Читать книгу Смерть поэта, или «Так исчезают заблужденья…» - Александра Базлова - Страница 5

Две недели спустя тетя Лиза снова приехала к Пушкиным. В этот раз у нее в руках была большая папка с бумагами.

– Лидочка, я ненадолго. Большаковы из Москвы вернулись, вечер дают для своих, а Тамарочка – моя подруга старинная, никак нельзя не поехать.

В тот день у Лидии в гостях был ее брат Алексей – красивый статный юноша, внешне очень похожий на сестру. Такому молодцу очень бы пошел офицерский мундир, но Мария Степановна, боясь потерять единственного сына, отговорила его от военной службы. Алексей некоторое время был вольнослушателем Санкт-Петербургского университета, тогда же его приняли на службу письмоводителем цензурного комитета. А потом благодаря протекции одного влиятельного чиновника, в свое время бывшего пациентом Аркадия и очень хотевшего того отблагодарить, Алексей получил перспективную должность в экспедиции по надзору за иностранцами. О деталях своей службы Алексей не распространялся, но выглядел довольным. Он занимал две комнаты в доходном доме на Малой Итальянской[31] и иногда навещал сестру, у которой всегда можно было интересно поболтать и вкусно поесть. Вот и тогда, в пятницу, Алексей пораньше освободился со службы и зашел к Пушкиным в предвкушении хорошего вечера.

– Тетя Лиза, ну как же так? Сто лет вас не видел, а вы убегаете…

– Дорогой племянник, найди часик да заезжай к тетушке. Я у твоей маменьки недавно гостила, она про тебя расспрашивала, а что мне ей было рассказать? Не знаю…

– А вы рассказывайте, как я красив, умен и с тетушкой почтителен, – сказал, улыбаясь, Алексей и поцеловал руку тети Лизы.

– Дорогие мои, я вам тут занимательное чтение на вечер принесла, – сказала тетя Лиза, показывая на принесенную папку. – Здесь собрано все имеющее отношение к смерти Пушкина: письма разные, записки. Называется это «Дуэльный сборник». Сама, честно скажу, подробно не читала, не успела. Но, думаю, вам будет интересно. Эти документы мне дала Ариадна Семеновна Синявская. Она пригласила меня к себе лично, вынесла папку и сказала, что здесь есть все для тех, кто интересуется подробностями гибели Пушкина, но, так как таковых много, этот сборник следует ей вернуть, чтобы другие тоже могли почитать. Я в понедельник к вам заеду и заберу. Au revoir![32]

Тетя Лиза поднялась и направилась к выходу, но вдруг остановилась.

– Совсем забыла я за суетой и беготней, а это очень важно… Наша Глафира со слов своей кузины рассказала мне, что на той неделе к князю Одоевскому приходил некий человек очень неприятного вида: заросший весь, с всклокоченными бакенбардами, но одет был, вроде, прилично. Как он представился, горничная не запомнила, карточку не видела. Вел себя дерзко, даже нахально. Затребовал, чтобы князь удалился вместе с ним в кабинет, так как в гостиной сидела жена. А кабинет у них через дверь сообщается со спальней. В спальне в тот момент девочка одна, прачка, то ли постельное белье перестилала, то ли одежду в шкафу развешивала. Она услышала возбужденные голоса в кабинете и сделалась тише воды ниже травы, а потом передала Глафириной кузине подслушанный разговор. Так вот, визитер сказал князю, что много знать иногда бывает полезно, а много болтать всегда вредно, так как из-за этого можно под пьяного извозчика попасть или подвергнуться ограблению со смертоубийством, и неважно, что украдут всего два рубля. Одоевский велел ему убираться вон, а тот засмеялся так нагло и ответил, что уже уходит, потому что все сделал, а именно предупредил князя, что если тот не хочет отправиться вслед за Пушкиным, то пусть не делает глупостей. Князь вышел из кабинета сильно побледневший и, когда непрошеный гость ушел, велел прислуге больше никогда этого человека в дом не впускать.

– Вот так история! – присвистнул Саша.

– Да, точно ничего хорошего, – отозвалась тетя Лиза. – Сказать по правде, я иногда думаю, что в этом есть моя вина. Зря я стала болтать на балу у Синявских о том, что говорил Одоевский о смерти Пушкина.

– Тетя Лиза, на балу вы действительно поступили неосторожно, но вы же не могли знать о реальной опасности тех своих слов.

– Лидочка, это ничего не меняет.

– А я думаю, – вмешался в разговор Алексей, – что если бы вы одна в одном месте один раз сказали о подозрениях Одоевского, ничего бы не было. Чтобы князю начали угрожать, его версия должна была получить широкое хождение. И косвенно это подтверждается тем, что тот посетитель приходил к Одоевскому не сразу после бала у Синявских, а какое-то время спустя.

– Звучит убедительно. Алеша, а тебя же тогда не было, когда мы тут беседовали. Тебе Саша все рассказал?

– Ну да. Мы тут с ним уже минут сорок о том о сем толкуем, ужина ждем. Меня очень заинтересовала история с этой как бы дуэлью. А Саша молодец: по дате в некрологе догадался, что дело нечисто. Снимаю шляпу! – сказал Алексей и сделал соответствующий жест.

– Не корчи обезьяну, – пробурчал Саша, но было видно, что похвала ему приятна.

– Все, мои дорогие, мне пора, Тамарочка заждалась.

Тетя Лиза расцеловала племянников и уехала.

Документы было решено прочесть после ужина. Аркадий не стал принимать участие в общем чтении. Он сослался на недомогание и усталость и, извинившись, ушел к себе. Лидия, Алексей и Саша расположились в гостиной.

– Кто начнет? – спросила Лидия.

– Давайте я, – ответил Алексей. – Давно ничего вслух не читал, но буду стараться.

Он открыл папку и достал документ, лежавший сверху. На первой странице значилось: «Письмо В. А. Жуковского к С. Л. Пушкину[33]. 15 февраля 1837 г.»[34] (читать письмо)

Когда Алексей дочитал до того момента, когда Пушкин на улице нашел себе секунданта, а потом вернулся домой, Саша заметил:

– Похоже, история, которую мы сейчас читаем, совершенно сказочная.

– Почему ты так решил? – спросила Лидия.

– Так бывает только в сказках. Человек собрался стреляться на дуэли, а секунданта нет. Что делать? А надо просто выйти из дома, и там чудесным образом появится господин Данзас[35]. Лучшего секунданта просто не найти: он и старинный друг, и военный, и против дуэлей принципиальных возражений не имеет. Разве это не сказка?

– Да, согласен. Но давайте дочитаем до конца, а потом обсудим.

Далее, пока Алексей читал это достаточно длинное письмо, ни Лидия, ни Саша не проронили ни слова. Но на лице у Лидии застыло брезгливое выражение, как будто бы она вдруг оказалась свидетелем чего-то постыдного. Саша в некоторых местах вздыхал и досадливо качал головой.

