Читать книгу Роскошь ослепительной разрухи - Александр Телегин - Страница 6

Николай Александрович Р… жил в курортном городке, на берегу Чёрного моря. От всегда оживлённого приморского бульвара перпендикулярно отходила улица с двумя санаториями на одной стороне, кинотеатром, музеем и парком на другой. Улица утопала в цветах и зелени.

Через километр её пересекали трамвайные пути, по которым давно не ходили трамваи, и дальше начинался частный сектор, тишину которого нарушало лишь гуденье пчёл, да рокоток изредка подъезжавших и отъезжавших иномарок.

Двухэтажный дом Николая под коричневой черепичной крышей был четвёртым в ряду коттеджей и не отличался особой роскошью по сравнению с соседними. Двор за железным забором со столбами из красного кирпича был виден, как на ладони, в то время, как соседние дворы прятались за высокими каменными оградами, окружавшими их со всех сторон.

К дому между всевозможными цветами вела асфальтированная дорожка, а перед самым входом из белой, под цвет стен, плитки была вымощена небольшая площадка. Слева за раздвижной стеклянной дверью – огромной, в полстены – располагался вестибюль с плетёными стульями, креслами и столиками для вечернего отдыха. Одна дверь вела из вестибюля в помещение, служившее домашним офисом своему хозяину.

Далее был выход на лестницу, крутые ступени которой, выкрашенные в красный цвет, вели на второй этаж, половину которого занимала гостевая комната, разделённая надвое по принципам зонирования. Слева от входа стоял длинный стол с двенадцатью стульями по сторонам, очень похожими на те, за которыми охотились Остап Бендер и Киса Воробьянинов. Через арочное окно гостевая сообщалась с кухней, из которой к столу подавались блюда. В правой части, в зоне отдыха, стояли два дивана – один, очень длинный, вдоль стены, другой против огромного телевизора, висевшего на стене.

По обе стороны от лестницы находились две спальни, душ и просторный туалет с ковриками на полу, тумбочками с цветами в горшочках и флакончиками с благовониями и средствами для придания белизны и свежести коже, оставшимися, вероятно от бывшей жены Николая.

Сразу за домом благоухал знаменитый сад, заканчивавшийся в пятидесяти метрах от дома у капитальной стены, с тыла защищавшей участок от беспокойных тинэйджеров – любителей воровать чужие фрукты для поднятия адреналина.

Николай с Альбиной приехали поздно вечером, так что море по берегу которого проходила дорога в город, виделось им чёрной равниной с качавшейся и дробившейся на ней лунной дорожкой.

Их встретила Колина сестра, ухаживавшая во время его отпуска за больной матерью:

– Вы меня, конечно, не помните, – сказала она мягким голосом, – я Инна. Мы уехали из Сибири, когда мне не было и года.

– Я помню только коляску, в которой вас возили.

– Пойдём, я представлю тебя с маме, – сказал Николай.

Они поднялись на второй этаж и вошли в спальню с высоким окном, задёрнутым на ночь тяжёлыми коричневыми шторами с белыми цветами. Альбина Николаевна увидела в углу кровать, рядом с ней тумбочку, на противоположной стене висел небольшой телевизор. Возле кровати стояло кресло.

– Кто это? – приподнявшись на кровати, спросила полная седая женщина с желтоватым лицом, когда Инна включила свет.

– Мама, это моя жена, – сказал Николай.

– Какая жена? Ты что, сдурел?

– Тётя Нюра, Анна Ефимовна, вы меня не помните? Мы были соседями в Красновке. Я Аля Н…

– Не знаю я никакой Али! – рассердилась старушка и отвернулась к стене.

– Она не в духе от того, что мы её разбудили. – сказал Коля. – Спокойной ночи, мама. Пойдёмте!

– Спокойной ночи! – пожелала Альбина Николаевна, зная, что ответа не будет.

– Заждалась вас совсем! Я, пожалуй, поеду. Целую неделю дома не была, ничего не делано, а в понедельник на работу. Надо прибраться, – сказала Инна.

– Ночью что ли будешь прибираться?

– Коля!

– Пожрать, конечно, нечего?

– Я маме манную кашу сварила. Да вы сами что-нибудь из холодильника приготовьте.

– Не волнуйтесь, мы ели в аэропорту, – поспешила успокоить её Альбина Николаевна.

– Ладно, иди! – сказал Коля.

– Не сердитесь!

– Иди, иди!

