Читать книгу Роскошь ослепительной разрухи - Александр Телегин - Страница 8

И вот уже прошёл октябрь. С тех пор, как ушла Валентина Викуловна у них побывало ещё три сиделки. Одна ушла на следующий день, после того, как Анна Ефимовна, обозвав её неприличными словами, вылила на постель миску супа; вторая выдержала три дня и убежала, укушенная беспокойной старушкой при попытке спасти терзаемую ею наволочку; третья выдержала две недели, но была изгнана Николаем Александровичем, когда, вернувшись неожиданно рано, он застал её в подвале за дегустацией своего вина. Все трое, естественно, не получили за работу ни рубля.

Все труды по уходу за Колиной матерью опять легли на Альбину Николаевну. Постепенно, почти незаметно, остывала и их любовь. Поцелуи Николая Александровича при отъезде на работу и возвращении домой стали ритуальными и бесчувственными; любимая его Алюшенька всё дальше отодвигалась на второй план, и всё больше занимали его работа и начавшиеся после каникул заседания в городском заксобрании, которые продолжались иногда до позднего вечера.

Однажды он вернулся оживлённый, от него пахло хорошими коньяком, и он не подошёл к ней для обычного поцелуя.

– Алечка! Сегодня я провернул такое дело! Представляешь, приняли моё предложение по финансированию строительства консервного завода! Мощности такие, что проблемы с переработкой останутся в прошлом!

– Звонила Юля. Феденька зарос в двойках.

– А? Ах да. Ну ничего страшного! Когда поймёт, что за поводок его водить некому, станет самостоятельным! О чём я? А! Представляешь, один Земзюлин был против! Орал, что я жулик и проталкиваю свои бизнес-интересы! Никто его не слушал – сел в лужу, только посмешищем себя выставил! Ох! Устал я что-то! Полежу, посмотрю телевизор.

– Коля! – сказала Альбина Николаевна, усевшись рядом, посмотри мои новые фотографии.

– А? Да-да, очень хорошие фотографии. – ответил он, едва взглянув на экран. – Нет, ты только послушай, что этот идиот говорит! По совку соскучился!

И вдруг она уловила запах духов со сладким ароматом розы. Мир перевернулся, в глазах потемнело:

– Коля! Я не переношу это слово! – крикнула она

– А раньше переносила. Что случилось?

– То, что ты меня больше не любишь. Я чувствую.

– Ну что ты…

– Да, да… Нет, я тебя не виню. Я была готова, что всё этим кончится. Спасибо и за те счастливые дни, что ты мне подарил. Признаться, я рассчитывала, что их будет больше. Не так я представляла нашу жизнь! Я ехала к любимому человеку, который называл меня царицей! А сделал… а сделал…!

– Ну договаривай, договаривай! Кем я тебя сделал?

– Банальной любовницей и служанкой своей сумасшедшей матери!

– Альбина Николаевна! – он впервые назвал её так. – Альбина Николаевна! Запомните – кто оскорбляет мою мать, оскорбляет меня!

Она встала, выпрямилась и, глядя на него сверху вниз, сказала:

– И вы, Николай Александрович, запомните – ни у вас, ни у вашей матери я служанкой больше не буду!

Он развёл руками:

– Ну что ж! Вольному воля! Я вас не держу.

Она ушла в спальню, а когда поднялась ночью к его матери, он спал в гостиной на диване, укрывшись пледом.

– Надо уезжать, надо уезжать, – твердила она, и до рассвета пролежала с открытыми глазами.

Утром за завтраком Николай сказал:

– Ты права, что-то в наших отношениях сломалось. Я чувствую твоё недовольство, атмосфера в доме становится тягостной. Но что ты от меня хочешь? Чтобы я убил свою мать? Я клянусь тебе, что моя любовь к тебе была самой искренней и не имела никакой связи с практическими расчётами!

– Вот видишь! Ты уже говоришь о ней в прошлом времени! Ты подарил мне несколько недель счастья. Спасибо. Я действительно благодарна, но жить здесь дальше нет смысла.

– И я тебе благодарен. Но… Вы, женщины, слишком многого от нас ждёте.

– Я поняла, твой пыл угас…

Он уехал, не поцеловав её. У неё болела голова. Она не могла поверить, что Коля, друг детства, который так любил её, которого она так любила, фактически выставил её вон из своего дома! Эти мысли ворочались в её голове, причиняя ужасные мучения.