– Маменька, а кто он вообще такой, этот самый Жуковский? – спросил Саша, когда Алексей закончил читать.

– Василий Андреевич Жуковский – поэт. Можно сказать, известный сочинитель. Его имя часто встречается, но при этом я не могу вспомнить ни одной его строчки. Возможно, он и прозаик тоже… Вы же понимаете, что это не письмо к отцу Пушкина, а история для всеобщего внимания.

– Ты нашла нужное слово, Лида. Жуковский именно сочинитель, и никто другой, – сказал Алексей. – Саша прав: это все сказки. В этом письме правды нет вообще. Вот смотрите: мы с вами сейчас сидим здесь, а Аркадий находится в комнате рядом. И мы не знаем и знать не можем, что именно он там делает: читает, пьет чай или уже спать лег. Мы же не там, а тут. А вот Жуковский, видите ли, знает, и очень подробно рассказывает, что́ происходило в квартире Пушкина, когда его самого, Жуковского, там не было, в сценах, в которых он не принимал участия, и даже тогда, когда Пушкин был наедине с собой.

– Ему известна даже конструкция панталон Дантеса, которые якобы спасли того от серьезного ранения, – усмехнулся Саша.

– Жуковский – сочинитель, но при этом сочинитель весьма плохой, – продолжил Алексей. – Его несостоятельность как писателя видна повсюду. Жуковский пишет, что раненого Пушкина донести до саней было непросто, что-то там пришлось сломать, а в карету, которая стояла недалеко, у дороги, он сам сел и потом еще анекдоты рассказывал. Неужели ему так значительно полегчало за короткое время? В кабинет его внесли на руках, но там он самостоятельно разделся и лег. А ведь если человек не в состоянии ходить, то не в состоянии и переодеваться. И со временем Жуковский тоже как-то очень вольно обращается. С момента ранения Пушкина до его смерти прошло более сорока часов, но, если верить Жуковскому, все это время куча народа находилась у него в квартире, и при этом практически никто не спал, даже сам раненый. И откуда силы взялись?

– То, что Жуковский – плохой писатель, полагаю, еще не самое плохое, – отозвалась Лидия. – Страшно, что его представления о жизни, о том, что́ нормально, а что́ нет, разительно отличаются от обычных, человеческих. Жена Пушкина[36], по словам Жуковского, женщина очень странная: у нее муж при смерти, а она оставляет его с чужими людьми. Настоящая жена выгнала бы всех в три шеи и была бы постоянно рядом с умирающим, а посторонние заходили бы к нему только с ее разрешения. А детей ночью из постели вытащить, чтобы вроде как попрощаться с ними, – это просто издевательство: ни один отец такого не попросит, и ни одна мать такого не допустит, если они, конечно, не сумасшедшие. Для большинства людей сообщать кому бы то ни было, даже царю, о чьей-либо смерти – это тяжелая повинность, а для Жуковского это, как он пишет, прекрасный час в жизни, который он никогда не забудет. Тот, кто может такое придумать и написать, – человек просто мерзкий. Мерзкий и отвратительный.

Лидия взмахнула кулаком и сморщила носик.

– Лида, это все так, но мы должны попытаться извлечь из этого лживого и неприятного письма то, что поможет нам разобраться, что же произошло в действительности. Полагаю, можно с большой степенью уверенности говорить, что Жуковский замешан в преступлении, знает, кто и как его совершил, и пытается прикрыть настоящего убийцу или убийц.

– Да, Алеша, согласна. Но я вот о чем подумала. Для большей объективности нам следует также предположить, что это мог писать не сам Жуковский, а некий злоумышленник, используя его имя.

Алексей задумался.

– Да, такое вполне может быть, – проговорил он.

– Но, маменька, слухи, что Жуковский стоял у постели умирающего Пушкина, начали распространяться еще до появления этого письма. И если бы Жуковский был действительно здесь ни при чем, то мы бы сейчас читали не письмо, а опровержение слухов, – вмешался Саша.

– Сашенька, ты меня удивляешь все больше и больше. Браво!

Лидия захлопала в ладоши. Саша покраснел и улыбнулся.

– Маменька, мне еще вот что показалось странным. Пушкину поставили пиявки, которые отсасывают кровь, а он и без того много крови потерял. Я, конечно, не доктор, но мне кажется, так раны не лечат.

– Давайте это письмо покажем Аркадию, он же врач. Интересно, что он обо всем этом думает, – предложил Алексей.

– Хорошо, я сейчас отнесу ему письмо. Если Аркадий еще не спит, то, думаю, он нам не откажет.

Лидия зажгла от канделябра свечу, взяла документ и вышла из гостиной. Алексей стал просматривать бумаги, оставшиеся в папке, а Саша сидел в кресле и задумчиво смотрел перед собой.

– Маменька права: и сочинение, и его автор весьма мерзки. Неужели он так запросто общается с царем, входит к нему в любое время? Не верю.

– Да, это очень сомнительно.

– Ну, ладно, предположим, он вхож к царю. Но я не могу взять в толк, для чего сопровождать это письмо к отцу Пушкина излияниями подобострастных чувств и расточением похвал государю. Это все делается так слащаво и фальшиво, что у меня сложилось впечатление, как будто Жуковский царя на самом деле не уважает, а просто использует высочайшее имя для какой-то своей цели.

– Ты, Саша, не забывай, что мы сейчас имеем дело с нелегальной литературой. Многое из ходящего в списках в определенный момент оказывается в поле зрения служб, призванных пресекать действия, вредные для государственного строя, общественного спокойствия и нравственности. Если в таких бумагах находят что-либо предосудительное, то у тех, кто их читает и распространяет, могут быть серьезные неприятности. А этот документ вряд ли посчитают вредоносным, потому что здесь всячески восхваляется государь, а выдающийся поэт представлен его раболепным верноподданным.

– Хитер этот Жуковский, – усмехнулся Саша. – Хитер, но не умен, в его письме полно глупостей и несоответствий. Неужели люди принимают все это за правду?

– Не знаю, но, судя по всему, желающих знать правду и не желающих верить в ложь не так много, – ответил Алексей со вздохом.

Вернулась Лидия.

– Аркадий еще не спит, обещал прочесть.

– Отлично! Давайте читать дальше.

Алексей взял лежавший сверху одиночный лист, на котором сверху было написано карандашом «Диплом рогоносца», и прочел французский текст:

Les Grands Croix Commandeurs et Chevaliers du Sérénissime Order des Cocus réunis en grand Chapitre sons la presidence du vénérable grand-Maitre de Ordre S.E.O.L Narychkine, ont nommé a l'unanimité Mr. Alexandre Pouchkine coadjuteur du grande Maitre del Ordre Cocus et historiogrphe de l'ordre. Le secrétaire perpétuel: c-te J. Borch.[37]

– Вы что-нибудь поняли? – спросил, Алексей, глядя на недоумевающие лица Лидии и Саши.