Инна уехала.

– Алечка!

– Коленька! Сделать яичницу?

– Да ну её! Ты правда не хочешь есть?

– Правда…

– Ну пойдём… В спальню… В нашу спальню.

Вошли. Включили свет.

– Подожди секундочку! – Альбина Николаевна вынула из причёски заколки, нагнулась, и волосы её рухнули до пола – и столько их, что не зажмёшь в руке, только обнять как сноп колосьев обеими руками.

Николай восхищённо ахнул. Уснули далеко за полночь.

Её разбудил крик из соседней комнаты:

– Эй! Инка! Колька! Кто есть?

Коля спал, глубоко и ровно дыша. Она подождала. Старушкин зов повторился, так и не разбудив Николая. Альбина Николаевна поднялась, пошла на зов, включила ночник.

– Ты кто? – встретила её сидевшая в постели тётя Нюра, и лицо её сразу стало злым.

– Я Альбина. Вчера приехала с Колей.

– Чего тебе здесь надо?

– Ничего. А вы что хотели?

– Есть хочу. Вы же меня вчера не кормили. Я голодная.

Альбина Николаевна вспомнила, что Инна говорила о манной каше, разыскала её в холодильнике, подогрела в микроволновке.

– Что так долго? Только за смертью тебя посылать, корова!

Аля села в кресло рядом с кроватью и долго смотрела, как, подёргиваясь шевелился ввалившийся рот, и судорожно двигались слабые челюсти. В жёлтом лице не было ни одной чёрточки, которую она помнила по тем временам, когда, встречая эту женщину, идущую на работу, кричала ей: «Здравствуйте, тётя Нюра!» А она, молодая, с румяными, круглыми как грудь снегиря щеками, с улыбкой во всё лицо отвечала: «Здравствуй, милая! Здравствуй, красавица!»

«Через двадцать лет и я буду такой, а может и раньше», – подумалось ей невольно.

Съев две ложки, старушка недовольно сказала:

– Противная каша! Готовить не умеешь! Скажу Коле, чтобы выгнал тебя! Горшок-то мой куда забесила?! Да постой! Вынесешь… А то будет здесь вонять!

Утром Альбина Николаевна спросила Николая:

– Она меня каждый день будет так оскорблять?

– Алечка! Сколько ей осталось? – Месяц, два? Потерпи уж! Впрочем, буду искать ей сиделку.

После завтрака Коля, надев рабочий халат, надвинув на глаза козырёк бейсболки, пошёл в сад, по работе в котором очень соскучился. Альбина Николаевна вышла следом. В воздухе тонко и сладко пахло розами. Сад, действительно, был роскошный: созревали жёлтые абрикосы и румяные персики, синели сливы, наливались красные яблоки и медовые груши, на лозе висели виноградные гроздья с ещё мелкими ягодками:

– Вот это столовые, а это винные сорта, – показал Николай.

– Покажи, что мне делать, – попросила Аля.

– Алечка, ты лучше с мамой посиди. Не дай бог выпадет из постели и сломает шейку бедра.

И Альбина Николаевна пошла смотреть за тётей Нюрой и готовить обед. В холодильнике она нашла судака и пожарила его, сделав гарниром картофельное пюре. Николай, нахваливая, ел с большим удовольствием, а его мать опять выругала её, назвала её блюдо помоями и есть не стала.

– Ничего страшного, проголодается – поест! И забудет, что только что говорила. У неё памяти ровно на две минуты! – сказал Коля. – Не обращай внимания!

– Коля, покажи где тут рынок и магазины.

– Зачем тебе? Скажи, что купить, и я привезу. Мать лучше не оставлять, она всё что хочешь может натворить.

После обеда Николаю стали звонить по телефону: в его агрофирме накопилась куча проблем, и подчинённые ждали-пождали его для их решения. Назавтра он уехал на работу в семь часов, сказав, чтобы не ждала его к обеду.

Альбина Николаевна нашла в холодильнике кусок грудинки, называемый соколком, и сварила к вечеру свой фирменный суп-харчо. Ей очень хотелось сделать своему Коленьке сюрприз. Готовила она с вдохновением, и сюрприз ей удался: соколок был мягким и сочным, суп огненно полыхал капельками жира, запах был такой, что даже Анна Ефимовна спросила: «Что ты там сварганила?» и даже съела полчашки, не забыв, конечно, в конце выругать её.

