Читать книгу Клин пролетающих птиц - Александра Михневич - Страница 2

Когда внучка научилась уверенно передвигаться на своих двоих, они с бабой часто куда-нибудь отправлялись.

На перроне она нарочно отставала от бабы, нагруженной сумками и чемоданами.

И каждая проводница, стоя у своего вагона, кивала в спину бабе и говорила: девочка, догоняй скорее маму, а то отстанешь и потеряешься.

Почему маму, – сердилась она, – это её баба, они что, не понимают, что ли.

И отставала ещё больше.

А однажды отстала совсем.

Пристроилась к незнакомой тётеньке, покрутилась рядом и по-свойски вошла с ней в вагон – шагнула в тамбур, вровень с перроном, а там пошла бродить по своим делам.

Баба обнаружила её в другом вагоне, когда отъехали уже далеко от города.

Мелькал лес, и ей самой наскучила эта игра, и она ждала, чтобы баба скорей её нашла.

Взмыленная проводница перевела дух, ещё более взмыленная баба напилась капель. Были водружены в купе сумки и чемоданы, стоявшие в тамбуре, потому что всё это время баба не была уверена, что не придётся выбрасывать их с поезда и прыгать самой.

– Ну, ведь я же нашлась, – сказала внучка.

– А если бы ты сейчас одна осталась в Самаре, на вокзале, – взывала к её сознательности баба.

– Ну, ведь я же поехала, а не осталась, – ответила внучка.

– А если бы я осталась тебя искать, а ты бы одна в Москву уехала! – пыталась баба объяснить всю сложность ситуации.

– Ну, ведь я же всё равно нашлась, – ответствовала внучка.

Когда они отправились в плавание по Волге – желая порадовать ребёнка, баба взяла им на двоих лучшую двухместную каюту – баба искала внучку по всем палубам.

Пока по пароходному радио не объявили, что двухлетняя девочка прокралась в машинное отделение. И бабе пришлось объясняться, что ребёнок случайно заблудился.

На следующий день капитан лично попросил подняться в рубку «бабушку такую-то – здесь её ждет внучка».

Баба тут же примчалась с извинениями. Но капитан только добродушно поинтересовался, не эта ли девочка вчера помогала внизу механикам.

Вскоре внучкино внимание привлекли древние заросшие Жигули.

Ну, и что, что невысокие, и к ним нельзя подойти и потрогать – горы стоят на берегу широченной Волги, а они проплывают мимо. Зато настоящие горы, она их никогда ещё не видела, и местами похожи на халву.

Правда, интерес её был небескорыстен.

Засунув обутые в сандалии ноги в металлическую сетку пароходного борта, чтобы стать повыше, внучка вцепилась в поручень и, раскрыв рот, внимала бабе.

А баба её придерживала и рассказывала, что Стенька Разин со своими разбойниками когда-то прятал здесь клады – вон, видишь, может быть, и в тех пещерах.

– Ух ты, разбойники! – восхитилась внучка. – И клады! А давай пойдём заберём!

– Ну, да, – засмеялась баба, – прямо там сокровища всё это время только и ждут, когда старая да малая придут за ними.

Ночью все собрались на одной палубе.

Теплоход долго и скучно выстаивал в одних шлюзах, в других, зашёл в Жигулёвское водохранилище.

Вдали на берегу красиво светились в синей темноте яркие огни Тольятти.

Внучка тоже была тут с бабой, среди взрослых. Дразнила бабу и отбегала подальше: маленьких детей здесь больше нет, а вот ей баба всё разрешает, всё, что ей хочется. А баба не выпускала её из виду и старалась стать поближе.

Баба никогда не ругала её. Порой только что-нибудь объясняла.

Что не нужно наступать на крышки люков и ходить под балконами, потому что есть тротуар. Бережёного Бог бережёт, и на Бога надейся, а сам не плошай. А не плошай – то есть, не будь плохим. Тогда и Бог поможет, и люди потянутся…

Что нехорошо одаривать «на, тебе, Боже, что самим не гоже». И что девочке красивее ступать «ёлочкой», а не косолапым мишкой.

Но особо наставлениями не досаждала.

Детский сад был возле дома, на другом краю двора.

Баба договорилась с заведующей, и летом внучка в саду почти не появлялась.