– Когда Пушкина назвали cocu[38], ему должно было стать обидно. А если он, в отличие от нас, при этом знал, кто такие эти Нарышкин[39] и Борх[40], и понимал смысл всех слов и намеков, то обида, наверное, должна была быть просто ужасной. Так, полагаю, рассуждали те, кто это все сочинил, – предположил Саша.

– Однако если Пушкин был уверен, что его жена – честная женщина, как это следует из письма Жуковского, то он не должен был обращать внимания на пасквили. Пушкин много лет жил под прессом ругательной критики, намного более жесткой, чем этот так называемый диплом. Алеша, читай дальше, быть может, мы сможем разобраться, какую роль эта непонятная бумажка играет в дуэльной истории, – сказала Лидия.

Алексей достал из папки следующий документ, на котором были цифра 1, обведенная в кружок, и карандашная надпись: «Письмо Пушкина, адресованное на имя графа Бенкендорфа»[41]:

Monsieur le Comte!

Monsieur le Comte! Je suis en droit et je me crois obligé de faire part à Votre Excellence de ce qui vient de se passer dans ma famille. La matin du 4 Novembre, j e reçus trois exemplaires d'une lettre anonyme, outrage use pour mon honneur et celui de ma femme. A la vue du papier, au style de la lettre, à la manière dont elle était rédigée, j e reconnus des le premier moment, qu'elle était d'un étranger, d'un homme de la haute société, d'un diplomate.

J'allai aux recherches. J'appris, que sept ou huit personnes avaient reçu le même jour un exemplaire de la même lettre, cachetée et adressée à mon adresse, sous double enveloppe. La plupart des personnes qui les avaient reçues, soupçonnant une infamie, ne me les envoyèrent pas. On fut, en général, indigné d'une injure aussi lâche et aussi gratuite; mais tout en répétant que la conduite de ma femme était irréprochable, on disait que le prétexte de cette infamie était la cour assidue que lui faisait M-r Dantés.

Il ne me convenait pas de voir le nom de ma femme accolé en cette occasion, aves le nom de qui que ce soit. Le le fis dire a M-r Dantès. Le Baron de Heckern vient chez moi et accepta un duel pour M-r Dantés, en me demandant un délai de 15 jours.

Il se trouve, que dans l'intervalle accordé M-r Dantés devint amoureux de ma belle soeur M-еlle Gontscharoff, et qu'il la demanda en mariage. Le bruit public m'en ayant instruit, je fis demander à M-r d'Archiak (second de M-r Dantés) que ma provocation fut regardée comme non avenue. En attendant je m'assurai que la lettre anonyme était de M-r Heckern, ce dont je crois de mon devoir d'avertir le gouvernement et la société.

Étant seul juge et gardien de mon honneur et de celui de ma femme, et par conséquent ne demandant ni justice, ni vengeance, je ne peux, ni ne veux livrer à qui que ce soit les preuves, de ce que j'avance.

En tout cas, j'espère, M-r Comte, que cette lettre est une preuve du respect et de la confiance que je porte a votre personne.

C'est avec ces sentiments que j'ai l'honneur d'être.

Monsieur Comte

Votre très humble et très obéissant serviteur

A. Pouchkin.

21 Novembre 1836.[42]

Прочитав письмо, Алексей не мог сдержать эмоций.

– Послушайте, это полная ерунда. Можно, конечно, предположить, что этим письмом Пушкин пытался уведомить le gouvernement et la sociate[43] об общественной опасности голландского посла барона Геккерна. Но он это сделал без всяких доказательств и еще донес на самого себя, что хотел дуэль устроить. Что Бенкендорфу следовало сделать при получении этого письма? Организовать за Геккерном слежку, чтобы схватить иностранного дипломата за руку при написании очередного пасквиля? Это абсурд. Не думаю, что это письмо действительно побывало на столе у начальника III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Да и французский здесь, на мой взгляд, не очень: глаголы то в прошедшем, то в настоящем времени употребляются. Не думаю, что выдающийся писатель Пушкин мог допустить в своем письме подобную оплошность.

– Письмо подложное, это ясно, – сказал Саша. – Если бы оно не было подложным, то никак не могло бы попасть в эту папку.

Лидия утвердительно покачала головой.

– Саша, ты прав, однако обратите внимание вот на что. В предыдущем письме есть редкая по своей отвратительности сцена, когда царь якобы приказывает Жуковскому опечатать после смерти Пушкина его бумаги, а сам Пушкин в это время еще жив. Думаю, это все написано не просто так. Сейчас Жуковский может считаться распорядителем архива покойного, причем не по своему произволению, а по велению государя. Поэтому он может публиковать от имени Пушкина любые письма, даже самые нелепые и абсурдные, и все поверят, что они настоящие.

– К сожалению, так оно и есть, – сказал Алексей. – Я продолжу?

В ответ на молчаливое согласие он достал из папки документ с номером 2 и надписью «Письмо Пушкина к барону Геккерну».

Monsieur de Baron!

Permettez moi de faire le résumé de ce qui vient de se passer. La conduite de M-r votre fils m'était connue depuis longtemps et ne pouvait m'être indifférent. Je me contentai du rôle d'observateur, sauf à intervenir lorsque je le jugerai à propos. Un accident, qui dans tout autre moment m'eut été très désagréable, vint fort heureusement me tirer d'affaire. Je reçu les lettres anonymes. Je vis que le moment d'agir était venu et j'en profitai. Vous savez le reste: je fis jouer à M-r votre fils un rôle si pitoyable, que ma femme étonnée de tant de platitude, ne put s'empêcher de rire et que l'émotion que peut-être avait-elle ressenti pour cette sublime passion, s'éteignit dans le mépris le plus calme et le mieux mérité. Vous me permettrez de dire, Monsieur le Baron, que votre rôle à vous dans toute cette affaire n'a pas été des plus convenables. Vous, le représentant d'une tête couronnée, vous avez été paternellement le maquereau de votre bâtard, ou soi-disant tel. Toute sa conduite (assez maladroite d'àilleurs) a été probablement, dirige par vous; c'est vous, probablement, qui lui dictiez les pauvretés qu'il venait débiter, et les niaiseries qu'il s'ést mêle d'écrire. Sembable à une obscène vieille, vous alliez guetter ma femme dans tous les coins, pour lui parler de l'amour de votre fils, et lorsque malade de vérole, il était retenu chez lui par les remèdes vous disiez qu'il se mourait d'amour pour elle, vous lui marmottiez: «rendez moi mon fils». Vous sentez bien, qu'après tout cela je ne pouvais souffrir qu'il y eut des relations entre ma famille et la vôtre. C'était à cette condition, j'avais consenti à ne pas donner suite à cette sale affaire, et à ne pas vous déshonorer aux yeux de notre cour et de la vôtre, comme j ' en avais le pouvoir et l'intention. Je ne me soucie pas que ma femme écoute encore vos exhortations paternelles. Je ne puis permettre que M-r votre fils, après l'abjecte conduite qu'il a tenue, ose encore lui adresser la parole, encore moins qu'il lui fasse la cour et débite des calembours de corps de garde, tout en jouant le dévouement e t l a passion malheureuse, tandis qu'il n'est qu'un pleutre et qu'un chenapan. Je suis donc obligé de vous prier Monsieur le Baron, de faire finir tout ce manège, si vous tenez à éviter un nouveau scandale devant lequel certes je ne reculerai pas.

