Читать книгу Химутка - Александр Вендеров - Страница 5

Весенние дни катились дальше, и Страна советов приблизилась к одному из двух главных государственных праздников – дню международной солидарности трудящихся, что отмечается первого мая. Другой главный праздник – день Великой Октябрьской социалистической революции, однако в деревне с большим размахом отмечали именно Первомай. Погода весной лучше подходит для народных гуляний, да и передохнуть крестьянам посреди посевной не будет лишним. Разогнуть спину, отдышаться, посмотреть по сторонам, чтобы через два дня снова приступить к работе на земле. Праздничным днём считалось и второе мая.

Праздники советские, церковные и народные вроде Ивана Купала пока сосуществовали, хотя государство боролось с праздниками, не входившими в официальный календарь, в особенности с религиозными. С самых первых лет Советской власти большевики повели богоборческую кампанию. Атеизм стал важной частью государственной идеологии. При этом закрытие храмов и репрессии против священников на фоне внедряемого культа Маркса, Энгельса, Ленина, а в последние годы и Сталина, выглядели так, будто Советы хотят заменить традиционные для СССР христианство, ислам, иудаизм и буддизм новой религией – коммунизмом. Вместо Бога и святых – руководители государства, а также теоретики и практики революции. Вместо Библии и Корана – сочинения вышеназванных товарищей, вместо икон – портреты этих людей, а вместо крестных ходов с хоругвями – демонстрации с кумачовыми флагами и лозунгами, напечатанными на такни того же цвета.

Первомай, как и седьмое ноября, официальным порядком отмечали не в каждой деревне, а лишь в центрах сельсоветов. Вот и в Ново-Александровке начали готовиться заранее, сразу после Пасхи, чтобы отпраздновать день солидарности трудящихся не хуже соседей. В районе для сельсовета выделили новые флаги, транспаранты и портреты вождей, и за всеми этими материальными ценностями председатель отправил Ивана Вендерова на подводе. Сказал ему так:

– Поязжай, Иван, да смотри усё у целости и сохранности довези. Не то голову́ нам сымуть, если какая клякса на портрете товарища Сталина обнаружится.

– Ага, ещё вредителями назовуть. Поеду и усё по описи проверю, за ето не беспокойси. Табе чаво-нить из району привезь нужно?

– Соли купи килограмм пять, а то мы почитай усю съели. Кончается!

– Ето куплю. А мене пяску сахарного купить надо да ещё конфеток ребятишкам.

Тем временем в Ново-Александровском клубе одну за другой проводили репетиции Первомая. В первые годы Советской власти программа таких мероприятий определялась снизу, то есть самими их организаторами, а теперь нужно было следовать указаниям сверху, чтобы чего-нибудь не забыть и в то же время не сказать, не сделать что-то лишнее. В вышестоящих организациях, которые люди обозначали жутковатым в своей неопределённости понятием «там», за такое по голове не погладят.

Праздник в Ново-Александровке готовил Сергей Петрович Гусев – учитель начальной школы, двадцатисемилетний пролетарий родом из Ленинграда, после армии окончивший институт имени Герцена и распределённый в деревню. В одиннадцатилетнем возрасте будущий учитель вместе с другими мальчишками сам был на баррикадах – как в феврале, так и в октябре семнадцатого года. Потому и считал себя сопричастным революции и установлению Советской власти. Он рос без отца вместе с двумя младшими братьями, а мать, работница Путиловского завода, была из числа самых низкооплачиваемых, неквалифицированных рабочих, отчего её жалованья едва хватало на самую непритязательную еду. Сергей Гусев на все сто процентов был человеком советской системы, которая помогла ему, полуграмотному мальчику из питерского подвала, стать человеком с высшим образованием. Оттого и за соблюдением церемониала грядущего праздника Сергей Петрович следил строго, чтобы не допускать никаких вольностей в трактовке событий, в честь которых установлено торжество. Он сам написал весь сценарий Первомая в Ново-Александровке.

– Ну как вы идёте? – в сердцах выговаривал он комсомольцам, когда репетировали шествие. – Вы же не за грибами идёте, а на первомайской демонстрации! В ногу надо!

– Так, Сяргей Пятрович, мы же у арьмии покуль не служимши. Не обучены в ногу-то, – оправдывались парни.

– Значит, будем учиться. Федя, становись вперёд: ты как будто потолковее других. И ещё: Митя, как ты держишь портрет товарища Сталина?

– А как я дяржу? – удивлялся упрёку Митя.

– Криво держишь! Ещё полбеды, если по недомыслию. А то могут подумать, что в насмешку. Значит, кто ты получаешься? Вредитель и тайный враг советской власти.

– Какой я враг? – оторопело возражал парень. – Мой отец – самый бедный крестьянин у Старых Рамешках, первым у колхоз пошёл.

– То-то и оно. Значит, стыдно тебе должно быть. Строимся, товарищи комсомольцы!

