Читать книгу Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы - Александр Трифонович Твардовский - Страница 82

На могилы, рвы, канавы,

На клубки колючки ржавой,

На поля, холмы – дырявой,

Изувеченной земли,

На болотный лес корявый,

На кусты – снега легли.

И густой поземкой белой

Ветер поле заволок.

Вьюга в трубах обгорелых

Загудела у дорог.

И в снегах непроходимых

Эти мирные края

В эту памятную зиму

Орудийным пахли дымом,

Не людским дымком жилья.

И в лесах, на мерзлой груде,

По землянкам без огней,

Возле танков и орудий

И простуженных коней

На войне встречали люди

Долгий счет ночей и дней.

И лихой, нещадной стужи

Не бранили, как ни зла:

Лишь бы немцу было хуже,

О себе ли речь там шла!

И желал наш добрый парень:

Пусть померзнет немец-барин,

Немец-барин не привык,

Русский стерпит – он мужик.

Шумным хлопом рукавичным,

Топотней по целине

Спозаранку день обычный

Начинался на войне.

Чуть вился дымок несмелый,

Оживал костер с трудом,

В закоптелый бак гремела

Из ведра вода со льдом.

Утомленные ночлегом,

Шли бойцы из всех берлог

Греться бегом, мыться снегом,

Снегом жестким, как песок.

А потом – гуськом по стежке,

Соблюдая свой черед,

Котелки забрав и ложки,

К кухням шел за взводом взвод.

Суп досыта, чай до пота, —

Жизнь как жизнь.

И опять война – работа:

– Становись!

Вслед за ротой на опушку

Теркин движется с катушкой,

Разворачивает снасть, —

Приказали делать связь.

Рота головы пригнула.

Снег чернеет от огня.

Теркин крутит: – Тула, Тула!

Тула, слышишь ты меня?

Подмигнув бойцам украдкой:

Мол, у нас да не пойдет, —

Дунул в трубку для порядку,

Командиру подает.

Командиру все в привычку, —

Голос в горсточку, как спичку

Трубку книзу, лег бочком,

Чтоб поземкой не задуло.

Все в порядке.

– Тула, Тула,

Помогите огоньком…

Не расскажешь, не опишешь,

Что за жизнь, когда в бою

За чужим огнем расслышишь

Артиллерию свою.

Воздух круто завивая,

С недалекой огневой

Ахнет, ахнет полковая,

Запоет над головой.

А с позиций отдаленных,

Сразу будто бы не в лад,

Ухнет вдруг дивизионной

Доброй матушки снаряд.

И пойдет, пойдет на славу,

Как из горна, жаром дуть,

С воем, с визгом шепелявым

Расчищать пехоте путь,

Бить, ломать и жечь в окружку.

Деревушка? – Деревушку.

Дом – так дом. Блиндаж – блиндаж.

Врешь, не высидишь – отдашь!

А еще остался кто там,

Запорошенный песком?

Погоди, встает пехота,

Дай достать тебя штыком.

Вслед за ротою стрелковой

Теркин дальше тянет провод.

Взвод – за валом огневым,

Теркин с ходу – вслед за взводом,

Топит провод, точно в воду,

Жив-здоров и невредим.

Вдруг из кустиков корявых,

Взрытых, вспаханных кругом, —

Чох! – снаряд за вспышкой ржавой.

Теркин тотчас в снег – ничком.

Вдался вглубь, лежит – не дышит,

Сам не знает: жив, убит?

Всей спиной, всей кожей слышит,

Как снаряд в снегу шипит…

Хвост овечий – сердце бьется.

Расстается с телом дух.

«Что ж он, черт, лежит – не рвется,

Ждать мне больше недосуг».

Приподнялся – глянул косо.

Он почти у самых ног —

Гладкий, круглый, тупоносый,

И над ним – сырой дымок.

Сколько б душ рванул на выброс

Вот такой дурак слепой

Неизвестного калибра —

С поросенка на убой.

Оглянулся воровато,

Подивился – смех и грех:

Все кругом лежат ребята,

Закопавшись носом в снег.

Теркин встал, такой ли ухарь,

Отряхнулся, принял вид:

– Хватит, хлопцы, землю нюхать,

Не годится, – говорит.

Сам стоит с воронкой рядом

И у хлопцев на виду,

Обратясь к тому снаряду,

Справил малую нужду…

Видит Теркин погребушку —

Не оттуда ль пушка бьет?

Передал бойцам катушку:

– Вы – вперед. А я – в обход.

С ходу двинул в дверь гранатой.

Спрыгнул вниз, пропал в дыму.

– Офицеры и солдаты,

Выходи по одному!..

Тишина. Полоска света.

Что там дальше – поглядим.