J ' ai l'honneur d'être & A. Pouchkin.[44]

Когда Алексей дошел до того места, где говорится о заболевании Дантеса-Геккерна сифилисом, Лидия не выдержала:

– Не могу себе представить, чтобы сестра жены Пушкина вышла замуж за человека, болевшего венерической болезнью, а тот, уже будучи женатым, продолжал приставать к женщине, которая стала его свояченицей.

– Ах, маменька, если бы это была единственная нелепость во всем этом письме, – произнес Саша.

Алексей еще раз пробежал глазами письмо и сказал задумчиво:

– Здесь очень неуклюже обосновывается повод для дуэли, которого на самом деле нет и быть не может. Ведь Пушкин и Геккерн-младший друг другу приходятся так же, как у нас Аркадий и Илларион: они женаты на родных сестрах. Ссылку на иностранного дипломата используют, полагаю, для того, чтобы придать хоть какое-то правдоподобие несуществующему конфликту.

– Да, папенька с дядей Илларионом, насколько я знаю, никогда не ссорились. Но даже если бы это вдруг произошло, все бы ограничилось личным объяснением, не было бы никакой переписки с обращением к третьей стороне, – заметил Саша.

– Действительно, вот пробую представить себе Иллариона и Аркадия с пистолетами и никак не могу, – улыбнулась Лидия. Но потом лицо ее стало серьезным, и она предположила: – Наверное, в том, что в качестве оппонента для дуэли Пушкину выбрали члена его семьи, есть определенный смысл.

– Точно, маменька, точно. Иначе никак не объяснить столь туманный повод для дуэли, который я, если честно, так до конца и не понял. Быть может, потом поймем. Алеша, читай дальше.

Алексей прочел документ с номером 3 под названием «Письмо барона Геккерна к Пушкину»:

Monsieur!

Ne connaissant ni votre écriture, ni votre signature, j' ai recours à M-r le Vicomte d'Archiac, qui vous remettra la présente pour constater que la lettre à laquelle je réponds, vient de vous. Le contenu est tellement hors de toutes les bornes du possible que je refuse à répondre à tous les détails de cet épître. Vous paraissez avoir oublié, Monsieur, que c'est vous qui vous êtes dédit de la provocation, que' vous aviez fait adresser au Baron Georges de Heckern, et qui avait été accepté par lui. La preuve de ce que j'avance ici existe, écrite de votre main, et est restée entre les mains des seconds. Il ne me reste qu'à vous prévenir, que M-r le Vicomte d'Archiac se rend chez vous pour convenir avec vous du lieu, où vous vous rencontrerez avec le Baron Georges de Heckern et à vous prévenir que cette rencontre ne souffre aucun délai.

Je saurai plus tard, Monsieur, vous faire apprécier le respect dû au caractère dont je suis revêtu et qu'aucune démarche de votre part ne saurait m'atteindre. Je suis Monsieur.

Votre très humble serviteur B. de Heckern.

Lu et approuvé par moi, le Baron George de Heckern.[45]

– Занятный вызов на дуэль, – сказал Саша. – Выглядит все так, как будто Пушкин ни с того ни с сего нахамил иностранному дипломату, а тот оскорбился и послал своего приемного сына с ним стреляться. То ли отношения у отца с сыном не сложились, то ли Дантесу-Геккерну жизнь не мила…

– …то ли кому-то надо избавиться от Пушкина и свалить все на Геккернов, – закончил Алексей.

– Но к чему эта длинная переписка? – задалась вопросом Лидия. – Мне это все уже начинает надоедать как плохой роман.

– Думаю, это нужно для обеспечения правдоподобия конфликта. Если бы Геккерн получил только одно письмо с оскорблениями, то говорить о дуэли было бы невозможно: во-первых, письмо могло быть не от Пушкина, а во-вторых, Пушкин мог быть не в себе, когда это писал. Нас подводят к мысли, что дуэль является результатом давних неприязненных отношений, и потому иностранный дипломат Геккерн не только помнит про несостоявшийся прошлогодний provocation[46] для своего приемного сына, но также знает, где есть к тому preuve[47]. Если вы не возражаете, я продолжу читать.

Алексей прочел документ под номером 4 «Записка от д’Аршиака к Пушкину»:

Le soussigné informe Monsieur de Pouchkin, qu'il attendra chez lui jusqu'à 11 heures du soir de ce jour et après cette heure au bal de la Comtesse Razoumovsky, la personne, qui sera chargée de traiter l'affaire, qui doit se terminer demain. En attendant il offre à M-r Pouchkin l'assurance de sa considération la plus distinguée. Vicomte d'Archiac.

Mardi, 26 Janvier 1837.[48]

– Чрезвычайно занимательная записочка, – оживился Саша. – Вот если бы ее Пушкин в действительности получил и захотел поехать объясняться с этим д’Аршиаком к тому домой или на бал к графине Разумовской[49], то ничего бы у него не получилось: адресов-то нет. Или он в оба места вхож запросто?

– Это хоть и с натяжкой, но можно объяснить тем, что адреса могли исключить переписчики документов. Адрес этого виконта мог быть на конверте, – сказала Лидия.

– Переписчик оставил бы след, если бы что-то исключил. Но мы имеем дело с подложным документом, и отсутствие, по крайней мере, одного из адресов – еще одно тому доказательство, – возразил Саша.

– Обратите внимание, здесь адресов нет, но проставлена дата. На других записках дат не было, – заметил Алексей.

Они прочли документ под номером 5 «Вторая записка от д’Аршиака к Пушкину»:

Monsieur!

J'insiste encore ce matin sur la demande que j'ai eu l'honneur de vous faire hier au soir.

Il est indispensable que je m'abouche avec le témoin que vous aurez choisi, et cela dans le plus bref délai.

Jusqu' à midi je resterai dans mon appartement; j'espère avant cette heure recevoir la personne que vous voudrez bien m'envoyer.

Agréez Monsieur, l'assurance de ma considération la plus distinguée.

Vicomte d'Archiac.

St-Pétersbourg. Mercredi, 9 h. du matin.[50]

– Здесь кроме даты еще и время появилось – 9 часов утра, – обратила внимание Лидия.