Да и в другое время баба частенько забирала внучку на несколько дней, если у них намечались важные дела: очередная поездка, например. И просто заранее предупреждала воспитательницу.

Чаще всего баба с внучкой ездили куда-нибудь просто так, из интереса.

Только в Камышин по делу, на свадьбу к родственникам. Присматривать за внучкой поручили тоже чьему-то внуку, рассудительному мальчику постарше неё.

На свадьбе в районной столовой, большой и светлой, всё было чинно и чисто. Только дед единственный выпил много водки, но относившийся к бабе с большим уважением отец невесты и ещё один родственник помоложе, оба пропустившие лишь по паре рюмочек, применили все свои дипломатические способности и сумели уговорить деда, чтобы тот отправился спать.

Внучка попозже прокралась в тесную комнатку, заставленную мебелью.

На высокой железной кровати, застланной чистым бельём в мелкий голубой цветочек, спал дед. Он что-то проговорил, внучка не поняла, что это во сне, подошла поближе.

Дед лежал на спине, глаза его были приоткрыты. Испугавшись, сама не поняла чего, внучка побежала к бабе. Примчавшаяся баба, а вслед за ней и свояченица, сразу успокоились, увидев, что дед просто спит. А глаза приоткрыты, потому что выпил много. И велели внучке ему не мешать.

Потом они втроём – баба, дед и внучка – ездили в Саратов, на экскурсию.

В пути дед с бабой поссорились, потому что внучка канючила всю дорогу туда и вывела из себя обоих. Они даже не стали фотографироваться на площади, где собрались экскурсанты. Внучке тоже было не до фотографа: слишком тепло одета, слепило солнце, хотелось пить.

Зато в Волгограде они втроём не поссорились ни разу.

Было солнечно, но не душно, внучку сильно впечатлила огромная «Родина-Мать». Дед молчаливо и задумчиво осмотрел монумент, перекинулся парой задушевных слов с незнакомыми фронтовиками в орденах и пошёл немного побродить один, пока баба присела отдохнуть с уставшей внучкой.

И потом все втроём с удовольствием сфотографировались.

В середине лета приехали папа с мачехой.

Баба уступила спальню – две сдвинутые вместе полутора-спальные кровати – зятю с новой женой. А сама с внучкой устроилась в проходном зале на диване.

Внучка отвыкла от отца и теперь стеснялась.

Встав по привычке рано, не знала, куда себя деть.

Во-первых, квартира стала сразу меньше – минус спальня.

Во-вторых, баба ей ни шуметь не давала, ни гулять не отпускала – как же, дорогие гости захотят увидеть её, а она во дворе коленки расшибает.

Вскоре мачеха выплыла из спальни, мелодично позвала её и усадила в середину.

Сама сидела рядом на кровати, модная, с чёрными волосами, обрамлявшими круглое лицо, в коротком стёганом розовом халатике, спрашивала, рассказывала что-то интересное. И мастерила из щедро выданного бабой разноцветного мулине, на выбор – почему-то чёрно-жёлтую куколку-человечка. На полу стояли тапочки без задников с узкими носами, из расшитого бисером малинового бархата.

– Ух, ты, – сказала внучка, – и я хочу такой халат! И тапки…

– Халат можешь примерить потом, – насмешливо сказала мачеха, – когда я переоденусь.

Папа тоже сидел здесь, молча читал местную газету – главную прессу маленького заводского городка.

Мачеха беседовала с внучкой, как со взрослой. Внучка была счастлива.

Они все вместе отправились в Суздаль – мачеха, папа, баба и внучка.

В Суздале внучке больше всего понравились львы на тяжёлых воротах, с кольцами в пасти. Она попросила, чтобы её подержали, пока открутит кольцо на память, но над ней только посмеялись.

Взрослые со знанием дела осматривали достопримечательности, и она тоже интересовалась. Красиво так!

Но вскоре устала, заленилась, начала ныть и канючить.

Баба, конечно, подхватила её и усадила себе на шею.

Папе, конечно, не очень понравилось, что здоровый и крепкий трёхлетний ребёнок всё время ездит у тёщи на шее.

– Действительно, она может прекрасно ходить сама, – поддакнула мачеха.

– Да ну что вы, она же маленькая, устала, – поддержала баба внучку.