Увидев, что старушка заснула, она вышла со смартфоном пофотографировать чудо-сад – больше для того, чтобы в ожидании Коли скоротать время. Но день, видимо, был неблагоприятным для творчества: всё что она фотографировала, было красиво, но не трогало её.

Николай приехал, когда стемнело.

– Коленька! Пойдём ужинать, – сказала она, ластясь к нему.

– Спасибо, Алюша! Я сыт – по дороге поужинал в ресторане.

– Как жаль, я старалась, хотела сделать тебе сюрприз.

– Прости, Алечка! Раз ты старалась, давай сюрприз!

– Да нет, зачем же через силу?

– Не обижайся! Весь день мотался, как бобик! Так захотелось есть – не выдержал. Давай, давай скорей свой сюрприз – найдётся и ему место!

Николай съел целую тарелку, непрестанно нахваливая. Но, назавтра, зная, что он не ест вчерашнего, Альбина Николаевна вылила остатки своего вдохновения в помои.

Так пошли за днями дни. Утром она провожала Николая Александровича на работу, умывала и кормила завтраком тётю Нюру, которая каждый раз встречала её одним и тем же вопросом: «Ты кто? Что тебе нужно в нашем доме?», готовила старушке на обед какую-нибудь кашу, которой для экономии времени обедала и сама, смотрела телевизор, выходила на короткое время побродить по саду, наконец, приготавливала ужин для Коли, но уже без вдохновения.

– Коленька, – сказала она в субботу, – я уже неделю здесь и ещё не видела море. Пойдём сегодня на пляж.

– Да как же, Аленька? Мне на работу. С кем мама останется?

– Пусть Инна посидит.

– Она с семейством поехала на выходные в горы.

– Как жаль! Я так мечтала увидеть море!

– Алюша, давай так: я в понедельник дам объявление о сиделке, а пока чуть-чуть потерпи. Вот проведём уборку, наймём сиделку, будем каждый день ходить на море. А завтра я начну хлопотать о твоей выставке. Бьюсь о заклад – успех будет потрясающий!

Действительно, через несколько дней Николай сообщил, что договорился с директором городского музея о проведении в ближайшую субботу выставки её фотографий. Их обещал отпечатать в своём издательстве Колин старинный приятель и коллега по городскому законодательному собранию.

В субботу Николай Александрович уговорил Инну посидеть с матерью. Та долго отказывалась, говорила, что у неё дома полно дел, но в конце концов согласилась. Выставка должна была открыться в четыре часа, о чём было объявлено в нескольких номерах местной газеты, редактором которой тоже был Колин друг.

Альбина Николаевна очень волновалась, и в два часа поехала с Колей оформлять зал. Музей располагался на их улице в трёхстах метрах от моря в тени огромных деревьев, которые она никогда не видела в Сибири. Николай сказал, что это липы и каштаны. Вход в музей охраняли две пушки на тяжёлых литых лафетах, снятые с затопленных во время Крымской войны кораблей.

Времени до открытия выставки оставалось много, и двери выставочного зала были ещё заперты. Не оставалось ничего другого, как походить по музею, осматривая его экспонаты. В зале, посвящённом войне, увидели они морские мины: несколько небольших, круглых, чёрных и рогатых, а одну огромную, яйцевидную, высотой почти в человеческий рост, покрытую облупившейся розовой краской. Бойкий мальчишка Фединого возраста по рожкам вскарабкался на неё верхом и издавал победные клики.

Посмотрели макеты лидеров, крейсеров, эсминцев и подводных лодок, потом перешли в зал, посвящённый местной природе. Были здесь дельфины на подставках, катраны, какие-то огромные рыбины со свирепо-выпученными глазами, прочие жители моря помельче, но больше всего удивило Альбину Николаевну чучело волка, застреленного на льду Чёрного моря в пятьдесят четвёртом году, когда оно замёрзло на несколько километров от берега.

Наконец пришла женщина, представившаяся Еленой Алексеевной – тонкая брюнетка, в очках, одетая в строгий чёрный костюм и белую блузку. От неё исходил запах духов с нежным ароматом розы. Её волосы были гладко причёсаны и имели такой необыкновенный блеск, что в них отражался и переливался свет от окон и ламп.

Посетовав, что отпечатанные фотографии, доставленные только два часа назад, ещё лежат неразобранными у неё на столе, она открыла двери выставочного зала.