– Да, и еще обратный адрес – Санкт-Петербург, – сказал Саша. – Обычно люди на письмах и записках время не указывают, это ни к чему. А здесь, наверное, это сделано для того, чтобы подложная корреспонденция вписалась в придуманную дуэльную историю.

– Интересная мысль, думаю, ты прав, – согласился Алексей и продолжил читать.

Документ номер 6 «Письмо от Пушкина к д'Аршиаку» Лидия взяла из рук брата, когда тот закончил чтение, и прочла еще раз про себя:

Monsieur le Viconte!

Je ne me soucie nullement de mettre les oisifs de Pétersbourg dans la confidence de mes affaires de famille; je me refuse donc à tout pour parler entre seconds. Je n'amènerai le mien que sur la place du rendez-vous. Comme c'est M-r Heckern, qui me provoque et qui est offensé, il peut m'en choisir un, si cela lui convient; je l'accepte d'avance quand ce ne serait que son chasseur. Quant à l'heure, au lieu, je suis tout-à-fait à ses ordres. D'après nos habitudes à nous autres Russes, cela suffit. Je vous prie de croire, M-r le Vicomte, que c'est mon dernier mot, et que je n'ai de plus à répondre à rien de ce qui concerne cette affaire, et que je ne bouge plus que pour aller sur place. Veuillez accepter l'assurance de ma parfaite considération. A. Pouchkin.

Entre 9:30 et 10 h du matin 27 Janvier[51].

– Послушайте, да это же совсем другое письмо! – воскликнула она.

Увидев в глазах Саши и Алексея немой вопрос, Лидия стала объяснять:

– Обратите внимание, что в письме, которое Пушкин якобы написал Бенкендорфу, говорится, как он занимался розысками автора анонимного «Диплома рогоносца» и выявил семь или восемь лиц, которые получили такое же послание в двойном конверте, но ему, Пушкину, не отослали.

– Хотел бы я знать, как он это выявил. Ему пришлось бы ходить по домам и спрашивать, не получал ли кто адресованный ему «Диплом рогоносца», или задавать такой вопрос в публичных местах, – сказал с усмешкой Саша.

– Понятно, что о письмах, полученных не им, человек никак узнать не может, если ему специально не скажут. И то, что автор письма к Бенкендорфу знает, сколько «Дипломов рогоносца» было разослано, еще раз доказывает его подложность. Но я хотела сказать о другом. Сам факт, что Пушкин якобы искал автора и получателей анонимных писем, свидетельствует, что его совершенно не заботила сохранность семейной тайны. Он где-то даже ссылался на le bruit public[52]. А вот записка к д’Аршиаку начинается с категорического отрицания Пушкиным возможности переговоров между секундантами, чтобы его семейные дела не стали предметом обсуждения в петербургских салонах. Не странно ли?

– Да, странно, – отозвался Саша.

– И вообще в этом письме просматривается совершенно другое отношение автора к дуэли, нежели в предыдущих. Здесь пишущему все равно, где и когда она произойдет, кто будет секундантом. Он называет предстоящее событие просто rendez-vous[53], хотя до того употреблял слова duel, provocation[54] и так пекся о своей якобы поруганной чести, что собирался даже устроить скандал и ославить своего оппонента не больше не меньше как в глазах голландского короля и русского царя. И еще вспомните, что в пушкинском романе «Евгений Онегин», когда была дуэль между героями, секундантом Онегина был его слуга, француз Гильо. А тут тоже есть намек, что секундантом может быть кто угодно, но, правда, не serviteur, а chasseur[55]. Но у голландского посла Геккерна здесь егерей нет и быть не может.

– Так ты хочешь сказать, что это настоящее письмо Пушкина, адресованное неизвестному нам человеку, которое несколько изменили, чтобы поместить среди подложных? – удивленно спросил Алексей.

– Да, я так думаю.

– То есть дуэль у Пушкина все же была, но не с Дантесом и не такая, как ее описывает Жуковский, – подытожил Саша.

– Подожди, не торопись, – возразила Лидия. – Вызов на дуэль, судя по этому письму, был, а вот что за ним последовало, неизвестно. Но я уверена, что если дуэль все же состоялась, то Пушкин отправился на нее как на rendez-vous, он не собирался ни кого-то убивать, ни умирать и имел намерение примириться с оппонентом, принести извинения, если это необходимо. Человек, описавший в своем романе, как из-за глупой гордыни и ложного стыда один друг убил на дуэли другого, иначе поступить не мог.

– Он-то не мог, а с ним, получается, могли сделать все что угодно, – задумчиво произнес Саша.

– Алеша, читай, пожалуйста, дальше, – попросила Лидия.

Алексей прочел документ под номером 7 «Письмо д’Аршиака к Пушкину».

Monsieur!

Ayant attaqué l'honneur du Baron Georges de Heckern, vous lui devez réparation. C'est à vous à produire votre témoin. Il ne peut être question de vous en fournir. Prêt de son côté à se rendre sur le terrain le Baron Georges de Heckern, vous presse de vous mettre en régie. Tout retard serait considéré par lui comme un refus de la satisfaction qui lui est due et en ébruitant cette affaire l'empêcher de se terminer.

L'entrevue entre les témoins, indispensables avant la rencontre, deviendrait, si vous l a refusiez, une des conditions du baron Georges de Heckern; vous m'avez dit hier et écrit aujourd'hui que vous les acceptiez toutes.

Recevez Monsieur, l'assurance considération de ma parfaite considération.

Vicomte d'Archiac.

St. Pétersbourg. 27 Janvier 1837.[56]

– К чему такая настойчивость в требовании переговоров между секундантами? Мне думается, что это не просто так, – сказал Саша.

– Ну, давайте предположим, что я – злоумышленник и решил убить кого-то под видом дуэли. В этом случае мне надо заранее знать, кто у этого человека будет секундантом, чтобы спланировать, как этого секунданта заставить молчать, – начал рассуждать Алексей.

– Подкупить или тоже убить, например, под видом ограбления? – продолжила Лидия.

– Скорее второе, чтобы наверняка, – ответил Алексей. – Но Пушкин своим несерьезным отношением к дуэли избавил своих убийц от необходимости лишать жизни еще кого-то, кроме него самого. Возможно, он таким образом, сам того не сознавая, спас человеческую жизнь. Это письмо маскирует тот факт, что у Пушкина не было своего секунданта. А тот человек, которого считают секундантом, Данзас, на самом деле может быть убийцей.

– Вот это поворот! – воскликнул Саша. – Давайте читать дальше, быть может, найдем другие подтверждения этой версии.

Документ номер 8 «Письмо д’Аршиака к князю Вяземскому» вызвал оживленное обсуждение.

Mon Prince!

Vous avez désiré de connaître avec exactitude détails de la triste affaire dont Monsieur Danzas et moi avons été témoins. Je vais vous l'exposer vous prie de la faire approuver et signer Monsieur Danzas.