Внучка, и правда, поскорее приняла измученный вид.

– Ну, хорошо, хорошо, – добродушно сказал папа и одним махом снял её с бабиной шеи и посадил на свою. – Только смотри там не описайся, – строго добавил он.

В общем, езда на папиной шее не вызвала у неё восторга.

Сразу возникла дилемма: за что держаться? За шею или за волосы?

Волосы, конечно, у папы хорошие – каштановые, блестящие, чуть вьющиеся – не до плеч, но почти. Она украдкой потрогала прядку: мягкие.

Но вряд ли папе понравится, если она вцепится ему в волосы, – рассудила она. Так что же тогда, в шею вцепиться?

Странно, на бабиной шее таких вопросов не возникало.

Папа, конечно, сам крепко держал её за ноги.

Но ехать так всю дорогу, не пинаться, не ёрзать, не подпрыгивать – это выше её сил. И она заявила, что вполне отдохнула, теперь будет ходить сама.

Папа поставил её на землю, и они пошли дальше.

А метров через сто она снова заканючила и стала проситься к бабе на шею.

Баба, уже сама притомившаяся, с бисерными капельками пота на лбу, конечно, тут же её подхватила.

Папа опять пересадил дочь к себе на плечи, она посидела-посидела, да и попросилась вниз. А потом – к бабе.

Остаток пути отец взглядывал с неодобрением на своего отпрыска, едущего на шее бабы – уставшей, но не подающей вида. Но решил не портить тёще настроение.

Когда внучке шёл пятый год, отец с мачехой увезли её во Владимир.

Она путешествовала почти с рождения.

Первый раз летела в полтора месяца: бабушка забрала её из Ленинграда.

И потом баба постоянно её куда-нибудь возила, так что она привыкла к поездам и самолётам.

Но этот раз не был обычным.

Она ехала не просто в новый город. А в новый дом и в новую жизнь.

А как же капризы по нужному поводу?

И – желание по вечерам обязательной сказки. А по утрам – такого варенья, какое хочется именно сегодня. Потому что иначе она не станет есть кашу.

А кто сделает ей «гуси-лебеди»?

Потому что так ей делали только дед с бабой. Да и то обязательно вместе.

Когда на асфальте после дождя оставались большие лужи, дед с бабой крепко брали внучку за руки.

Поднимали высоко, быстро проносили над лужей и приговаривали: «полетели-полетели»! Сколько луж – столько и «гусей-лебедей».

Правда, порой она канючила и без дождя.

Но тут уж дед с бабой поднимали её всего раза два-три.

И говорили: вот соберётся дождь – будут тебе и гуси, и лебеди.

Однажды, пролетев над лужей и приземлившись, она спросила, держась за ладони бабы и деда:

– А я сама смогу полететь?

– Сможешь. Только сначала вырасти, – ответил дед, загадочно улыбнувшись.

Она задумалась.

– А другие люди летают? – спросила она.

– Все летают. Многие улетают, когда взрослеют, – объяснил дед. – Другие, когда старые становятся, тоже улетают, только уже, понятно, в другие места.

– А в какие – другие? – навострила она уши: такого она ещё не слышала.

– Рано тебе об этом думать, – дед поймал укоризненный бабин взгляд и закончил разговор.

…Ночью она отчего-то проснулась.

Тихо полежала на нижней полке, но не могла уснуть. Они ехали втроём, четвёртое место пустовало.

Она хотела выйти в коридор. Но купе заперто, она не сумела бесшумно его открыть. Тогда кое-как отстегнула серую дерматиновую шторку. Шторка устремилась вверх, на середине окна застряла, но вскоре с шорохом опять поползла кверху.

Ритмично стучали колёса, поезд покачивался в такт, взрослые спали.

Она отодвинула подушку, встала коленями на диван и с неясным волнением приникла к окну, держась за лакированную раму и привинченный стол.

Снаружи гудели провода, мелькал чёрный лес. Проносились огни – бежали навстречу поезду, а, поравнявшись, внезапно освещали окно и всё купе, и тут же убегали в хвост.

Скорый поезд Самара-Москва на всех парах мчался вперёд. В ночь и неизвестность. Оставляя позади что-то абсолютно беззаботное, совершенно счастливое, надёжно защищённое.