Никого, похоже, нету.

Никого. И я один.

Гул разрывов, словно в бочке,

Отдается в глубине.

Дело дрянь: другие точки

Бьют по занятой. По мне.

Бьют неплохо, спору нету,

Добрым словом помяни

Хоть за то, что погреб этот

Прочно сделали они.

Прочно сделали, надежно —

Тут не то что воевать,

Тут, ребята, чай пить можно,

Стенгазету выпускать.

Осмотрелся, точно в хате:

Печка теплая в углу,

Вдоль стены идут полати,

Банки, склянки на полу.

Непривычный, непохожий

Дух обжитого жилья:

Табаку, одежи, кожи

И солдатского белья.

Снова сунутся? Ну что же,

В обороне нынче – я…

На прицеле вход и выход,

Две гранаты под рукой.

Смолк огонь. И стало тихо.

И идут – один, другой…

Теркин, стой. Дыши ровнее.

Теркин, ближе подпусти.

Теркин, целься. Бей вернее,

Теркин. Сердце, не части.

Рассказать бы вам, ребята,

Хоть не верь глазам своим,

Как немецкого солдата

В двух шагах видал живым.

Подходил он в чем-то белом,

Наклонившись от огня,

И как будто дело делал:

Шел ко мне – убить меня.

В этот ровик, точно с печки,

Стал спускаться на заду…

Теркин, друг, не дай осечки.

Пропадешь, – имей в виду.

За секунду до разрыва,

Знать, хотел подать пример;

Прямо в ровик спрыгнул живо

В полушубке офицер.

И поднялся незадетый,

Цельный. Ждем за косяком.

Офицер – из пистолета,

Теркин – в мягкое – штыком.

Сам присел, присел тихонько.

Повело его легонько.

Тронул правое плечо.

Ранен. Мокро. Горячо.

И рукой коснулся пола;

Кровь, – чужая иль своя?

Тут как даст вблизи тяжелый,

Аж подвинулась земля!

Вслед за ним другой ударил,

И темнее стало вдруг.

«Это – наши, – понял парень, —

Наши бьют, – теперь каюк».

Оглушенный тяжким гулом,

Теркин никнет головой.

Тула, Тула, что ж ты, Тула,

Тут же свой боец живой.

Он сидит за стенкой дзота,

Кровь течет, рукав набряк.

Тула, Тула, неохота

Помирать ему вот так.

На полу в холодной яме

Неохота нипочем

Гибнуть с мокрыми ногами,

Со своим больным плечом.

Жалко жизни той, приманки,

Малость хочется пожить,

Хоть погреться на лежанке,

Хоть портянки просушить…

Теркин сник. Тоска согнула.

Тула, Тула… Что ж ты, Тула?

Тула, Тула. Это ж я…

Тула… Родина моя!..

А тем часом издалека,

Глухо, как из-под земли,

Ровный, дружный, тяжкий рокот

Надвигался, рос. С востока

Танки шли.

Низкогрудый, плоскодонный,

Отягченный сам собой,

С пушкой, в душу наведенной,

Страшен танк, идущий в бой.

А за грохотом и громом,

За броней стальной сидят,

По местам сидят, как дома,

Трое-четверо знакомых

Наших стриженых ребят.

И пускай в бою впервые,

Но ребята – свет пройди,

Ловят в щели смотровые

Кромку поля впереди.

Видят – вздыбился разбитый,

Развороченный накат.

Крепко бито. Цель накрыта.

Ну, а вдруг как там сидят!

Может быть, притих до срока

У орудия расчет?

Развернись машина боком —

Бронебойным припечет.

Или немец с автоматом,

Лезть наружу не дурак,

Там следит за нашим братом,

Выжидает. Как не так.

Двое вслед за командиром

Вниз – с гранатой – вдоль стены.

Тишина. – Углы темны…

– Хлопцы, занята квартира, —

Слышат вдруг из глубины.

Не обман, не вражьи шутки,

Голос вправдашный, родной:

– Пособите. Вот уж сутки

Точка данная за мной…

В темноте, в углу каморки,

На полу боец в крови.

Кто такой? Но смолкнул Теркин,

Как там хочешь, так зови.

Он лежит с лицом землистым,

Не моргнет, хоть глаз коли.

В самый срок его танкисты

Подобрали, повезли.

Шла машина в снежной дымке,

Ехал Теркин без дорог.

И держал его в обнимку

Хлопец – башенный стрелок.

Укрывал своей одежей,

Грел дыханьем. Не беда,

Что в глаза его, быть может,

Не увидит никогда…

Свет пройди, – нигде не сыщешь,

Не случалось видеть мне

Дружбы той святей и чище,

Что бывает на войне.