C 'est à quatre heures et demi que nous sommes arrivés au lieu du rendez-vous. Le vent très violent qu'il faisait en ce moment nous força de chercher un abri dans un petit bois de sapins. La grande quantité de neige pouvant gêner les adversaires, il fallut leur creuser un sillon de vingt pas, aux deux bouts duquel ils furent placés. Les barrières marquées par des manteaux; un pistolet remis à chacun de ces messieurs. Le colonel Danzas donna le signal en levant son chapeau. M-r Pouchkin était à la barrière presqu'aussitôt; le baron Heckern avait fait quatre des cinq pas qui le séparaient de la sienne. Les deux adversaires s'apprêtèrent à tirer; après quelques instants un coup partit. Monsieur Pouchkin était blessé; il le dit lui-même, tomba sur le manteau qui faisait la barrière et resta immobile la face contre terre. Les témoins s'approchèrent; il se releva sur son séant et dit: „attendez!” L'arme, qu'il tenait à la main, se trouvant couverte de neige; il en prit une autre. J'aurais pu établir une réclamation, un signe du baron Georges de Heckern m'en empêcha. Monsieur Pouchkin la main gauche appuyée sur la terre visait d'une main ferme. Le coup partit. Immobile depuis qu'il avait tiré, le baron de Heckern était blessé et tomba de son côté. La blessure de monsieur Pouchkin était trop grave pour continuer – l'affaire était terminée. Retombé après avoir tiré, il eut immédiatement deux demi-évanouissements, quelques instants de trouble dans les idées, il reprit tout-à-fait sa connaissance et ne la perdit plus. Placé sur un traîneau, fortement secoué pendant un trajet de plus d'une demi verste sur un chemin fort mauvais, il souffrait sans se plaindre. Le baron de Heckern avait pu, soutenu par moi, regagner son traîneau, où il avait attendu que le transport de son adversaire fut effectué et que je puisse l'accompagner à Pétersbourg. Pendant taute cette affaire, le calme, le sang froid, la dignité de deux parties ont été parfaits.

Agréez mon Prince, l'assurance de ma haute considération.

Vicomte d'Archiac.

Pétersbourg. 1 Février 1837.[57]

– А кто такой этот Вяземский и почему письмо с рассказом о ходе так называемой дуэли адресовано именно ему? – задался вопросом Алексей.

– Он тоже как бы поэт, но лично мне его произведения не нравятся, они мне кажутся злыми, – ответила Лидия. – Тетя Лиза говорила, что на балу у Синявских пересказывали свидетельства Жуковского и Вяземского о смерти Пушкина. Думаю, можно с уверенностью утверждать, что эти двое действуют в сговоре. А это письмо, полагаю, призвано между прочим показать, будто Вяземский – друг и наперсник Пушкина, знающий подробности его смерти от непосредственного свидетеля дуэли.

– Очень несуразно все здесь описано, – заметил Саша. – Как я понял, изначально место было выбрано не в лесу, а где-то еще. Но в лесу, где снегу по колено и надо площадку вытаптывать, они спрятались от ветра. По мне так уж лучше на ветру стоять, чем по сугробам лазить, особенно перед стрельбой. И еще. Раненый человек crie, а не dit[58], как здесь сказано. Если ушибешься или порежешься, и то вскрикиваешь, а Пушкин, получив ранение в живот, спокойно сообщил об этом всем окружающим.

– Так здесь же все ложь, злонамеренный и плохо сработанный вымысел от начала до конца, – возмущенно сказала Лидия.

– Что плохо сработанный, это точно, – присоединился Алексей. – Обратите внимание, что д’Аршиак здесь пишет, как раненый Пушкин страдал, лежа в санях при езде по плохой дороге.

– У нас зимой для саней дороги хорошие, снег все сравнивает, – сказала Лидия.

– Я не о том. На деле этот д’Аршиак не мог видеть Пушкина во время езды, потому что должен был находиться в других санях.

– Вот это наблюдательность! Снимаю шляпу, – изумился Саша.

– Да ладно тебе! Хотя, постойте, тут вот еще что написано: «…il avait attendu que le transport de son adversaire fut effectué et que je puisse l'accompagner à Pétersbourg»[59]. Непонятно, почему д’Аршиак не мог сопровождать Дантеса в Петербург, пока Пушкина не отвезли куда-то за полверсты…

– Наверное, потому, что никакого д’Аршиака не существовало, – предположил Саша. – Его придумали плохие сочинители, но не просчитали до конца, где и когда он должен находиться и что делать. Поэтому и вышло криво.

– Мне думается, что это все получилось не просто так, а в результате своеобразного смешения правды и вымысла, и эту правду надо постараться каким-то образом отсюда извлечь, – сказала Лидия.

Саша скептически покачал головой.

– Наверное, такое возможно, но только пока совершенно непонятно, как это сделать, – сказал он.

– Давайте дочитаем, тут немного осталось, – предложил Алексей.

Документ номер 9 «Письмо К. К. Данзаса к князю П. А. Вяземскому» вызвал у Лидии бурю негодования.

Милостивый Государь, князь ПЕТР АНДРЕЕВИЧ.

Письмо к вам от г. д'Аршиака о несчастном происшествии, которому я был свидетелем, я читал. Г. д'Аршиак просит вас предложить мне засвидетельствовать показания его о сем предмете. Истина требует, чтобы я не пропустил без замечания некоторые неверности в его рассказе. Г. д'Аршиак, объяснив, что первый выстрел был со стороны г. Геккерна (Дантеса) и что A. С. Пушкин упал раненый, продолжает: «Les témoins s'approchèrent; il se releva sur son séant et dit: “attendez!” L'arme, qu'il tenait à la main, se trouvant couverte de neige; il en prit une autre. J'aurais pu établir une réclamation, un signe du baron Georges de Heckern m'en empêch». Слова A. C. Пушкина, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: «Attendez! je me sens assez de force pour tirer mon coup»[60]. Тогда действительно я подал ему пистолет, в обмен того, который был y него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого. Но я не могу оставить без возражения замечание г. д'Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком Геккерна (Дантеса). Обмен пистолета не мог подать повода во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить; пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, набившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилил бы только удар выстрела, a не отвратил бы его. Никакого знака ни со стороны г. д'Аршиака, ни со стороны г. Геккерна (Дантеса) дано не было. Что до меня касается, то я почитаю оскорблением для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было. Если бы оно могло возродиться, то г. д'Аршиак обязан был объявить возражение и не останавливаться знаком, будто бы от г. Геккерна (Дантеса) поданным. К тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение г. д'Аршиака, как тогда, когда бы оно было выражено словами; но он их не произносил. Я отдаю полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г. Геккерном (Дантесом); но решительно отвергаю, чтобы он произвольно подвергся опасности, которую мог бы от себя отстранить. Не от него зависело уклониться от удара своего противника после того, как он свой нанес. Ради истины рассказа прибавлю также замечание на это выражение: «Геккерн (Дантес), неподвижный до тех пор, – упал». Противники шли друг на друга грудью. Когда Пушкин упал, тогда г. Геккерн (Дантес) сделал движение, чтобы подойти к нему; после же слов Пушкина, что он хотел стрелять, он возвратился на свое место, стал боком и прикрыл грудь свою правою рукою. По всем другим обстоятельствам я свидетельствую справедливость показаний г. д'Аршиака.

