Читать книгу Вальс на четыре четверти. Дневник обыкновенной петербурженки - Александра Житинская - Страница 13

Забавно, как петербургские достопримечательности ревнивы по отношению друг к другу. После откровения у Казанского и той истории, которую он вплел мне в мысли, будто ленту в косу, внимание к себе, как по заказу, притянул другой собор, наш родимый символ с золотистой макушкой – Исаакий. На него – можно сказать, главный, после Эрмитажа и Русского, музей – посягнула сама Русская православная церковь! «Считаем, что собор должен принадлежать нам», – сказали. И началось. Теперь каждый уважающий себя петербуржец (среди которых и мои мама с папой) считает своим долгом отстаивать права Исаакия. Конечно же, в интересах собора оставаться музеем. Хотя тот же Казанский отлично справляется с религиозной нагрузкой, а сам нашептывает мне интригующие завязки романов. Исаакий ничего мне ни разу не нашептывал, поэтому к новости я отнеслась с прохладцей, однако, по стремительной договоренности представителей тонкого слоя петербургской интеллигенции друг с другом, а также с целью поддержания семейных отношений, решила сходить с родителями на стихийный (и несогласованный, о ужас!) митингу собора в семь часов по московскому (да, именно по московскому, что обидно для истинного петербуржца) времени.

Кстати, о московском. Споры вокруг собора напомнили мне противостояние моих мамы и тети, петербурженки и москвички. Они постоянно сражались за мое внимание, прививая каждая свой уклад, внушая свои принципы, начиная бытовыми и заканчивая моральными. В результате, я считаю, у меня расшатанная нервная система, но при этом в два раза больше принципов, чем у всех остальных. И как они умещаются в одном существе, порой понять трудно. Благо сейчас на своих принципах мама с тетей уже не настаивают: разбирайся, мол, сама, взрослая уже. Но ядро конфликта заряжено в пушку и время от времени выстреливает, иногда совпадая с полуденным выстрелом в Петропавловке. Да, пожалуй, именно в это время, если задуматься, я острее всего ощущаю внутреннее противоречие, диссонанс, зовущий глухим выстрелом из подсознания в сознание к примирению убеждений двух одинаково непоколебимых сестер, воспитывавших меня по очереди: учебный год – мама, летние каникулы – тетя. Хорошо, что жизнь развела их по разным городам, чем немножко разбавила кипучий концентрат единства и борьбы противоположностей. И я уверена, что тетя считает этот митинг раздутым пузырем и не одобрит похода к Исаакию – хотя бы потому, что мама туда идет. А мама собирается очень активно, с самого утра, ходит, напевает почему-то итальянскую партизанскую песенку «Bella ciao», мотив которой так превосходно миксуется с третьей частью семнадцатой сонаты Бетховена (ее с самого утра напевает папа, наглаживая рубашку), и в доме царит атмосфера праздника и приятного, хоть и слегка обременительного для людей старшего поколения волнения, слегка пахнущего валерьянкой и коньяком с ломтиком лимона. Мне радостно сейчас смотреть на родителей хотя бы потому, что я вижу редкий (да, очень редкий) момент их единения. И в чем-то я даже благодарна московским патриархам, если забрать Исаакий – их инициатива. Дело в том, что у петербургской интеллигенции есть одно чарующее свойство: ей очень нравится дух объединения, ощущение родства душ – и чем больше наберется родственных душ, тем лучше, – но чувство стадности при этом ей глубоко противно. Каждый интеллигент гордится своей самостью и отщепенством, отчасти даже пестуя его, вознося на пьедестал (небольшой, чтобы окружающие не заметили, а то будет похоже на гордыню, а это грех). Но за любую возможность объединиться, когда это необходимо – а острая необходимость возникает лишь в случае объединения против чего-то или кого-то, – о, это подарок небес, возможность слиться в бурном экстазе с такими же, как ты, увидеть близких друзей, с которыми не общаешься месяцами и годами, проживая с ними в одном городе, но чаще встречаясь, скорее, с теми, кто эмигрировал и регулярно навещает родной Петербург и всех, кто остался в нем.

В конце концов, приятно публично процитировать «Горе от ума» и взяться за руки, хотя физические контакты сдержанные интеллигенты тоже применяют весьма избирательно: негоже это – кидаться в объятия без особого случая. Но втайне друг от друга и даже от самих себя они ждут всего этого и даже страстно желают. Потому что тут присутствует нечто выше человеческих привязанностей – тут идея, торжество смысла над бренностью и что там еще. Я же к подобному единению отношусь (но никогда не признаюсь родным и даже подружкам) с налетом скептицизма московской тети, но как же приятно смотреть на маму и папу – они, кажется, даже слегка приобнялись в коридорчике, и в воздухе поплыл аромат былого влечения душ, оно же единственный рычаг сближения тел двух разнополых интеллигентов. Нет. Решительно иду, спасибо, Господи, что надоумил своих служителей инициировать эту движуху. Город сегодня определенно будет счастлив. А Казанский простит меня, что сегодня я иду не к нему. Он выше всего этого, хочется верить. Правда, фактически выше все же Исаакий: сто один с половиной метр до верхушки купола – это вам не шутка. Но что такое факты для нематериального до последнего лоскута интеллигента, на котором стоит печать петербуржца, поставленная самим городом?!