Картины были потрясающей красоты, а краски живее и ярче, чем казались на компьютере. Николай Александрович с Еленой Алексеевной пришли в неподдельный восторг и поминутно хвалили её. Она и сама видела, что сделанное ею великолепно, и когда Коля обнял и поцеловал её в копну волос, ей сделалось необыкновенно сладко, и вновь зазвучали струны, ожившие в её груди в тот день, когда он поздравил её с днём рождения.

Картины, которых было около тридцати, поместили в рамки – очень неброские и не отвлекавшие от того, что они окаймляли, и развесили по стенам.

И вот выставка открылась, вошли первые посетители, и Елена Алексеевна представила её как талантливую фотохудожницу из Сибири, сообщила, что выставка организована при содействии областного министерства культуры, зачитала положительные отзывы о её творчестве нескольких очень авторитетных в области, и совсем неизвестных ей деятелей, и закончила тем, что надеется на продолжение сотрудничества, на то, что она порадует ценителей искусства новыми работами.

После этого пришедшие стали ходить по залу, она прислушивалась, что говорят и слышала, что говорят только хорошее. Подошёл высокий старик, представившийся членом Союза художников России, и сказал, что глубоко тронут:

– В ваших работах всё прекрасно: и композиция, и освещение, но, кроме этого, в них есть самое главное, что делает картину искусством – душа. Позвольте поцеловать вашу руку.

Николай, отвлекавшийся на беседы то с одним, то с другим знакомым, подходил и спрашивал:

– Ты как?

– Коленька! Я счастлива! – отвечала она.

Люди уходили и приходили. Через полчаса в зале не осталось ни одного человека, кто слышал вступительное слово Елены Алексеевны. Николай у окна беседовал с бородатым молодым человеком, который с готовностью отвечал на все его тирады одной фразой: «Сделаем, Николай Александрович!».

Ей всё ещё хотелось услышать искреннее мнение зрителей, и она подошла к сделанной прошлым летом фотографии «Лунная композиция», у которой делились впечатлениями две молодые дамы – одна худая рыжая, другая полная блондинка:

– Кто такая эта Альбина Н…? – спросила рыжая.

– Не видишь, Р… здесь ошивается, – тихо сказала блондинка, склонившись к уху подруги.

Она сказала ещё что-то, но Альбина Николаевна не расслышала.

Рыжая хмыкнула и сказала:

– Кто бы она ни была, а ты сумеешь сфотографировать стрекозу на лунном небе?

– Нет не сумею, да и не хочу!

– Клянусь, во всём мире никто не сделал фотографии со стрекозой на фоне луны. Что говорить, её бог поцеловал – эту Альбину Н…! А Николай Александрович молодец, понимает в искусстве!

– А я его не люблю! Муж говорит, что он жулик, – сказала блондинка почти шёпотом.

– Завидует! – ответила рыжая.

После выставки человек десять, причастные к выставке, пошли в ресторан, где веселились до позднего вечера. Пили вино, произносили тосты в её честь, особенно усердствовал Николай Александрович, но в конце застолья неожиданно предложил выпить «за красавицу Елену Алексеевну, прекрасно проведшую это мероприятие». Взоры обратились на неё, и с таким же усердием, с каким только что восхищались ею, принялись восхищаться талантами музейной работницы.

На следующий день позвонила Юля – впервые за две недели:

– Юля, Юлечка! – обрадовалась она. – Ну как вы там?

– А ты как?

– У меня всё замечательно! Юля! Вчера Николай Александрович устроил выставку моих фотографий! Это было здорово! Меня так хвалили, называли настоящей художницей! Я счастлива! А вы-то, вы как? Как Феденька?

– Феденька, как прежде, дурак. На днях соседи на работу позвонили: «Ваш Федька бегает по крыше котельной и по эстакаде. Сама знаешь, там всё голубями загажено. Поскользнётся, нога поедет – и конец котёнку! Я ему вечером дала чертей, а он: «Я же не один бегал, а с Денисом и другими пацанами. Я не хотел, а они сказали: «Ага! Боишься!? Зассал?» Ну дурак, и другим уже не будет! Убьётся когда-нибудь! Своей башки нет – только бы друзьям понравиться! А приглядеть некому – у бабушки любовь…

– Юля, давай не будем!

– Ладно, ладно… В море-то купалась?

– Нет, даже ещё не видела его.

– Ого! Затворницей живёшь? А мы тебя предупреждали! Ну ладно. Звони. А то мне дорого в роуминге торчать.