С совершенным и проч. К. Данзас. Февраля 6-го дня 1837 года.

– Какая гадость! – Лидия была крайне возмущена. – Этот, с позволения сказать, старый друг в своем письме мелочно обсуждает подробности замены пистолета, когда речь идет о поединке со смертельным исходом, а не об игре, правила которой можно трактовать по-разному. Конечно, письмо мог сочинить не сам Данзас, а тот же Жуковский, но суть от этого не меняется. Я думаю, Алеша прав: скорее всего, Данзас и есть убийца. Кстати, он подполковник, значит, у него могут быть охотничьи угодья и егеря. Быть может, именно Данзас устроил провокацию и вызвал Пушкина на дуэль. А Пушкин, скорее всего, писал письмо, в котором отказывался от переговоров секундантов, некоему человеку, который представлялся секундантом Данзаса.

Лидия вздохнула и потерла руками виски.

– Знаете, мне сейчас кажется, что это все какой-то тяжелый сон, – сказала она. – Мне трудно поверить, что такое может быть на самом деле. Судя по этим письмам, Жуковский и этот Данзас просто мерзавцы, они настолько отвратительны, как будто и не люди вовсе…

– Маменька, вы слишком сильно переживаете. Впечатлительным дамам, наверное, не следует читать об убийствах.

– Опять ты, Саша, за свое… Я не собираюсь падать в обморок, у моих резких слов не будет тяжелых последствий ни для меня, ни для кого-то еще. Но промолчать я не могу, надо называть вещи своими именами.

– Так и не надо молчать, – поддержал сестру Алексей. – Лида, ты по-женски сердцем чувствуешь то, что не сразу можно понять с помощью умозаключений, и у тебя отличная память. Ты, Саша, мыслишь быстро и оригинально, а у меня есть некоторый опыт общения и работы с людьми и документами. Думаю, мы все вместе сможем окончательно разобраться, что же на самом деле случилось с Пушкиным.

– Я тоже на это надеюсь. Простите мне мою горячность, пожалуйста, я постараюсь быть сдержаннее, – сказала Лидия.

Саша с нежностью посмотрел на мать.

– Послушайте, а я вот на что еще обратил внимание, – продолжил Алексей. – Это письмо, скорее всего, написано не Данзасом, но от имени Данзаса. Он офицер и по роду своих занятий должен разбираться в оружии и стрельбе. Однако он якобы пишет, что снег, попавший в дуло пистолета Пушкина, не мог помешать выстрелу, но мог увеличить убойную силу. А это, полагаю, полная ерунда: если бы это было так на самом деле, то в нашей армии взяли бы за практику набивать стволы ружей снегом или чем-то подобным.

– А ты не допускаешь, что офицер может быть дураком, любящим поумничать? – спросил Саша.

– Допускаю. Но тут еще есть свидетельство, что это письмо написали за Данзаса. Здесь единственный раз во всей переписке Пушкин назван Александром Сергеевичем, а люди, которые вместе учились, никогда друг к другу по имени и отчеству не обращаются. Давайте дочитаем последнее письмо в этой папке.

Алексей прочел документ номер 10 «Письмо графа Бенкендорфа к графу Строганову[61]».

Monsieur le Comte!

Je me suis empressé de faire à sa Majesté la demande de Madame Pouchkin pour que Danzas puisse accompagner le corps à sa dernière demeure. L'Empereur vient de me répondre, qu'il avait fait tout ce qu'il dépendait de lui, en permettant que M-r Danzas, qui est sans jugement resté jusqu'à la cérémonie d'aujard'hui auprès du corps de son ami; qu'un plus long délai serait contraire aux lois; mais il a ajouté que M-r Tourgeneff ancien ami du défunt, n'ayant pas d'occupation pour le moment pourrait rendre ce dernier service à M-r Pouchkin, et qu'il le chargeait du transport du corps.

En me hâtant de vous transmettre cette décision suprême, je suis. Benkendorff.[62]

Когда Алексей закончил читать, Саша даже присвистнул от удивления:

– Интересно, кто такой этот Тургенев[63]. Похоже, он очень важный человек, если сам государь-император знает, когда и чем он занят, и, исходя из этого, дает ему поручения.

– Ну да, хватит, мол, прохлаждаться, бери тело и вези. Обратите внимание: в этом письме ни разу прямо не сказано, кого именно хоронят, – сказал Алексей.

– Нет, надо же так беззастенчиво лгать! – снова возмутилась Лидия. – Вдова якобы просит царя, чтобы человеку, который присутствовал при убийстве ее мужа, разрешили сопровождать тело к месту погребения. Да на ее месте нормальная женщина этому Данзасу глаза бы выцарапала!

Она изобразила характерный жест. Саша с Алексеем усмехнулись.

– Наверное, это письмо сочинили, чтобы представить Данзаса другом семьи Пушкина. Тогда никто не подумает, что он может быть убийцей, – сказал Саша.

В этот момент в дверях гостиной появился Аркадий в халате и со свечой в руке. Под мышкой он держал документ, который ему ранее принесла Лидия.

– Простите мне мой внешний вид, – извинился он. – Раз вы еще не спите, решил зайти и рассказать вам, что я думаю по поводу этого письма.

– Очень мило с твоей стороны, спасибо, – сказала Лидия.

Аркадий поставил свечу на стол, отдал письмо Алексею и сел на диван рядом с Сашей.

– Папенька, – спросил Саша, – я прав, что с помощью пиявок раненых не лечат?

– Можно сказать, что да, – отвечал Аркадий. – Правда, я знаю одного доктора, который советует ставить пиявки на края ран, чтобы процесс заживления шел быстрее и не оставалось рубцов. Но это можно делать только тогда, когда рана уже затягивается и жизни больного ничего не угрожает. Если же человек потерял много крови и испытывает сильную боль, то постановка пиявок не принесет никакой пользы, а только увеличит кровопотерю и усилит страдания. Но пиявки на рану – ничто по сравнению с другой совершено чудовищной глупостью, описанной в этом письме. Только прежде я хочу спросить, есть ли здесь те, кто теряет сознание при обсуждении натуралистических медицинских подробностей?

– Ежели что, то нюхательные соли на тумбочке в спальне, – предупредила Лидия.

