Читать книгу Одинокий - Александр Ступин - Страница 7

Эти часы глава районной администрации А-ского района Анатолий Дмитриевич Соболев с трудом выносил. Каждую неделю по понедельникам вечером ровно на два часа в его кабинет вползали, вталкивались, протискивались те, кого и людьми-то назвать язык не поворачивается – электорат. Вот они уж мажут своими одеждами стулья в приёмной, пропитывают её запахами, после которых на всю ночь будет открыто окно, а утром секретарша побрызгает каким нибудь дезодорантом.

– Анатолий Дмитриевич, приглашать?

– Подожди ещё немного, я с силами соберусь.

– Ха-ха-ха, – улыбается Верочка, ей тоже невмоготу сидеть там в приёмной и слушать стоны-ахи, жалобы, просьбы.

– Ладно, открывай стойло.

– На приём, кто первый, проходите.

Люди шли с разными просьбами. Деловые в такие часы не приходили. Им назначали в другое время и в другом месте. Эти же просители, как правило, безнадёжно ошибались, ожидая помощи. Секретарь добросовестно заносила информацию, чтобы завтра передать какому-нибудь чиновнику, а уж тот напишет ответ, от которого никакой пользы просителю. «Место в детском саду? – Пожалуйста», «Дом в аварийном состоянии? – Решим, ждите», и так далее, и тому подобное. Рутина-с. К семи часам вечера очередь поредела.

– Следующий, проходите. Ну где вы там?

Зашёл он. Анатолий Дмитриевич его сразу и не признал. Да и как признать того, кого с месяц назад по твоей команде расстреляли и закопали? Парнишка был одет в видавшую виды ветровку с надписью «Россия» на английском языке, бейсболку, спортивные штаны и кроссовки.

– Ну рассказывайте, молодой человек, не стесняйтесь. Может, водички? – начал Анатолий Дмитриевич ласково.

– Фамилия, имя, где живёте?.. – уставшим голосом заныла секретарша.

Молчание. Только взгляд.

– Ну что ж ты, парень, говори, поможем, если сможем. Присаживайся…

– Фамилия…

Молчание. Банник тихо и плавно подошёл к широкому столу, за которым сидел глава, и лёг на него грудью, голова к рукам районного главы.

– Эй, ты что? Встань, встань, тебе говорю. Расскажи, что случилось, мы для того тут и сидим, чтобы помогать таким, как ты, сиротам. Ну давай, парень, очнись…

– Фамилия… – настойчиво-устало требовала Верочка.

– Да погоди ты, Верочка, с фамилией. Видишь, он не в себе… – остановил её Анатолий Дмитриевич.

– Может, он больной?

– Может, и больной. Парень, как тебя? Ты болен? С тобой всё хорошо?

– Меня убили…

– Что?!

– Меня убили…

– Кто, кто тебя убил?

– Ты…

– Я? Ты в своём уме? Он – псих. Точно, больной. Надо кого-нибудь, позови там охрану, ещё покусает…

– Ой, сейчас, бегу…

Верочка застучала по паркету и протиснулась в дверь.

– Ну всё хорошо, сейчас врач придёт. Так кто тебя убил?

– Не помнишь? Ты… в бане, в селе нашем, – парнишка говорил на удивление понятно. Он поднял лицо и пристально стал смотреть в глаза Анатолию Дмитриевичу. Теперь Соболев его узнал…

– Ты-ы-ы… Но как? Жив, значит, остался… Это ты пожалеешь ещё. А сюда пришёл зачем? Пожалеть тебя, может, урод? Беги лучше, прячься в самую дальнюю нору и не высовывайся никогда. Иначе тебя найдут и сделают так, чтобы тебя больше никто не нашёл. Понял? Пошёл вон. Будем считать, что я тебя не видел. Так и быть. Или ты думаешь, что на меня можно надавить? Может, ты так думаешь? Ты – жалкое подобие… И человеком тебя назвать-то оскорбительно, обезьяной, и ту жалко. Вон пошёл!!!

Из-за двери показались два охранника.

– Ничего, ребята, ничего. Он сейчас сам выйдет. Правда ведь, выйдешь? Или, все-таки, помочь? Помочь, значит.

Глава вытащил телефон, запутавшись в носовом платке, ключах. Ну всё в одном кармане!

– Слушай сюда, у меня сейчас приём, и ко мне припёрся тот, ну тот, кто нам в бане мешал… Жив, сам удивляюсь. Давай сюда парочку, по-тихому его с заднего входа, и чтоб я его больше никогда не видел. Куда? Куда? Тебе сказать, или сам догадаешься? Всё. Жду. Быстро!

