Читать книгу Одинокий - Александр Ступин - Страница 6

История первая
Скит
V

Оглавление

События, как нитки на катушку, стали наматываться, одно на другое, одно на другое, начало уже не найти, и конца не видно. Прошло дней пять, наверное, после всего. В милицию, понятно, никто не обращался. Родных у Слишкомжарко не было, документов у него нет. А свидетелей убийства тоже, кроме как бухгалтера, не было, да и тот, как убивали парнишку, толком не видел. Только слухи.

Дело к обеду шло, магазин как раз закрывался, и покупатели расходиться начали. Выходят на крыльцо, разговоры, ничего особенного: кто с кем, кто у кого. Деревенские новости. Глядят, а по улице, магазин-то на центральной улице стоял, идёт кто-то. Ну идёт себе и идёт, мало ли что. Ближе, когда он подходить-то стал, парнишку в нём узнали: тяжело опираясь на посох, чуть припадая на левую ногу, и даже как будто бочком шёл он. А рубашечка у него на груди разорвана вся, дырки от пуль и кровь вокруг ран засохшая. Люди, глядя на него, стали креститься, женщины платки к глазам подносили, вздыхали: «Жалко-то как, изуродовали бандиты парнишку, что он им плохого сделал? За что его так?» Он прошёл мимо, не замечая никого и не сбавляя шаг.

«Наверное, к церкви, отца Иоанна ищет… к нему идёт печалью, болью своей поделиться», – перешёптывались в толпе, а потом… дети двинулись за ним… из любопытства, а за ними – несколько женщин, тоже как бы посмотреть, но идущих становилось всё больше, и шли, не спрашивая друг у друга: зачем? Из села к храму шла уже целая процессия.

Храм стоял чуть на въезде в село, на пригорке, с которого все красоты, как на ладони: и озеро, и лесочки, и река. Когда-то его окружала ажурная ограда из чугунного литья, которая крепилась на каменные столбы с навершиями из железа. Ограду эту поставили на деньги матери купца первой гильдии Катасонова. Купец-то сгинул в Сибири, поехал с товаром и сгинул. Вот мать его и подарила церкви ограду. Революцию, войну отечественную выстояла ограда, а перед гайдаром-чубайсом не устояла: в 90-е понесли её и свои, и чужие, на пункты приёма металла. Рвали ограду, что называется, «с мясом» – цепляли тросом к трактору и выдёргивали.

Ко времени передачи храма церкви многое успели: ограду почти всю увезли, кое-где и столбы развалили. В храме ворота выломали. Там ведь во времена колхозные дизельную электростанцию затащили, американскую. Прямо в алтаре поставили. В алтаре дизель с генератором стояли, а в основной части храма и в пределах склады разместили для удобрений. Над храмом знамя красное вместо креста развивалось. Кресты-то – ранее, в 1920-х годах поспиливали. Работала местная электростанция долго, а потом стали электричество тянуть, столбы ставить, нужда в ней пропала. Забросили её, простояла она до известных лет, и её сдали на металл. Меди там было: и проволока, и пластины на генераторе. Когда тащили агрегат, проём дверной расширили кувалдами.

У деревенских церквей свои дворянские истории: тайные венчания, ночные отпевания. Храмы, понятно, всё чаще помещики да купцы закладывали и строили на свои деньги, а чтили больше в народе. Потому что не было другого места, где общество деревенское собиралось бы и в горе, и в радости. Но главное, здание это с куполами синими или золочёными, с крестами да колоколенками вырастало будто само по себе, как деревце, травка, и без него не представлялось уже понятие Родины, как без протекающей речки, растущих берёзок, полей. Оно становилось частью окружающего мира, более того, частью жизни людей: от рождения до погоста.

Есть люди, которые предчувствуют события. Как будто приёмник в них встроен, и постоянно они в потоке информации: вдруг сердце защемит, или как-то не по себе станет, тревожно, и вот уж ожидаешь событие, и чувства тебя не обманывают. Хорошо это или плохо? В неведении спокойнее: живёшь и не знаешь, а придёт – разгребаешь.

Отец Иоанн чувствовал, что не закончились события для ставшего родным ему села. Как-то тревожно было на сердце, и помимо воли в голову стали проникать мысли, которые сбивали его, он не мог сосредоточиться, пока, наконец, не вышел с алтаря и не направился к дверям.

Распахнув церковные двери, он остановился на высоком крыльце и вгляделся вдаль: со стороны села по направлению к церкви шла странная процессия: возглавлял её некто в лохмотьях с посохом, сильно хромавший, а уж за ним, чуть отставая, плелись деревенские: дети, мужчины, женщины и даже дачники. Люди шли торжественно, как на Крестном ходе. Нет, лучше, естественнее, что ли, без праздничной показухи, когда идут, поддерживая некую традицию, но не повелению сердца. Шедшие что-то тихо пели. Нужно было петь, но, наверное, они не умели, не помнили, поэтому пение было как бы без слов, но петь хотелось. А когда уж подходили к храму, чистый высокий женский голос зазвенел: «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!», и все идущие подхватили эти простые слова: «Святый Боже, Святый бессмертный, помилуй нас!»

Глаза священника наполнились слезами. Они текли ручьями весенними полноводными, а он утирал их ладонями, издали же казалось, что он накладывает крест на идущих, и, воодушевлённые, они повторяли ещё и ещё молитву.

«Боже мой, – думал священник, – я двадцать лет пытался достучаться до их сердец… Двадцать лет… А он, маленький, непонятно какого роду-племени, возбудил в людях такие высокие чувства… Чудо? Какая разница. Я пробился-таки к сердцу его, а через него ко многим сердцам. Пути Господни неисповедимы, вот уж точно. А могло этого и не случится. Так бы никогда и не испытал радости такой. Радости неизмеримой, безграничной».

Худой, измученный, в страшных лохмотьях, изорванных пулями и пропитанных кровью, будто сошедший с картин художников XIX века, Слишкомжарко подошёл к ограде и, подняв глаза на колокольню, замер: здесь он стал счастлив… а потом… Потом, как подкошенный, осел на коленки и припал лицом к земле. И все пришедшие тоже опустились на колени, крестясь то ли на храм, то ли на явившегося на землю родную новомученника. Они не знали толком, как надо, как правильно, но это было не важно. В этот миг будто мостики от предков далеких к ним сегодняшним, беспамятным и блуждающим во мраке безверия, переброшены были.

Отец Иоанн замер на крыльце, слишком необычайным и до слёз трогательным было зрелище это. А потом, очнувшись будто, сбежал с крыльца и встал на колени, как и все, позади парнишки. И слёзы вновь потекли по щекам его, и народ плакал. Все. Мужчины, женщины, дети зарыдали.

Вдруг ударил колокол. Сам. А потом загудел-запел, да так красиво, как никогда не пел. Все, как зачарованные, смотрели на храм, на колокольню, наслаждаясь звоном, а когда он прекратился внезапно, парнишка исчез, как будто и не было его с ними. Но чудо не исчезло. Осталось в сердцах людей.

Одинокий

Подняться наверх