– Ничего страшного не произошло, – успокаивала она себя, – вернусь домой и буду жить, как раньше. Я нужна Юльке и Феденьке. Я виновата, но они простят. Так-так. Сегодня ещё останусь, а завтра полечу домой. Конечно будут злорадствовать: «Кончилась Альбинкина любовь! – Что-то быстро надоела своему дружишке!» Дружишка – это Зойка так говорит – Зоя Павловна. Откуда она взяла это слово? Неужели Шергина читала? Да плевать, что будут говорить! Плевать, плевать, плевать!

Конечно, он разлюбил её… Запах розовых духов… Вспомнила! Так пахло от Елены Алексеевны – заведующей выставочным залом. Неужели она его любовница? А что? Очень может быть. Так вот он какой – её Коленька!

Альбина Николаевна сварила кашу, понесла тёте Нюре. Та попробовала и запустила в неё ложкой:

– Ты что мне принесла, овечка цунарозная7? – взвизгнула она, и с размаха шмякнула тарелку на одеяло.

И тут с Альбиной Николаевной случилось ужасное. Чёрная, незнакомая злоба захватила всё её существо, затмила глаза, отшибла разум, нестерпимой болью задрожала в каждой клеточке:

– Ах ты, старая свинья! – крикнула она страшным, не своим голосом и кинулась к старушке. – Долго ты ещё будешь издеваться надо мной?!

«Остановиться, остановиться!» – кричал где-то очень далеко слабый голосок человечности.

Альбина Николаевна увидела, как Анна Ефимовна вздрогнула и подалась назад, как жалкий ужас наполнил её глаза, как открывался её беззубый рот, из которого хотел, но никак не мог вырваться крик.

Эта безобразная картина должна была остановить её, но не остановила – животное начало победило. Она отмахнула старческую ручонку с обвисшей кожей и шлёпнула по седым волосам раз, другой, а потом по мягкой, как желе, щёчке.

– Что я делаю! Что я делаю! – крикнула бывшая учительница и, схватив осеннее пальто, выскочила из дома.

День был ясный, без единого облачка на небе. Ослепительное солнце заливало этот прекрасный мир. С севера дул пронизывающий ветер. Ей казалось, что не ветер, а солнце прошивает её холодными лучами. С деревьев, вспыхивая золотом, густо летели листья.

«Какая же я дрянь! Какая же я дрянь! – повторяла она сквозь слёзы, несясь прочь, куда глаза глядят, от ненавистного дома. – Неужели надо было полюбить такой огромной яркой любовью, попробовать маленький кусочек счастья, отвергнуть родных, всю предыдущую жизнь только для того, чтобы узнать какая я дрянь!?»

Когда к ней вернулась способность рассуждать и ориентироваться в пространстве, Альбина Николаевна поняла, что идёт к морю. Оно притягивало её к себе, единственное что было для неё родным в этом городишке.

Да-да! Увидеть его последний раз и проститься. А потом уехать! Сегодня же! А тётя Нюра? Может её удар хватил? – Вряд ли! Ну её! Будь что будет!

Море было ослепительно синим, и в нём дробилось солнце. Несколько людей стояло на берегу, любуясь им. Альбина Николаевна встала на песке у самого парапета. Слева от неё был застеклённый торговый павильончик со стоячими местами вокруг. Она облокотилась на столик, глаза застилали слёзы.

«Ну вот всё и закончилось! – подумала она. – Пора платить. Бросить монетку? Зачем? Я сюда уже не вернусь».

Из киоска вышла женщина.

– Вам плохо? – спросила она.

– Да, мне плохо, – ответила Альбина Николаевна.

– Вынести вам чашечку кофе?

– Нет, не хочу.

– У вас что-то случилось?

– Жизнь сломалась, а так всё хорошо.

В кармане пальто зазвучала мелодия телефонного вызова.

Слава богу – звонила Юля. Ей было бы сейчас мучительно говорить с Николаем.

– Да, Юля!

– Мама! Мамочкаа!

– Юля, Юленька, родная моя! Что случилось?! Да говори же! Говори скорей!

– Маамаа! Аааа… Федя… Федя…

– Что Федя? Что с ним? – закричала она, чувствуя, что сейчас потеряет сознание.

