Читать книгу Вальс на четыре четверти. Дневник обыкновенной петербурженки - Александра Житинская - Страница 12

Послушай… Однажды ночью, году эдак в тысяча девятьсот… Словом, на стыке столетий, когда на Невском проспекте еще громыхали экипажи и пахло лошадиным навозом, а фонарщики керосиновыми фитилями зажигали фонари, да и то не во всякий день, экономя то ли для царя, то ли для себя, в доме напротив, в этом самом стеклянном куполе, на который ты сейчас смотришь, загорелся ярко-красный свет. Вспышка была так внезапна и так демонически хороша, что Кутузов – памятник, стоящий по правую руку от меня, – вздрогнул и закричал (благо ни единой души в тот момент на проспекте не было):

– Барклай, смотри!

Барклай-де-Толли, что стоял от меня по левую руку, задремал было, но тут вздрогнул и обомлел от невиданного зрелища.

– Что ж это делается, Илларионыч? – Они уже изрядно подружились, стоя несколько десятилетий подле меня, и Барклай мог позволить себе такое вольное обращение.

– Вот черти! Нет, ты посмотри, посмотри, как полыхает; пожар там, что ли, случился? Надо же на помощь звать! – кудахтал Кутузов, потрясая руками.

Надо тебе сказать, что по ночам в Петербурге наступает такая пора, когда памятникам можно немного размяться, впрочем не покидая своих постаментов. Правда, последние сто лет с разминками выходит дурно. Людей становится больше, даже по ночам уже не спрячешься, особливо на Невском. Затекают, бедняги. Как попробуют шевелиться – непременно кто-нибудь заметит и с ума сойдет. Вот и Кутузов, когда показывал Барклаю на купол, увидел на мосту через Екатерининский канал – так тогда прозывался канал Грибоедова – человека. И на всякий случай застыл. С поднятой рукой. Отливали-то его с опущенными. «Авось не заметит», – подумал полководец и остался стоять в надежде, что человек пройдет мимо и можно будет вернуть тяжелую литую конечность в прежнее положение.

Но не тут-то было! На беду, человеком как раз оказался тот самый бронзовых дел мастер, который создавал статую Кутузова! Литейщик Екимов. Конечно же, он обращал на памятники внимание куда большее, чем иные горожане. А Кутузов и вовсе был его любимчиком. Подошел Екимов к полководцу да так и обомлел.

– Что ж это делается, Илларионыч! – повторил литейщик фразу Барклая слово в слово, обращаясь к Кутузову снизу, от основания постамента, откуда виднелась лишь драпировка бронзового плаща. И рука, вытянутая рука, которую невозможно было спрятать.

Екимов с тех пор стал городским сумасшедшим, легендой Петербурга, о которой писали в книгах, передавая байки о его публичных дебатах с памятником Пушкина на площади Искусств и даже о заигрываниях с Екатериной у Александринки. Мол, пытался залезть к ней, нравилась она ему, но слишком высоко стояла. Словом, все считали литейщика сумасшедшим. А он-то нормальный был. Просто ему открылась тайна, что не всегда благо. По крайней мере, с тайной надо как-то жить дальше и все время чувствовать, понимать, что ее необходимо прятать. Потому что открыть тайну другим, если она открылась тебе, практически невозможно. Да и не нужно. А жить с открывшейся тебе тайной и прятать ее – тяжкий душевный труд.

Ты спросишь, почему я тебе это рассказываю? Вот ты приходишь ко мне уже столько лет и думаешь о том, что могло находиться в этом загадочном куполе и не случалось ли там в далекие времена чего-нибудь мистического. Ты придумщица. В тебе есть эта охота до тайны. Я лишь хочу предупредить тебя, что обращаться с ней надо не просто осторожно, но бережно. Если будешь бережно относиться к открывшейся тебе истине – не превратишь ее в сумасбродство. Одним словом, дитя мое, не лезь на рожон, как Екимов на Екатерину. Иди спать.