не изучать, но на всякий случай всегда поместили бы в закрытый архив. Тем более если речь шла о научных изысканиях. В документах речь шла не о церкви, а о шпионаже и секретном оружии, – предположил я.

– Папа кое-что рассказал. Картонная коробка была спрятана в комнату, где хранились какие-то документы, но не на открытых полках, а в больших металлических сейфах. Все сейфы были опечатаны и закрыты на замки с кодом. На коробке стояли печати, оставшиеся от прежних владельцев, и везде гриф «секретно».

Коробку не разрешили выносить в общий зал. В хранилище стоял стол с настольной лампой на противоположной стороне от окна, только там. Что было в коробке? Коробка была почти пустая. Лежали там три тонкие тетради и дело о смерти…

Все три тетради принадлежали нашему земляку приват-доценту Дмитрию Николаевичу Поклонову. Первая тетрадь напоминала научную статью. Там был текст – различные формулы химические и таблицы. Папа смеялся, что из прочитанного он понял только начало и конец. Текст рассчитан только на узких специалистов; из выводов ничего не понять, кроме одного: «производство таких материалов в современных условиях с современной техникой не представляется возможным». А ниже стояло: «Достаточно для научного доклада. Производство возможно, но очень опасно из-за неизученности последствий применения. Степень опасности – НАИВЫСШАЯ». «Наивысшая» подчёркнуто и обведено красным карандашом. Другая тетрадь была его дневником. Заканчивался дневник записью, относящейся к 1918 году, февраль:

«12 февраля 1918 года. Лаборатория опустела. Все разбежались. Охрана приказала сдать все записи. Надеюсь, что работа возобновится. Кто бы ни был у власти, рано или поздно поймут опасность производимых опытов. Это не мистика и не суеверия. Это техническое преступление.

Кто-то открыл этим мерзавцам тайну "замещения", сами они не смогли бы этого достигнуть никогда. Они упиваются своей властью, как любые террористы. Страх – их оружие. Я понял лишь то, что это в принципе возможно. Но не могу даже приблизиться к вопросу: "Как это происходит?"»

Дальше он писал, что уверен в том, что члены организации, а он пришёл к такому выводу – действовала именно организация…

– Об этом, кажется, и погибший Романовский рассказывал, помните? Ну вы же сами нам рассказывали, бабушка Мила! – перебила Лиза рассказ.

– Да помню я, помню, Лиза. И Поклонов об этом прочитал в бумагах Романовского и ещё раз повторил. Не для себя повторил, для тех, кто за ним последует. Уж больно опасной представлялась ему деятельность этой организации. Ведь они и сами не понимали, чем владели.

– Скажите, вы всё запомнили так подробно?

– Ну не всё. Папа ведь кое-что переписал, хотя делать это было нельзя.

– И это кое-что любопытная девочка читала…

– Читала и мечтала. Было страшно, но очень интересно.

Бабушка Мила встала и подошла к шкафу. Открыла дверцу и вытянула семейный альбом с фотографиями.

– Сейчас вам покажу.

Она перелистывала страницы, вглядывалась в снимки быстро, без сентиментальности, как смотрит на фото исследователь.

– Так, так. Ну вот. Это мой отец. Здесь он ещё в форме. Это, наверное, последний его снимок. Дальше в форме он не фотографировался. Он вообще не любил фотографироваться. Больше сам снимал и чаще для работы. Вот нашла. Это приват-доцент Дмитрий Николаевич Поклонов.

Мы наклонились над альбомом, чтобы получше разглядеть фотографию. Снимок уж пожелтел, и углы были поломаны, но в целом сохранился он хорошо. На снимке был человек с традиционной маленькой бородкой и усиками, в пенсне, в кителе и с прекрасным одухотворённым русским лицом.

– Красивый человек. Русак.

– По характеру – да. И Россия для него была единственной Родиной. За неё и погиб. А вот что касается корней… Там длинный список. Матушка у него русская была, коренная, а по отцовской линии и поляки, и татары… Да какая разница.

– И то правда. И что же с ним дальше было? – спросила Лариса.

– Он погиб тогда же, в 1918-м, в марте. Нашли на улице, зарезали его. А была ли это случайность или преднамеренно, уж никто и не разбирался. Некому было. А вот документы, к счастью, сберегли. Хотя осталось их мало: немного из дневника. Только папа говорил, что дневниковых записей было очень мало.