– Федя… Убил Василёчка…

Когда Альбина Николаевна пришла в себя, она сидела на холодном песке. Вокруг хлопотали люди, женщина из киоска водила у неё перед носом ваткой с нашатырным спиртом.

– Вызвать скорую? – спросила она.

– Нет-нет! – сказала она, поднимаясь. – Мне надо в аэропорт. В аэропорт как можно быстрей!

– А деньги на билет есть?

– У меня карточка… Паспорт только взять!

– Хотите, я вызову такси?

– Ради бога!

Таксист приехал через десять минут. Альбина Николаевна забежала в дом, схватила сумочку с документами и заглянула в спальню Анны Ефимовны. Она смирно сидела в постели, молча смотрела на неё.

– Юля! – закричала Альбина Николаевна, едва сев в машину. – Я уже еду. Что у вас?

– Мама, я не могу говорить! С Феденькой истерика. Я сама ничего не знаю. Он нечаянно столкнул Василёчка с крыши котельной.

В смартфоне были слышны страшные, крики, визги и плач Феденьки, и до неё медленно и неотвратимо доходило, что если бы она не уехала из Красновки, ничего этого бы не было.

Дорога до аэропорта показалась ей бесконечно длинной. Альбина Николаевна ничего не соображала, а только чувствовала, что с ней произошло что-то такое жуткое, что не может сравниться даже со смертью.

Но оказалось, что таксист домчал её всего за час.

– Пойдёмте, я сниму деньги в банкомате и расплачусь, – сказала она таксисту.

– Рита, которая вызвала меня по телефону, моя жена. У вас горе, я с вас ничего не возьму.

Самолёт улетал через два часа. Прилетели в Город, когда автобусы уже не ходили. Ночевать пришлось в аэропорту.

Полуживая Альбина Николаевна сидела против часов с закрытыми глазами. Голова была забита какими-то обрывками фраз.

«Кто поздно за счастьем пойдёт, лишь беду себе найдёт» – твердил чей-то голос. Кто это? А! Мария Ефимовна. Но как-то не так она говорила… А как? Забыла…

«И потрепалися они со своим дружишкой до городу Парижу»… До какого Парижу? – До самого синего моря!

Настоящая, большая любовь – всегда трагедия. Это откуда? Ах да! Генерал какой-то сказал из повести «Гранатовый браслет». Генерал Аносов.

А о слезинке ребёнка? Ведь если бы она была дома… Как теперь жить с такой виной?

Какие-то видения проплывали перед глазами: они с Колей, обнявшись, едут в Город, в аэропорт; проезжают мимо Красновки, и долго-долго, поворачиваясь так и эдак, плывёт на гризонте розовая котельная с выбитыми окнами и берёзкой на крыше. Открывая глаза, она видела перед собой часы и с тоской сознавала, что только десять часов, двенадцать, час ночи…

Но вот шесть часов, она вышла на улицу, села на такси и поехала на городской автовокзал. В лобовое окно лепил снег. Город уходил в зиму. А вот и её автобус.

До дома четыре часа. Она заснула и спала всю дорогу.

Выйдя из автобуса, позвонила Юле:

– Я приехала. Вы где?

– У тебя. У нас страшный холод. Я ничего не могу: ни топить, ни варить! Ничего!

– Я иду. Вы примете меня?

– Мама! Ну что за вопрос! Ты нам нужна!

– А…?

– Его увезли в Город, и тётя Зоя уехала, – догадалась Юля.

– Бабушкаа! – бросился ей навстречу Феденька. – Бабушкаааа!

– Здравствуй, Феденька, здравствуй!

– Бабушка-а-а! Я… Василька…

– Молчи, молчи, Феденька! Я всё знаю.

Внук что-то силился сказать, но никак не мог:

– Бабушкааа! Ну я… я…, – рыдания сдавливали ему горло, и он замолкал.

Феденькина грудь подпрыгивала, по телу пробегала судорога.

– Денис сказал… сказал… А-а-а… сказал…

– Не надо, Феденька. Успокойся, родной ты мой.

– Ба-бушка! Если бы ты… видела… его… – Феденька завизжал, задрыгал ногами, зажал глаза ладонями.

Альбина Николаевна обняла его и прижала к себе дёргающееся вздрагивающее телльце. И вдруг всем свои существом ощутила жуткую боль, терзающую этого маленького человека. Она чувствовала одни только рёбрышки, и слышала, как под ними, словно капли с крыши, частит его сердце.

– Бабушка… Я ведь не… не… не хотееел!

– Я знаю, знаю, мой маленький, хорошенький. Успокойся, успокойся.

И она всё теснее и крепче прижимала его к себе, стала качать и баюкать, как в первые годы его жизни:

– Спи, мой маленький, спи мой голубчик. Всё пройдёт, всё пройдёт. Я теперь никуда от вас не уеду. Ты прости меня. Я очень виновата перед тобой и перед твоей мамой, и перед Василёчком и тётей Зоей. Спи мой голубчик, спи мой птенчик. У нас с тобой всё будет хорошо. Будем опять делать уроки. По русскому языку, по английскому, по арифметике. Будем гулять. Летом я куплю тебя настоящий велосипед, вместе пойдём на речку. Ты будешь плавать, как рыбка. Потом ты станешь большим, окончишь школу, пойдёшь в институт. Узнаешь много-много интересного. Станешь астрономом, узнаешь и расскажешь людям, как устроена Вселенная, как произошёл большой взрыв. Ты же у нас умный мальчишка. Мы будем тобой гордиться! И ты поймёшь свою бабушку, и может быть, когда-нибудь простишь.

Вскоре изнемогший Феденька потихоньку стал затихать и наконец заснул у неё на руках. Вдруг Альбину Николаевну пронзила мысль, что вот ведь она – настоящая, высшая любовь. Любовь ребёнка, который любит не её волосы, не лицо, не царственный вид, не белую кожу, не грациозные движения, а всю её целиком, до последнего атома, до самой сущности, и того, что даже не материально – что составляет для него понятие «бабушка».

Она осторожно переложила Феденьку на диван. Он спал, полуоткрыв рот, обнажив верхние зубы; иногда какие-то конвульсии пробегали по его телу, но душа его была так измучена, что ничто не могло разбудить его.

Юля с матерью осторожно, на цыпочках вышли на кухню.

– Он ел?

– Ни крошки.

– Да как же это случилось?

– Васька приехал охотиться на зайцев. Привёз Василёчка. Ты не забыла – сейчас же каникулы. И Денис приехал, чёрт бы его побрал! «Пойдёмте, – говорит, – на котельную. С неё Обь видно!» Федька сказал: «Мне мама не разрешает». А он: «Скажи лучше, что зассал!» – «Ничего не зассал. Если не веришь, залезу, покажу, что не трушу и сразу спущусь». – «А ты, малявка, пойдёшь с нами?» – это он Василёчка спросил. А тот: «Если Федя пойдёт, и я пойду!» Залезли, стали носиться по крыше, а там лёд. Федька поскользнулся и поехал на брюхе прямо на Василёчка. А тот оказался у края, у берёзки. Когда Федька в него въехал, он успел схватиться за ветку, она отломилась, и Василёчек полетел с пятого этажа – так Дениска рассказывал в милиции. От нашего-то двух связных слов не добились. Ночью не спал, вскакивал, кричал… Господи: сделай так, чтоб он не тронулся умом! А ты как – насовсем или обратно поедешь?

– У меня всё закончилось…

Они долго молчали.

– Побудь с ним, а я в магазин схожу. У нас хлеба ни крошки.

Юля оделась и вышла, осторожно закрыв двери.

Альбина Николаевна вернулась в комнату. Феденька спал. Вдруг он поднял голову и, глядя ей в глаза спросил спокойным безразличным голосом, от которого у неё побежали по спине мурашки:

– Бабушка! Мне ведь теперь нельзя жить!?

– Что ты, Феденька! Ты должен жить! Спи, спи, мой родной.

Он опустил голову, вздохнул, как старик, и закрыл глаза. Она села рядом совершенно опустошённая. Вспомнила, как говорила, что нет на свете цены, которую не отдала бы за любовь. Но если только что сказанное Феденькой и есть плата за неё?

– Тук-тук, тук-тук-тук, – постучали в стену.

Зелёный дятел! Сомнения не было – это он! Вернулся!

Зажав рот, Альбина Николаевна выскочила, раздетая, на мороз – не для того, чтобы прогнать его, а чтобы завыть громко, страшно, безнадежно…