– Отлично! – улыбнулся Аркадий, – Раз так, то слушайте. Пища, которую употребляет человек, обрабатывается, переваривается в замкнутой системе органов, и с момента поедания до момента эээ… удаления она ни с чем другим не соприкасается. Если же в результате ранения целостность пищеварительного тракта нарушается, то его содержимое растекается внутри тела, и это приводит к заражению других органов. Человек при этом испытывает сильнейшую боль и через короткое время умирает. Поэтому, если врач хочет попытаться спасти раненного в живот, он не будет позволять ему есть или пить, чтобы не провоцировать истечение. Но в этом письме написано, что такому раненому вопреки и всем медицинским практикам, и здравому смыслу не только регулярно давали питье, но еще и промывательное поставили. Если у человека открытая рана, то сам процесс постановки будет для него мучительным, а в результате этой процедуры у него по животу разольется вода, смешанная с содержимым кишечника. Не знаю, чем мог руководствоваться врач, сделавший такое назначение. На мой взгляд, ему не лечить людей надо, а в пыточной работать. Но там написано, что это сделал некто Арендт[64], а он сейчас известный в Петербурге чиновник от медицины.

– Но, возможно, этот Арендт сейчас живет себе спокойно и знать не знает, какие назначения он делал умирающему Пушкину, – предположил Саша.

– Может быть, – ответил Аркадий. – Описанные в этом письме клиническая картина и действия врачей не имеют ничего общего с реальностью. Тяжело раненные обычно либо пребывают без сознания, либо так сосредоточены на своих болевых ощущениях, что не замечают ничего и никого вокруг. А здесь человек с пулей в животе вел себя так, как будто у него просто насморк или легкая мигрень и при этом организовал у себя в кабинете прием по поводу своей будущей кончины. Умирающие часто бредят, зовут маменьку или женщину любимую, а этот изъяснялся очень внятно и почему-то требовал к себе каких-то посторонних.

– Папенька, скажите, а вообще можно ли спасти раненного в живот?

– Можно, но далеко не всегда. Для этого важно как можно быстрее доставить человека на операционный стол. Дать опия, чтобы во время операции он не скончался от боли. Нужно сделать чревосечение, извлечь пулю. Далее следует проверить целостность кишечника, и если повреждения незначительные, то устранить их. При обширном повреждении, скорее всего, спасти человека не получится. Внутренности следует промыть и прочистить, наложить швы на рану, оставив дренажное отверстие с трубкой, а потом молиться, чтобы не развилось заражения. Я хоть и в военном госпитале работаю, но оперировать больных с пулевыми ранениями мне приходится редко. Правда, мне удалось вылечить одного поручика, раненного в живот во время беспорядков на Сенатской. Ему повезло, он крепкого телосложения, пуля пробила мышцы, но внутренние органы не повредила

– Ты спас мятежника? – спросила Лидия.

– Нет, он из императорской гвардии. По верным законной власти войскам тогда велась стрельба из толпы и из-за укрытий, и генерал Милорадович[65] стал в тот день не единственной жертвой. Но и солдат, которые выступили на стороне мятежников, мы тоже оперировали. А с тем поручиком мы подружились, иногда переписываемся, он уже до полковника дослужился. Но вот другой пациент, попавший ко мне с таким же ранением, к сожалению, умер. Там был несчастный случай на охоте, один отставной офицер получил в живот заряд дроби. Его в госпиталь доставили достаточно поздно, дробинок было много, в общем, заражения избежать не удалось…

Аркадий вздохнул, словно заново переживая свою врачебную неудачу.

– Аркадий, скажи, пожалуйста, а других врачей, кроме Арендта, которые названы в письме Жуковского, ты знаешь? – спросил Алексей.

– Спасский[66] учился вместе со мной, но двумя годами позднее. Он все время первым стремился быть, лучшим, потому я его и запомнил. Сейчас его фамилия в газетах мелькает, он вроде в академии преподает и еще какие-то чиновничьи функции выполняет. Остальных вообще не знаю, даже имен не слышал.

– А вы, папенька, хотели, когда учились, быть первым? – поинтересовался Саша.

– Я хотел лечить людей, – ответил Аркадий.

– Значит, Арендт и Спасский в настоящее время не просто практикующие врачи, а в большей степени чиновники от медицины, – рассуждал Алексей. – Интересно, по какому же принципу Жуковский выбирал фамилии докторов для своего письма?

– Я тоже об этом думаю, – отозвался Саша. – Наверное, если папенька почти никого из них не знает, а Жуковский знает, то можно предположить, что были выбраны врачи, которые бывают в обществе.

– Саша, верная мысль! Тогда получается, что Жуковский в силу своей медицинской безграмотности написал глупость про лечение раненого Пушкина, а чтобы эту глупость никто таковой не считал, он представил это так, как будто Пушкина пользовали несколько врачей, известных в петербургских салонах. Все сходится! – подытожил Алексей.

– А я бы на месте тех врачей надавал бы Жуковскому по щекам за то, что он выставил их не врачами, а мучителями, – резко сказал Саша.

– Не думаю, что они так сделают, – вмешалась в разговор Лидия. – Напротив, они еще благодарить Жуковского будут. Ведь о том, что лечение было, мягко говоря, неподобающим, почти никому не известно, а факт, что сам Пушкин к этим врачам обращался, очень способствует их популярности. Аркадий, ты прости, что я плохо говорю про твоих коллег, но мне кажется, что имена чистых людей в грязных историях не используют.

– Лида, да мне ли не знать, что не все врачи на самом деле являются врачами, – ответил Аркадий.

– Как и не все писатели на самом деле писатели, – в тон ему отозвался Саша.

Лидия горько вздохнула.

– Дорогие мои, мне пора, уже совсем поздно, – сказал Алексей.

– А может, останешься? – предложила Лидия. – Мы тебе в библиотеке постелем, а то в комнате для гостей не топлено.

– Нет, спасибо, я пойду домой, завтра на службу надо. Только я предлагаю все эти бумаги, прежде чем отдать тете Лизе, переписать для себя. Возможно, что-то важное мы сейчас могли упустить, а потом найдем.

– Отличная идея! – поддержал Саша.

– Давайте я как действующий чиновник возьму себе все письма, а вы поделите между собой творение Жуковского. До воскресенья, надеюсь, все перепишу и занесу вам.

Когда Алексей ушел домой, а Саша, пожелав родителям доброй ночи, отправился к себе в комнату, Аркадий подошел к Лидии, взял ее за руку и заглянул в глаза.

– Спасибо тебе, – сказал он.

Лидия непонимающе улыбнулась:

– За что? Это тебе спасибо, ты так хорошо умеешь объяснять сложные вещи.

– За сына спасибо. У него живой и гибкий ум и чистое сердце. Я очень этому рад и понимаю, что во многом это твоя заслуга, ведь я постоянно занят, почти его не вижу. Хотя, что я говорю? Спасибо тебе просто за то, что ты есть и ты со мной.