Первый исследователь, Романовский, изучал свечи, как оружие еретиков. Он закончил, если я не ошибаюсь, Петербургский историко-филологический факультет. И даже готовился стать преподавателем. Но по натуре он был исследователем и авантюристом, и если вставал на след, то шёл до конца. Кто-то ему подкинул тему инквизиции и тайных обществ. Он имел какие-то связи в Министерстве внутренних дел, какие-то в среде дипломатической… Я, простите, технарь, инженер-технолог и могу приврать, тем более женщина я в возрасте, мне это уже не грех, поправьте меня, если что не так. Это я к чему, он настолько заинтересовался всякой мистикой, а в те времена, как их называли-то, прости господи, из головы вылетело… ну тех, которые духов вызывали…

– Медиумы?

– Точно, медиумы, эти самые так в Россию и попёрли. В дворянстве спиритические сеансы в моду вошли… Нужно было иметь представление, где чистые мошенники, где преступники, шпионы… где религиозные террористы.

– С еретиками боролась католическая церковь?

– Ну, к этому времени инквизиция изменилась; сыск остался, но направление изменилось – религиозные секты стали основной целью. Жили, скажем, мальчишечка или девчушка, случалось у кого, что в жизни не ладилось, тут их и подлавливали… И вот были они неудачниками, а тут вдруг становились вершителями судеб… Это и в Европе и в России было.

– А как же «Последняя свеча»?

– Эти стали известны случайно. У Романовского только одна запись была. А в мире таких, как он, было с десяток, не больше, кто тайной этой владел. И всех их пытались уничтожить, а они между собой тайно общались в надежде, что кто-то из них выживет.

– А почему нельзя было расширить круг, организовать слежку, собирать материалы? – тихо почти зашептала Лиза, уперлась локтями в стол и наклонилась к бабушке Миле, сократив расстояние.

– «Тайна свечи» – это как сокровище, помнишь сказку о драконе: увидел и заболел. Там сокровище из человека всегда дракона делало. Кто мог дать гарантию, что кто-нибудь, где-нибудь не заболеет желанием получить власть? В год выливали семнадцать свечей, и делали их семнадцать ведьм. Никто не знал, – кто они, где живут, чем занимаются… Организация была тайной, сильной – и людьми, и деньгами, и связями… Понимаешь?

– Ну да, кто же захочет исчезнуть… – согласилась Лиза и уселась на своё место поразмышлять над услышанным.

– Вот… поэтому и боролись с ними избранные, те, кто мог устоять.

– Простите, такая тайна… А вы откуда всё это знаете?

– Папа, когда уходил на фронт, мне подробно всё рассказывал. Война. Не знал, вернётся ли. Нужно было кому-то передать. А я – самое доверенное лицо для него. Передать он передал, только строго-настрого предупредил: «Сама, в одиночку, в это дело не лезь. Но помнить, да…» А для чего помнить, не сказал. Всё уж забыто давно. Ничего этого нет. Только старые истории…

– Если проблемы, поставленные прошлым, не сняты последующим развитием, если новые пути оказались менее результативными, чем ожидалось, и менее удовлетворяющими, чем старые, «в этом случае, – говорил английский историк Робин Джордж Коллингвуд[3], – тенденция возврата к прошлому окажется весьма сильной». Современник Романовского, кстати, да и вашего батюшки.

– Не дай Бог тенденциям этим вернуться…

…Мефодий Муромцев сидел за столом и смотрел, как муха бьётся в запылённое стекло. Пожужжит, поползает по стеклу, а потом взлетит, сделает пару кругов и с размаху в стекло – бац. Потом опять жужжит, и всё повторяется. «Вот и я примерно так же. Примерно так же… Свечи – стекло, я бьюсь об эту твердь и жужжу с досады. Вроде всё просто, а с места сдвинуться не могу. Не могу. Жу-жу-жу…»

Почему «свеча»? Часто используется? Допустим, но хлеб, мыло, сахар используются не реже. Бросил рафинад в чай, и пусть тает вместе с кем-нибудь. «Частота использования» – пусть остаётся. Далее, от свечи исходит «свет». Свет, тьма. «Свет» – это существенно. «Свет» – это скорость, огромная скорость – около 300 тысяч километров в секунду. По сегодняшним данным…

Да, и ещё световые волны имеют разные длины, определённые длины. Где этим занимаются? Так, Всесоюзный научно-исследовательский институт метрологии световыми волнами занимается, вот Павел Михайлович Тиходеев. Возьмём на заметку. Далее. Звуковые волны, колебания. Человек слышит так же ограниченно, как и видит. Может свеча «издавать» звук в диапазоне, не уловимом для человеческого уха? Человек воспринимает звуки в диапазоне от 16 до 20 000 Гц. Звуковые колебания с частотой ниже 16 Гц называют инфразвуком. А инфразвук – это… это и малое поглощение атмосферой, и дифракция, он легко проникает в помещения, огибает преграды. А ещё инфразвук вызывает вибрацию крупных объектов, а также входит с ними в резонанс. Резонанс – это оружие. Но Поклонов писал о тайне «замещения». Кто – кого? Как это нам поможет дойти до понимания?