Иван Вендеров готовился не только к государственному празднику, что как секретарю сельсовета полагалось ему по должности, но и к продолжению этого праздника уже в Спас-Вилках с семьёй и друзьями. А чтобы весело отмечать праздники, в русских деревнях обыкновенно гонят самогон. Делать это было строжайше запрещено даже для личного употребления, не говоря уже о производстве напитка на продажу. Подальше от людских глаз, чтобы не нашёл участковый милиционер, в Тухлом углу был сооружён шалаш, в котором мужики заботливо спрятали самогонный аппарат. Укрыли его так, чтобы не повредила непогода, и по мере надобности ездили к шалашу. Тридцатого апреля, в воскресенье, Иван собрался заняться самогоноварением вместе с соседями – Василием Егоровым по прозвищу Рапчей и Никифором Крюковым, отцом тракториста, по прозвищу Никеш. К слову, у самого Ивана было прозвище Изоб, а жену его Прасковью в деревне называли Пашей Изобихой9. Откуда такие дивные слова, часто несозвучные ни с именами, ни с фамилиями, не называющие характерных черт людей? Неизвестно, а вот приклеивались же эти прозвища и часто переходили по наследству.

Шестилетняя Валя и трёхлетний Геня увязались за отцом: мол, возьми, тятя, да возьми. Иван сначала отказывал. Хочется посидеть с мужиками да клюкнуть первача без суеты. Но тут вмешалась Дуся, выполнявшая при детях Ивана и Паши, своих племянниках, обязанности няни:

– Иван Иваныч, возьми их ради Бога. У мене голова кругом идёть: целый день ведь с детями сижу.

– Ладно, Дусь, возьму. Пущай играются. Сходи куды-нить, а то и правда с ими весь день, некогда табе.

– Спасибо, Иван Иваныч! Я тады до Зины по́йду на Заречину, погуляем.

Дуся Павлова и Зина Булёнкова были подругами несмотря на трёхлетнюю разницу в возрасте, которая в юности ещё заметна.

– А ты жаниха-то ещё сабе не нашла?

– Да есь один на примете… – проговорила Дуся и покраснела.

Паше Изобихе, однако, в её двадцать девять лет уже не до женихов. Другие заботы! И она так наставляла мужа:

– Гляди, каб оне там у болоте не утопли. Известное дело – Тухлый угол!

– Дак мы у самое болото и не полезем. Пущай на бережку сидять, там и шалаш стоить. Не у болоте же он!

– Усё равно догляди.

– Ура! – кричала Валя. – Мы с тятей едем у Тухлый угол!

– Ох, смотри, Валя, ня выдай мене никому. Самогонку гнать не разряшають. Не говори другим детя́м, што мы с дядей Васей и дядей Никешем будем делать.

– Почаму, тять?

– А потому што придёть дядя милиционер и сгрибчить10 твово тятю.

– Тады не скажу… Я тебе никому не отдам! Ты самый лучший тятя!

Приехали мужики к болоту на телеге, выгрузили флягу с бражкой, достали из тайника аппарат и разожгли костерок возле шалаша, чтобы, значит, перейти к процессу дистилляции, а дети в это время поднялись на пригорок, где нашли муравейник и стали изучать его. В три года ребёнок чаще всего задаёт вопросы «Почему?» да «Зачем?», а в шесть лет уже не столько спрашивает, сколько придумывает свои, порой фантастические объяснения вещам и явлениям, что происходят вокруг. И тёплая погода, и та самая пора, когда ещё не вылезли из прудов и болот кровососущие насекомые, способствовали познанию окружающего мира.

– Валя, – спрашивал трёхлетний Геня, – а почаму мурашки бегають?

– Оне робють, потому и бегають.

– А зачем оне робють?

– Так у их там председатель сидить внутри. Он и заставляеть робить, как у колхозе.

– А милиционеры у их есь?

– А как же! Евон побёг ихний милиционер с соломинкой. Хто ня слухаеть, он раз яму по башке и у тюрьму волокёть.

У всех дело спорилось: муравьи работали, дети за ними наблюдали, а взрослые уже согнали первача. В бутыль закапала прозрачная жидкость с резким запахом, приносящая веселье теперь и похмелье наутро. Вася Рапчей разлил всем мужикам самогонки в заранее приготовленные кружки и произнёс:

– Ну, дай Бог, не у последний раз, а если у последний, то ня дай Бог!

Выпили, закусили чёрным хлебом – беседа потекла веселее.

– А вы слыхали, – спросил Иван, – што Вася Варган завтрева приедеть? Он отпуск взямши.

– Точно знаешь? – осведомился Никеш.

– Если яму ничаво не помяшаеть. Письмо от яво дед Ваня получимши. Едеть на две недели помочь батьке да жане бульбу посадить и усякую овощь.

– Хто же яму письмо-то читал? Дед Иван – он ведь неписьме́нный.

– Петька завсегда читаеть. Он у школе шибко хорошо грамоте научимшись.

– И то правда. А как Вася со станции поедеть? Ня ближний свет!

– Он к Феде Чуркину с поезда по́йдеть, а с утра Федя брата сюды привезёть.