Читать книгу Там, где лето. Аметист - Александра Семенова - Страница 7

Лето я всегда проводила в деревне у бабушки. Но не так, как другие мои одноклассники, – их бабушки жили близко, максимум в соседней области. А моих родителей занесла в свое время нелегкая в другую республику нашего Союза Советских и очень Коммунистических. До бабушки ехать нужно было почти сутки, поэтому нас с братом туда транспортировали на семи перекладных, сгружали и оставляли на веки вечные, то есть до конца августа.

С одной стороны, я завидовала одноклассникам, их возможности вернуться домой в любой момент, отмыться, сменить картинку, сходить в кино, похавать мороженку – и опять поглубже нырнуть босыми пятками в траву. Но была прелесть и в нашей длительной ссылке без права на переписку. А точнее, только такое право и было: письма родителям мы писали самозабвенно и по десять листов, так что они в конверт не пролезали, а вот телефон в деревне водился только у соседей, и только через подъезд на очень хромой кобыле можно было его допроситься.

В чем же была прелесть ссылки? В том, что, когда ты, насквозь прокаленный двухсполовиноймесячной деревенской жизнью, возвращался наконец в город, да еще и в столицу, да еще и другой – теперь уже – страны, ты как будто заново рождался. Все не то и не так, твоя квартира как чужая, дома высокие, улицы ровные. Каждый раз это было новое знакомство со своим привычным миром.

И это, напомню, конец августа, начинают отовсюду съезжаться одноклассники, ты случайно во дворе встречаешь то того, то этого. Все вымахали, возмужали, девчонки, заразы, стали красивее, а ты-то, конечно, нет. Ты, кажется, и бока наела, и вот прыщ новый на носу вскочил как раз к первому сентября, чтоб ему пусто было, нашел время… То есть тебе и волнительно, и радостно, и немного стыдно и неловко выходить на улицу, ведь каждый такой выход может неожиданно вылиться в смущенный «ой, привет», после которого еще же и самое ужасное! Когда пытаешься разойтись! Ты влево – и он влево, ты вправо – и он вправо. Хоть под землю провались!

В самый распоследний день лета мама отправила меня в магазин за сметаной. Магазин! Это же рассадник! Заминированное поле! Каждого твоего одноклассника, прозябающего последние дни лета дома, мама наверняка тоже отправила в этот момент за чем-то в магазин. Попасть в такое тусовочное место в новом прыще, в то время как там, конечно же, соберутся загорелые звезды, я никак не могла, поэтому напялила новенький костюм – представляете? костюм! – взяла банку, расправила плечи, как тот атлант, и выдвинулась.

Стоп. Банку? Угу. В девяностые желеобразных пакетов да пластиковых стаканчиков под этот продукт еще не предусматривалось. И граждане являлись в магазин со своими банками, в которые им из большого чана красивым пластиковым кувшином размашистым точным движением плескалась густая (если повезет) белая масса.

Я зашла в местный дворовый гастроном и закатила глаза – очереди в молочный отдел зашкаливали. Знаменитые очереди девяностых. Ничего не поделаешь, пригорюнилась и стала последним вагончиком. Стою, лампы на потолке пересчитываю. Смартфонов тогда не было, плееров тоже. Даже в очереди не постоишь как человек.

И вдруг! Впереди, в соседней сосиске-очереди, уже почти у прилавка! Знакомые глаза! Так и есть – Крокодил! Генка, король класса. Кроме как Крокодилом, его, понятно, никто не звал. Он даже не обижался, потому что отсутствие малейшего сходства с этим зверем было видно даже слепому. Что там говорить, Генка был писаным красавцем. По нему сохли все девочки, и не только в нашем классе, ясное дело. А он ни одной из них не отдавал предпочтения – некогда мне, мол, милые дамы. Я футболист, в свободное от школы время подаю огромные надежды.

Почему я говорю «ни одной из них», а не «ни одной из нас»? Да потому что себя (не забываем про бока и мигрирующие прыщи) я ни в коем случае не могла помыслить в качестве претендента на его сердце. Уж слишком он был хорош. Мне оставалось только мечтать по ночам в подушку, и мечты уходили, надо вам сказать, настолько далеко, что где-то там даже маячила наша с ним маленькая кудрявая дочь.

Его взгляд из очереди пригвоздил меня к месту. Я мысленно схватилась руками за прыщ и мысленно же крякнула от досады. А снаружи неловко скривилась – видимо, это означало у меня улыбку. Крокодил сделал движение головой, приглашающее наплевать на общественные устои и правила приличия и присоединиться к нему в его столь близком к сметанной цели месте под солнцем. Я не поверила глазам, неловко дернулась, но он повторил движение, и я на полусогнутых подошла к нему. Генка смущенно звякнул своей банкой, шепнул «привет, тоже за сметаной?», снова смутился дурацкой очевидности своего вопроса, и мы мучительно (но кое-кто еще и сладко) замолчали до самого пластикового кувшина.

Нет, сметану он мою нести не стал, есть все-таки какие-то рамки. Одно дело поднести портфель однокласснице, а другое дело – литр сметаны. Мы бы со стыда оба сгорели. Поэтому шли домой, втайне радуясь, что сеточки у нас непрозрачные. Говорить было особо не о чем – господи, о чем мы могли говорить, мы за все девять лет в одном классе и слова, наверное, друг другу не сказали. До дома было, к несчастью, недалеко. На прощанье он улыбнулся мне самой невероятной своей улыбкой – и мы разошлись по подъездам.

Не знаю, как я не грохнула эту сметану и не обвалила заодно лифт – так прыгала.

Наутро неминуемо наступило 1 сентября. С чем-то одновременно жгучим, тягучим, замирающим и порхающим внутри я вышла из дома и повернула в арку, за которой был Генкин подъезд, а дальше стадион и наша школа.

И остолбенела. У подъезда стоял он, Крокодил. До начала урока осталось пятнадцать минут, с чего бы ему просто так стоять?

Увидел меня, улыбнулся так же, как вчера, подождал, когда я поравняюсь с ним, сказал «привет», взял мою руку в свою (всё, что было в моей пятнадцатилетней жизни до этого, гроша ломаного не стоило по сравнению с ощущением моей руки в его руке), и мы пошли в школу.