Тук-тук-тук, билась муха о стекло, а потом стала ползать по нему, шевеля усиками, будто изучала. Эксперимент продолжался ещё с минуту. А потом она улетела. «Муха улетела, а я бьюсь. Мне ведь кажется, что привычным путём я найду выход. Я же гимназию окончил, потом институт. Физику-химию учил, имею представление, а значит, всё понимаю. А то, что есть нечто выше моего понимания, так этого не может быть. И поэтому – бац в стекло. Мухе проще. Она гимназий не кончала, у неё нет таких амбиций. Она побилась в стекло и улетела, а я буду стучать, стучать… или соображу, что выход не здесь, что видимая простота лишь обман зрения, а впереди «стекло», я его чувствую, но не вижу. Не могу увидеть. Чего я не могу увидеть из-за своего несовершенства? Чего? Куда лететь?»

Зазвонил телефон.

– Да, слушаю. – Он перестал представляться, когда брал трубку. – Я слушаю вас… Говорите.

– Это вы занимаетесь «чёртовыми свечами»?

– Свечами? Какими свечами? Куда вы звоните? Кто это? – Михаила затрясло от возбуждения и любопытства.

– Бросьте вы это дело. Бросайте немедленно. Твои предшественники не слушали и умерли. Ты знаешь их историю. Это и тебя ждёт. Не спасёшься, если не бросишь. А документы сожги. И будет тебе награда… Так я надеюсь на твоё благоразумие…

Повесили трубку.

– Его нашли? Вашего отца вычислили. Сколько ни шифровался, всё равно обнаружили, – стал рассуждать я.

– Это крот. Точно крот сделал. Подкупили, – решительным голосом уточнила наша маленькая агентка Лиза. Она любила смотреть с нами детективы и рассуждала почти «профессионально».

– Папа попал тогда в непростую ситуацию. В тот момент он понял, что занимается не пустым делом. Важным. А в поисках своих зашёл в тупик. И дело не в том, что его собственных знаний не хватало, человек всегда остаётся слабым в познании мира. Ему казалось, что ещё шаг, – и он будет управлять природой.

Но проходило время, и самые умные из учёных понимали, насколько они далеки от заветной цели. Да и цель сама распадалась на тысячи осколков, и каждый таил ещё тысячу загадок, и так до бесконечности. В те времена такие рассуждения понимали как проявление интеллигентской слабости и предательство. Батюшка мой понимал это хорошо, как никто другой. Он мне читал Омара Хайяма[4] и говорил: «Смотри, XI век, и какое понимание возможностей человека:

И уж раз его, засекреченного, нашли, то отправить его туда, где Макар телят не пас, им не сложно будет. Нужно было так подавать информацию, чтобы не навредить себе и делу.

Что он имел. Во-первых, о следствии узнали противники. Уж как они узнали, догадаться – дело не хитрое. Могли разболтать солдаты, а дальше – сопоставь факты, кто обнаружил, куда пропал, и вот вам ниточка к клубочку. Может, правда, предатель работал в органах. Но в том, что Муромцев раскрыт, были и свои плюсы. Во-вторых, отметены все сомнения в существовании организации. Борьба становилась открытой. Противник проявил себя, без этого двигаться было бы гораздо сложней. Теперь противник будет действовать, наносить удары, прятаться, убегать. Следователь, как гончая, будет идти по следу. Есть дичь, есть след. А есть след, значит, есть возможность настигнуть дичь. В-третьих, выяснилось, что попытка найти след, изучая научные открытия, исследования, – это тупиковый приём. Мировая наука слишком далека по своему уровню от объяснения этого явления. Как быть? Просто поверить, что это возможно. Поверив, искать тех, кто это делает.

– Как это – поверить? Ну если это есть на самом деле, значит, это можно проверить… – рассуждала Лиза.

– Лиза, ты веришь в существование Деда Мороза? Вне зависимости от того, веришь ты или нет, каждый Новый год ты получаешь подарки. Эти подарки под елку могут подкладывать твои родители, то есть я или мама. Но что для тебя важнее: узнать, кто подложил подарок, или сам подарок? Вот ты узнала, что это родители, и сразу разочаровалась и отказалась от подарка. Откажешься?

– Нет, не откажусь. Почему я должна отказываться?

– «Подарки», которые мы получаем, скажем, от природы, тысячи лет не заставляют нас отказываться, но мы пытаемся подсмотреть, кто нам их подкладывает.

– Для чего?

