Читать книгу Опять не могу без тебя - Александра Соколова - Страница 4

«ВСЁ, ЧТО САМ СЕБЕ ОТВЕТИЛ»

«Писательство – это призвание, от которого не уйти,

и тот, у кого оно есть, должен писать,

потому что только так он сможет одолеть

головную боль и скверное пищеварение».

Габриэль Гарсия Маркес

От книги «Холодный горизонт» Гилберт пришел в ужас.

В самолёте, по дороге в США, он прочитал её несколько раз. Сначала ознакомительно, целиком. Потом подчёркивая реплики и описания персонажа, на которого летел прослушиваться. Хотя тут же понял, что роли этой ему не получить никогда в жизни. Не вышел ни лицом, ни статью для «неземной грации» или «тела, как у мраморного Давида». Ха, да он скорее был полной противоположностью этого сказочно красивого, сказочно ловкого, не в меру самоуверенного парня, от взгляда которого девчонки складывались в хорошо организованные штабеля. Единственное, что Гилберт нашел в нём своего, было унылое занудство.

Да и во всем остальном книга оказалась отвратительной. Гилберт ясно увидел все её недостатки. Затянутая, бессобытийная исповедь закомплексованной девчонки. От повторяющихся по сто раз слащавых подробностей ломило зубы. От описания добродетелей главного героя главе к третьей начинало беспощадно тошнить. Из-за примитивного нелогичного сюжета в конце каждого эпизода охватывало непреодолимое желание выбросить книжонку из иллюминатора.

После второго прочтения, убедившись, что роли ему не видать, Гилберт смирился и даже похвалил себя за то, что не собрался прочитать этот бред до отъезда. Иначе точно бы не заставил себя поднять задницу и уехать из Лондона.

А потом взял ручку и стал пытаться исправлять этот текст.

Он же умел, он же научился этому когда-то; он же знал и раньше простой интуицией чувствовал, как именно должен идти вперед сюжет, как правильно выстраивать диалоги, выгодней подавать детали. Где были длинноты, он убирал их, заменяя пустые многословные страницы двумя чеканными, чётко сформулированными фразами. Где слащавость зашкаливала до абсурда, придумывал краткую саркастичную характеристику, развивающую образ вглубь. На последней странице, оставленной издательством «для заметок», набросал альтернативный сюжет, где каждый персонаж действовал в соответствии с неразвитым в книге конфликтом. Получилось, правда, грустно: влюбленные с мукой расставались в финале, а половину героев ждал безвременный печальный конец. Потому что счастливое завершение истории и так уже было написано, и Гилберт не верил в возможность такого полного, совершенно сериального хеппи-энда, которого дожидался каждый герой. Ну серьёзно – ну не бывает.

В приступе острой надежды Гилберт спешно открыл компьютер. Уже много месяцев он не мог связать ни строчки, и сейчас ощущение ёмких фраз и нужных слов показалось желанным, как кажется быстрый бег сломавшему ногу. Он же умел это, мучительно ныла внутренняя пустота. Он же делал это когда-то, когда-то совсем давно; ведь ему не приснились те ночи, когда до рассвета он сидел за компьютером, складывая из нужных фраз правильные тексты.

Но слова не слушались его, разбегаясь врассыпную под его пальцами. Единственно верное, что он мог сделать для своего текста, это нажать на кнопку удаления его с лица земли. Как будто он, как в детстве, пытался вылепить снеговика из пушистого неплотного снега – но любая фигура рассыпалась, превращаясь в снежную пыль, и он морозил себе кончики пальцев и плакал, опуская руки.

Как бы то ни было, поворачивать самолёт назад было нельзя – да Гилберт и не хотел назад. Иллюзия начала новой жизни несла в себе нечто утешительное. Он не был так молод и наивен, чтобы не знать, что от себя не убежишь, и надеяться, что перемена мест сама по себе сможет залечить прошлые раны. Но, по крайней мере, было по-прежнему интересно узнавать что-то новое, и нового было много. Как человек, впервые вышедший на улицу после долгой болезни, Гилберт жадно ловил впечатления от незнакомого, совсем чужого города, от улыбающихся странной улыбкой людей со смешным акцентом, от глупого, неправильного ощущения, что, приняв решение убежать от старого, он каким-то образом сможет хоть чуть-чуть привести в порядок свою сбившуюся с рельс жизнь.

Его агент времени не терял и послал на кастинг в многообещающий проект чуть ли не всех своих подопечных. Гилберт вовсе не был избранным – по крайней мере, таких избранных, отобранных после первого этапа лондонского прослушивания, их был добрый десяток. Им всем сняли в агентстве большую, светлую, по-настоящему американскую квартиру; Гилберт шутил, что попал в Зазеркалье, не иначе. Вместо сырого полутёмного крысятничка он оказался в роскошной спальне с окном во всю стену и с кроватью, которая по квадратным метрам превышала всю его прежнюю комнату. Вместо невысокого, уже лысоватого Стивена, похожего на пожилого хоббита, и их вечно небритых похмельных друзей теперь его окружали победители конкурса «самый видный мужчина мира». Это было как неожиданно оказаться в сериале, где несколько роскошных главных героев вместе поселились в шикарной квартире неподалеку от Голливуда и ждут, когда же начнется их блестящая карьера. Гилберт даже подумал, что, если бы это случилось раньше, он бы написал сценарий. О том, как пятеро, например, красавчиков завоевывают Фабрику грёз. Главным в этом сценарии был комедийный элемент, завязанный на шестом герое – незадачливом увальне с вечно развязанными шнурками, который волочится за своими роскошными друзьями и постоянно попадает в идиотские ситуации.

Гилберт ненавидел завязывать шнурки. Они всё время развязывались обратно.

В принципе, он даже не был уверен, что ему стоит идти на кастинг. Была охота позориться на весь свет. Он разве что ростом не уступал остальным членам этой британской секс-команды. Его типаж терялся среди остальных – затмевали шикарные брюнеты, накачанные блондины, умопомрачительный гибкий юноша с золотыми кудрями и глазами цвета морской волны. Гилберт впервые видел такой цвет глаз и довольно внимательно его разглядывал, о чём впоследствии пожалел. Ясноглазый Аполлон воспринял интерес Гилберта весьма однозначно и не раз намекал на желание познакомиться с ним поближе – к интересу со стороны женского пола он оказался полностью равнодушным.

Гилберт избегал его, как мог.

Как бы то ни было, на кастинг он пошёл. Их разделили на две части, и в назначенный день он заявился в студию, в основном для того, чтобы посмотреть, как на самом деле проводят кастинги в настоящем Голливуде. Он по-прежнему жадно стремился узнать и попробовать как можно больше; как в детстве, когда только решил, кем хочет стать. Мало ли – вдруг когда-нибудь он всё-таки сможет написать об этом… Или же расскажет кому-то, кто будет моложе и талантливей него, кто не потеряет так же бездарно своей счастливой способности создавать тексты.

Давненько Гилберт не чувствовал себя настолько не в своей тарелке. Всё происходящее казалось ему сюрреалистичным, странным, как если бы он попал на картину Дали. Ночью накануне он почти не спал – часовые пояса хронической бессоннице не помогали, да и мысли лезли одна другой горше. От американской еды снова болел живот, а от волнения сердце стучало где-то в голове, а не там, где ему положено. Гилберт плотно пообедал успокоительными и лекарствами от желудка и на студии сидел, как под кайфом. Волнение с болью таблетки не уняли, а рефлексы притупили здорово.

Сценарий фильма оказался не то чтобы совсем плохим. Наоборот, по оценке Гилберта, им удалось насколько можно завуалировать слишком явные недостатки слабого первоисточника. Он бы, правда, написал лучше, если бы только мог, но ведь он не мог. Почему-то от этого было по-прежнему так обидно, словно проклятая немота тоже болела у него внутри.

Режиссёра Гилберт знал плохо. Брал в прокате пару её фильмов в порядке изучения матчасти, но ни один до конца так и не досмотрел. Засыпал на середине из-за их подчеркнутой бессобытийной гармоничности. Знал только, что фильмов у неё много; что зовут её Маргарет и что она заявила, что будет искать подходящего актёра для сказочного красавчика, «даже если придётся обыскать весь мир». Замечательно; юношеский максимализм давно заставлял Гилберта чувствовать себя прожжённым, умудрённым жизненным опытом циником. Пусть ищет. Ей же хуже.

Вроде как известна была и исполнительница главной женской роли. На неё утвердили восемнадцатилетнюю дочь Авроры Миллер, оскароносной нашумевшей актрисы, чьё имя говорило само за себя и было на устах у всех, кто любил и разбирался в кино. Фильмы с самой Авророй Гилберт мог пересматривать бесконечно, а вот на дочку посмотреть не успел. Достаточно было и того, что она была «дочкой». Как и того, что в один голос с режиссёршей она во всех интервью вопила, что для «Холодного горизонта» они будут искать актёра, пока не найдут идеал. Да хоть обыщитесь, хмыкал Гилберт. Кто вам мешает-то.

Да и кому там нужен идеал, глумился он, пока ожидал своей очереди и старался отвлечься от сонливости и рези в желудке. Роли-то там – счастливо-несчастные влюблённые из второсортной сказочки для самок. Встретятся, влюбятся, пострадают и уйдут в закат. «Дочки» да златокудрого прельстителя с глазами цвета морской волны более чем достаточно. Все школьницы утонут в розовых соплях.

Чем дольше он думал, тем больше его подмывало плюнуть и уйти. Прослушиваться последним из британского секс-парада, где у каждого красавчика было уже фильмов по десять, Гилберт не видел смысла.

Иногда он с интересом думал теперь, что бы с ним стало, если бы он ушёл.

Маргарет была похожа на маму. Это было первым, о чём он подумал, когда вошёл в комнату. Высокая, статная блондинка, она радушно приняла его, как родного, со всех сторон ощупала и посадила пить чай. Ну-ну, подумал Гилберт, если они распивали чаи с каждым претендентом, неудивительно, что его так долго мариновали в ожидании. «Расскажи нам, чем ты занимался вчера», – соловьём заливалась режиссёрша, как будто была психотерапевтом, а не проводила кастинг. Пару месяцев назад мама заставила Гилберта пойти на подобную душеспасительную встречу – он пошёл только для того, чтобы с ней не спорить – и вот там пришлось отвечать на такую же ерунду. «Что ты думаешь о своей жизни?» «Что сможешь привнести в своего героя?» «Какую сцену из сценария тебе хотелось бы сыграть в первую очередь?»…

Гилберт чуть ли не в лицо ей начал смеяться над её вопросами. И отвечал поэтому честно, не боясь. О своей жизни я думаю, что она – борьба. Выражаясь мягко в присутствии дамы. С чуваком этим меня роднит только то, что я так же занудно умею выносить мозг молодым девушкам – только они не валятся к моим ногам, я же не книжный герой. И сцену я хочу сыграть ту, где герои расстаются во имя светлого будущего. Во-первых, там хоть есть, что играть – в остальных эпизодах надо только красиво ходить и махать ресницами. Во-вторых, я согласен, что девчонке будет без него лучше – он невротик и тиран. А в-третьих, это, кажется, единственный сюжетный поворот из всего двухчасового фильма.

– Ты свободен сегодня вечером? – неожиданно спросила Маргарет, когда Гилберт выполнил по её просьбе десятки проб перед камерой, прочитал ей по ролям полилог персонажей на восемь, поделился жизненной философией и предложил самому заварить чай, раз уж у них такое милое чаепитие. – Я хочу, чтобы мы с тобой кое-куда съездили.

У неё были мягкие, странные интонации, когда она звонила кому-то и предупреждала об их приезде. Гилберт был слегка разочарован: надеялся отправиться в шикарную квартиру и наконец разлечься на кровати размером с космодром.

– Я хочу, чтобы ты познакомился с исполнительницей главной роли, – как бы между делом сообщила Маргарет, когда они сели в машину. – Для этого мы должны отправиться ко мне домой. Я обещала, что последнее слово о партнёре останется за ней.

– Вы что, возите к ней всех претендентов?

– Нет. Только тех, кто мне понравился.

– И много таких – тех, кто вам понравился?

– Мало. Поэтому постарайся сосредоточиться.

– Ошизеть, – усмехнулся Гилберт и неожиданно заснул, успокоенный чёткими движениями Маргарет за рулём. Она все время улыбалась, глядя на него в зеркало заднего вида. Или, по крайней мере, так ему казалось сквозь сон.

А вот эта сцена могла бы попасть в сериал, думал он, когда вышагивал по бархатному газону во влажной калифорнийской ночи по направлению к бунгало Маргарет. В темноте уютно, будто в сказочной избушке, светило одно-единственное окно.

На этом этапе Гилберт пожалел, что хотя бы бегло не проглядел фильмографию «дочки», неожиданно обширную, несмотря на её молодость. Не то, чтобы это было очень важно, но ведь сейчас придется знакомиться, а она наверняка окажется заносчивой ухоженной заучкой, которая уже выучила наизусть весь сценарий и под каждую фразу подобрала аллюзию из арт-хаузного кино. Впрочем, могло быть и хуже. Даже больше было шансов, что в фильмы её выбирают по матери, и тексты она не учит из принципа. Тогда это будет избалованная, капризная инфанта, убеждённая, что, если ей захочется, она может изменить сценарий «Ромео и Джульетты» на хеппи-энд.

В общем, к тому, что его ожидало, Гилберт был не готов.

Он-то по наивности ожидал увидеть девочку, подобранную за сходство или хотя бы созвучие с образом, который ей предстояло играть. Героиней была нежная, ведомая, очень верная девушка, которая любила читать в одиночестве книжки и пунцово краснела под мужскими взглядами, а впрочем, и под любыми взглядами вообще. В реальности таких девушек, конечно, не осталось – спасибо, это он уяснил – но по его представлениям, они должны были подобрать хоть отдалённое подобие такого артефакта. Взрослая, спокойная девчонка, умеющая читать между строк и отличать настоящее от фальшивого…Привыкшая думать задом наперед поклонница Джейн Остин…

Во всяком случае, он почему-то не предположил, что впервые полюбившую робкую героиню будет играть жёсткая, зло смотрящая женщина с тёмными глазами, которая исподлобья впивалась в собеседника острым неулыбчивым взглядом, материлась, как сапожник, курила, как паровоз, а ещё была глубоко и несомненно беременна.

Гилберт думал, он прямо там сейчас и хлопнется в обморок. Маргарет ласково, совершенно по-родственному обнимала незнакомку – и как не боялась, что та её укусит – кратко расписывала все встречи сегодняшнего дня и представляла Гилберта, давая ему характеристики, от которых он подумал, что она перепутала и взяла чужое досье.

Ошалело моргая, он по-идиотски переминался с ноги на ногу и всё придумывал, что бы такое сказать, когда острый взгляд вонзился в него, как жало. Рентгену по степени просветки было до этого взгляда далеко.

– Привет, – он попятился, когда «дочка» подошла к нему и без улыбки протянула руку. – Я Бруклин Бридж.

По впивающимся глазам и воинственно выставленному вперед подбородку Гилберт понял: главный кастинг ждал его здесь. Если сейчас он отпустит какую-нибудь шутку, позволит себе улыбнуться или начнёт задавать вопросы, то в лучшем случае эта воинственная дамочка его кастрирует, а в худшем – закопает под бархатным газоном его останки.

– Гилберт Тауэр, – бесстрастно представился он, осторожно пожимая её маленькую аккуратную ладонь. – Лондонский Тауэр.

Холодные глаза несколько секунд внимательно блуждали по его лицу, и он сознательно не отводил взгляда.

– Проходи, Гилберт. