Читать книгу Пастухи счастья - Александр Тихорецкий - Страница 2

Привет, читатель! – простите, ради Бога, если покоробил чрезмерной фамильярностью, панибратством – я так и не удосужился определить параметры своей аудитории (если честно, даже и не пытался, просто не представляю – как), вот и приходится оперировать такими вот оборотцами, прятать в развязности фобии и ресентименты. В свое оправдание могу признаться (честность – лучшая политика), что писатель я начинающий, мягко говоря, неопытный, неумелый. Можно сказать, так себе писатель, неизвестный. А неизвестный, потому что неиздаваемый, хотя, неизвестный и неиздаваемый – все-таки разные категории (хотя и звенья одной цепи), – разумеется, я предпочел бы не принадлежать ни к первой, ни ко второй, но так уж получилось, что принадлежу, причем к обеим сразу; только и остается утешаться надеждами и афоризмами. О тернистом пути, тщете усилий, о горькой и трудной, но правде.

И все же, книга эта у Вас перед глазами, Вы читаете ее, а значит, как минимум, сделали выбор, остановили взгляд. Не знаю, на чем, впрочем, существуют только два варианта – обложка и название. Но обложка в настоящий момент еще не готова, даже и не в проекте еще, поэтому остается название, – что ж, давайте поговорим хотя бы о нем. Раз уж Вы здесь; а я попробую хоть как-то отработать свой нечаянный аванс.

Итак, название; как назовешь корабль… Что ж, тогда добро пожаловать в прошлое! В самое что ни на есть, настоящее, старинное, пятизвездочное. Подернутое патиной и окутанное дымкой, – заглянем лет этак на четыреста назад, век этак в семнадцатый. В самое сердце Европы, город Париж. Э-э, скажете Вы – и он туда же! Семнадцатый век, Париж! Да об этом писано-переписано! Не спорю, не смею и не претендую, все описано, и не раз, и описано авторами куда как более известными (уж куда как!) и в куда как более известных и давным-давно уже ставших классикой произведениях. Но так уж вышло, – то ли и впрямь эпоха эта какая-то особенная, притягательная, то ли так проще, спокойнее – по следам великих-то, но попался и я на эту удочку; хотя, повторяюсь – неопытный, начинающий. Впрочем, прошу прощения – выклянчивание симпатий подобным (да любым!) образом пошло и недопустимо, постараюсь больше не злоупотреблять.

Так вот, прошлое, год одна тысяча шестьсот сороковой. Франция, город Париж. И жили в нем в ту пору три человека – нет, безусловно, жило гораздо больше, но интересующих нас – только трое. Итак, имена. И вот здесь я, все-таки, хоть немного, но соригинальничал; я прямо-таки горжусь собой! Потому, что в компанию к вполне прогнозируемым уже Людовику XIV и кардиналу Ришелье вместо мушкетеров, или плетущих бесконечные интриги вельмож, или на худой конец (никаких двусмысленностей!) фавориток, добавил некоего Николя Пуссена, художника. Первые двое не требуют, разумеется, особого представления, но вот третий. Кто такой? Ну Николя, ну Пуссен. Ну художник, допустим, даже знаменитый художник, дальше-то что? Что связывает его с первыми двумя? К услугам любознательных – всезнающая Википедия, набираем, читаем. Ага, вот. Николя Пуссен. 1594-й год, городок Лез-Андель, в нескольких километрах от Жизора. Так, детство, юность; ага, вот, творчество. Трудно отнести к какому-либо единому направлению, всю жизнь находился в поиске, пробуя себя в классицизме, барокко, мифологии и пейзажах. В какой-то момент оседает в Риме, покидая его только в самых редких случаях. Как, например, в тысяча шестьсот сороковом (том самом!) году, призванный кардиналом Ришелье для выполнения некоей важной миссии. Стоп. Что за миссия? Чего ради дергать человека с насиженного места? Та-ак, во-от – ага, по личному заказу Ришелье пишет знаменитый пасторальный пейзаж «Пастухи Аркадии». После смерти последнего выкупленный «королем-солнце» и провисевший в его личных апартаментах более двадцати лет. Демонстрируемый лишь изредка и лишь избранным. Та-ак, ага, первое пересечение, пастухи, и там и тут. Только там – Аркадия, а здесь – счастье. Это что – синонимы? Что ж за Аркадия такая? И что за картина, что в ней особенного? Так, опять набираем, находим, смотрим. Трое мужчин и женщина, разглядывают надгробие. Один из них внимательно вчитывается в надпись, другой, задумавшись, склонил голову, третий, показывая на каменное надгробие, вопросительно и тревожно смотрит на свою спутницу, – ее фигура вызывает ощущение душевного равновесия, она спокойна и величественна. На надгробии надпись: «Et in Arcadia ego» (И в Аркадии я собственной персоной). И? И что это все значит? Что тут к чему? Еще больше вопросов. И что за надгробие, что за надпись такая?

Дорогой друг! Прошу прощения за церемонность, подробность, таинственность – может показаться, что я умничаю или кокетничаю, но поверьте, и то, и другое одинаково чуждо мне, просто мне слишком хочется завладеть Вашим вниманием! увидеть блеск в глазах, прикушенную нетерпеливо губу!.. Впрочем, простите! Внимание – оборотная сторона терпения, злоупотребляя последним можно лишиться и того, и другого, – на правах радушного хозяина перехвачу инициативу, сокращу наше исследование до минимума. Так вот. Фраза «Et in Arcadia ego» – фраза довольно известная и распространенная, встречающаяся еще у Вергилия. В живописи впервые появляется где-то в промежутке между 1618-м и 1623-м годами на картине итальянского мастера Джованни Франческо Гверчино, где отчетливо видна все на том же надгробии. Здесь следует отметить, что Гверчино принадлежал к одному из масонских обществ, ложи которых в то время стремительно распространялись в Англии и Шотландии, и был весьма сведущ в области эзотерики и символики. У самого же Пуссена, надо отметить, тоже имеющего довольно тесные связи с Фрондой, загадочная фраза (кстати, в переводе Вергилия означающая «И в раю есть смерть») впервые появляется в одном из произведений, датируемых 1630-м – 1635-м годами, то есть, как минимум на пять лет ранее написанных для Ришелье «Пастухов». И надгробие там – не в виде черепа, как у Гверчино, оно высечено в скале, а на первом плане – водяное Божество, задумчиво созерцающее землю. Это Бог Алфиоса, подземной реки, считающейся священной, ибо ее название имеет общий корень с греческим словом «Альфа», что, как известно, означает первопричину, источник, начало. По сути изображенное – аллегория «подземных» преданий, скрытых от взгляда профана под различными формами эзотерической мысли. В данной коннотации имеющей значение символа невидимого знания, некоего артефакта, послания, передаваемого от поколения к поколению.

Но вернемся в 1640-й год. Итак, Николя Пуссен приезжает в Париж, является ко двору и после продолжительной (по словам биографов и очевидцев) беседы с кардиналом, вновь, спустя несколько лет, возвращается к теме Аркадии. И пишет новую картину. Новую, но со старым сюжетом. Как мы уже и говорили, – на ней молодые люди (пастухи?) рассматривают то самое надгробие с той самой эпитафией, рассматривают и стараются понять, кто этот таинственный «я» и что такое Аркадия. Может, кто-то жил здесь в покое и радости, а теперь погребен под плитой? Или слова нужно понимать как воспоминание о юности и покинутых родных местах, где человек был счастлив? Ведь недаром многие поэты именно так и переводили текст, имея в виду – «и я тоже был молод и беззаботен». А, может, герои картины при виде могилы впервые задумались над тем, что человек смертен? Трактовок великое множество, диапазон простирается от самых мрачных (бесстрастная женская фигура – и есть сама смерть, – «я есть даже в Аркадии») до самых экстравагантных (колоритная четверка – персонажи колоды Таро, паж, рыцарь, дама и король соотвественно); впрочем, среднее арифметическое, полученное путем метафорического деления, неизбежно возвращает в область земного и материального. В плоскость прозы и упрямых фактов. Потому что, как и у всякой легенды, у «Пастухов» существует вполне себе реальная основа, подоплека, так сказать, и фундамент. Дело в том, что Аркадия – географическая местность на юге Греции, жители которой когда-то промышляли охотой и скотоводством. А помимо этого греческие и римские поэты преподносили Аркадию в качестве символа гармонии человека и природы, – в частности, тот же Вергилий называл ее страной блаженства и описывал жизнь пастухов, как воплощение счастливой беззаботности. К тому же, нужно отметить, что у европейских аристократов, современников Пуссена, пасторальные мотивы были в большой моде. И именовали они себя не кем иным, как пастухами, а свои дворцы – хижинами. Так что никаких загадок, никаких фантазий. Просто красивая картина, идеальная страна для идеальных пастухов…

О! кажется, Вы разочарованы? Конечно, разочарованы! Сначала поманил, завлек, а потом вот так вот – географическая местность, никаких фантазий. Да, все так, увы, но я должен был предоставить полную картину, обе стороны медали, – и Вы вольны выбирать любую. Но, согласитесь! – как же скучно жить в расчерченном и предсказуемом мире! и что делать, куда девать воображение, жажду тайны и чуда? Как же – «…есть много вещей на свете, Горацио…»?

Вот и конспирологи (ну, как без них!) того же мнения, – они считают картину Пуссена неким мистическим посланием, а Аркадию – отсылом к городу Арк. Тому самому, где династия некоего древнего рода, восходящего к самому Иисусу Христу, хранит священный Грааль. Понятно, что и здесь я не оригинален, точно так же написаны книги и сняты фильмы, но в отличие от них, уже исчерпанных и разоблаченных, история «Пастухов» не закончена и по сей день. Спустя два столетия после обнародования картины в Шагборо, в графстве Стаффордшир, на территории старого поместья, принадлежавшего некогда эрлу Личфилда, по ее мотивам был возведен монумент. Однако, фигуры героев автор дал почему-то в зеркальном изображении, а латинское выражение дополнил набором букв, расшифровать которые не смогли до сих пор, только и удалось прочесть три слова: «Пуссен хранит ключ». Что здесь скажешь! Исследования уводят в XII век, к монументу рыцарей ордена Тамплиеров, некоему пергаменту из Реймского собора, содержащему некий закодированный текст, и так далее, и тому подобное, несть числа…

Ну, все! – скажете уже окончательно сбитый с толку Вы. Нагромоздил торосов, напустил тумана. Вытащил на свет Божий очередные бредовые (масоны, тамплиеры, Грааль – оскомина уже!) теории, измышления, сам же их разоблачил! И тут же снова воскресил, актуализировал! Ну, допустим, ладно, такой авторский прием, но что же с книгой, она о чем? И при чем здесь, все-таки, пастухи? И счастье?

Дорогой друг! Менее всего хочел бы дразнить Вас аналогией с королями и капустой, но вынужден признаться – нет, нет в моей книге ни пастухов, ни счастья. А что есть? Да ничего, если не считать догадки, слабенькой и зыбкой как квант света. Описываемой в математике многосложным уравнением, а у меня – цепью событий, разбросанных в произвольном порядке во времени и пространстве, и связанных последовательностью (опять-таки – не особенно прочной) единого сюжета. Что поделаешь, человеческий разум бессилен перед иррациональным, и мысль – всего лишь стрелка компаса, вибрирующая в электромагнитном хаосе, мечущаяся между двумя незыблемыми полюсами. А что, если все не так очевидно? Что, если незыблемость полюсов, они сами – фикция, обман, и только следуя этой несчастной загнанной полоске металла, лихорадочной и безумной ее траектории – только так и можно познать истину? Понять, что такое жизнь и смерть, вечность и бессмертие, разгадать тайну, зашифрованную в полотне великого художника? Что, если?..

Воспоминания – единственный рай,

из которого мы не можем быть изгнаны.

Жан-Поль Рихтер