– Любопытство. Мы берём их и используем как-то, в кичливости своей заявляем, что достигли новых знаний, прогресса, а на самом деле только используем то, что нам подарили.

– И машины, компьютеры, дома, космические корабли…

– И тысячи, тысячи других изобретений, вещей – всё это только «подарки». Мы додумались, создали, но это искусственные творения. Не помню, кто подчёркивал, что сам человек не способен и простенького цветочка создать. Он использует тот материал, который ему позволили взять.

– Кто позволил взять? Ну, кто ему разрешил?

– Лиза, это образное выражение. Природа, Бог, Создатель, Информационное поле… По-разному и в разные времена давали имена… Но мысль о том, что человек не над миром, а часть его – вот что главное. И если бы он не был частью его, самим миром, то никаких чудес бы не происходило. Отторжение и примирение или прививание. Поиски установления возможных связей, изучение условий. Вот мы с тобой стали яблоне-дичке прививать благородную веточку. Не получилось. Почему?

– Потому что поздно сделали прививку.

– Опоздали. Мы слышали, читали, как это надо было сделать. Мы даже представляем, как идёт «приживание». Но мы только используем этот механизм, который для чего-то нужен был природе. Я, кажется, начинаю догадываться о тайне свечей. Бабушка Мила, что там было дальше?

– Муромцев понял, что чем дальше он будет двигаться в направлении «научного открытия», тем дальше будет уходить от понимания «чудес» чёртовой свечки.

Вот для чего ему позвонили? Чтобы он решил, что нащупал решение и побежал докладывать начальству. Начальство, естественно, отреагировало бы по уставу и доложило ещё выше и ещё. Тему бы засекретили так, что работать стало бы сложнее. Постоянные проверки, подписи, запросы разрешений. А учитывая, что в стране и без того за каждым углом видели шпиона и предателя, стало бы тяжелее искать истину. Переговорить с кем-нибудь из специалистов, найти свидетельства… ой, да что там, шагу бы не дали сделать. Погубили бы работу. А вот что стало окончательно понятно, если бы он хоть на шаг продвинулся дальше своих предшественников, лежал бы с простреленной головой в канаве уж давно.

И он решил сделать так: сделать вид, что продолжает двигаться в ложном направлении. Это было сделать не трудно: нужно было посылать запросы в различные институты, говорить с учёными на разные темы, оформлять командировки. Бухгалтерские документы в таком деле – самое большое доказательство «проведённой работы»: деньги осваиваются, значит, работа не стоит. А между тем искать пропавшие документы, попытаться найти хоть что-нибудь из оставленного убитым тайным агентом, который первым приезжал. Похоже, что он понял смысл происходившего. Свеча – не эксперимент, но природное явление. Кто-то научился им управлять, как управляют электричеством, атомной энергией.

– Но люди и предметы исчезали, попадали в иной мир. Потусторонний… – не соглашалась Лиза.

– Не совсем ты права, Лиза. Они могли оказаться где-то очень далеко, на другом краю земли. Кто-то мог погибнуть. Как может выжить человек в летней одежде, попав в Антарктиду, или в Сахару, или в бушующий океан. Как мы сегодня рассчитываем расстояние на карте, задаём маршрут, и программа делает расчёт. «Свечка» – это как бы мышка компьютера, – попробовал пояснить я. Или, наоборот, запутал?

– Как это?

– Ты в игры компьютерные играешь, выделяешь объект и переносишь его…

– А разве в жизни так можно?

– Мы ещё вчера кнопочному телефону удивлялись, а сегодня в карманах мини-компьютеры лежат. Откуда люди получили такие знания? От кого?

– Я думала, тут приключения будут, фантастика, а это так просто и не так интересно.

– Им уже «не так интересно». Вот вам новое поколение, бабушка Мила… Мы ещё удивляемся, а для них это обыденностью стало.

– В 20-х годах из деревень поехали парни да девки в города. Работы-то мало было на селе, вот и решались свет посмотреть. Молодость. Большинство дальше околицы ведь и не выезжали. В город приехали, а там здания огромные, трамваи, машины… Шарахались от всего. А на заводы приходили, на стройки: шум, лязг, машины, огонь, станки, краны. Боялись всего. Пока привыкли, освоились – года прошли. Я вот на кладбище была у своих, шла по аллее и читала на плитах могильных даты: 1876–1970, 1881–1978, получается, по девяносто лет прожили, и много таких. А? Родились в XIX веке, со свечкой на столе, а умерли, когда телевизоры в каждом доме, холодильники, космические полёты.

– А что было с вашим отцом в дальнейшем?

– Что было, всё расскажу, ничего не утаю, а сейчас поздно уж… Отложим. Дальше ещё много интересного будет…