Вечер был испорчен. Анатолий Дмитриевич вышел из-за стола и подошёл к окну. Редкие прохожие. Машина ДПС на перекрёстке. И этот урод в его кабинете. Урод. Выжил. Нормальные люди от гриппа умирают, а в этого – из пяти стволов, в землю закопали, и – жив. Он повернулся и брезгливо посмотрел на парнишку, продолжавшего полулежать на его столе.

– И что ты у меня разлёгся? Ничего, сейчас приедут, разберутся с тобой. Фарш не оживёт. Скажу, чтобы тебя в мясорубке провернули и собакам скормили. Сдохнешь. Ну где ж они так долго? Сколько я терпеть буду эту падаль у себя в кабинете? Всё провонял уж.

Глава нервно взял телефон.

– Ну где вы? Долго я… Подъехали. Поднимайтесь, мешок не забудьте… И чтоб тихо всё было. Тут вам не баня, а Администрация.

В дверь кабинета робко постучали.

– Можно?

– Входите уж.

Вошли четверо. Встали у стены.

– Что встали? Пакуйте.

Они продолжали стоять, не шелохнувшись, вытянулись, руки по швам. Солдаты на посту номер один, знамени не хватало.

– Да… да вы что? Убирайте этого урода. Ну…

Братки не шевелились, а потом тихо открыли дверь и ушли.

– Да вы куда?! Куда вы? Идиоты… Вы что? Да я, я вас!.. – кричал он им в след, выскочив из кабинета. Но они шли, не оборачиваясь. Соболев вернулся, суетливо забегал по кабинету, натыкаясь на стулья, потом скрылся в комнате отдыха. Что-то пил, ругался полушёпотом. Опять звонил и ругался громко.

– Значит, ты так… по-своему… Ладно. Давай по-другому. Я ведь тебя понимаю. Да. Ладно. Там, в бане, мы были неправы. Ошибка вышла. Кто знал, что ты такой вот… Кто знал? Кто знал и послал тебя? А? Кто знал? Тот знал, чем всё закончится. Меня выжить захотели. А ведь могло случиться и по-другому. Значит, не сказки, что про тебя там рассказывали. Ты же мог нас всех там положить. Бойцы – в тебя, ты их – в порошок, ну и меня заодно. Ну ты понял? Мы здесь ни при чём. Слушай, давай на мировую. Ты говори, что тебе надо. Мы весь район, область на уши поставим. Страну! А? Как?

– Ты должен извиниться.

– Да, я извиняюсь. Прости, друг, что так вышло. Я этих вещей-то не знаю. Мы ж все атеистами воспитывались. Мало просвещён. Дай время, исправимся. Давай, говори, что, как. Сделаю, что могу.

– Жить по-человечески, по-правильному, как в Библии.

– По… по… человечески? Да уж пробовали! По-человечески… И церкви ставили и ставим, скоро свободного места не останется – церкви, мечети, синагоги… Ничего ж не меняется. Люди как были скотами, так ими и остались. Им – что икона, что знамя красное – один хрен. Ты пойми, ты сам-то – кто? Кто ты? Святой? Тебя не существует, ты из тех, из дохристианских, из былин языческих. Ты нашего мира не знаешь. У кого ты учился, у попа? А он кем был, поп твой, до перестройки? Небось, партбилет в кармане носил, а сейчас крест нацепил. Хочешь людям помогать, давай. Я тебе могу такое устроить, ты для своих там в селе… Тебя на божничку вознесут… Не буду я это село трогать. Пропади оно пропадом. Оставлю тебе. Ну что, по рукам?

– Я с тобой буду. Где ты, там и я. Мы закон Божий нести будем людям. Закон правды.

– Со мной? Со мной? Ты в своем уме? Как? Какой закон? Его нет нигде. Нигде. Ни в столице, ни в Думе, ни в правительстве, ни в церкви, ни в целом в мире… Нет! Ты понял – нет! А будешь мешаться, путаться под ногами, так на тебя весь наш синод натравят, а надо будет, и люцифера наймут. Ад поднимут. С кем угодно договор подпишут. Подпишут! Кровью!

– Я ухожу. Завтра утром. Попробуем исправить.

– Завтра? Зачем завтра? Завтра мне никак нельзя. У меня губернатор и представитель из Москвы, из аппарата президента, в районе будут. Давай в другой раз начнём? В другой?

Но Слишкомжарко пропал. Когда ушёл? Вот только был, и не стало его.

– О боже, что будет завтра? Что будет? Или это сон?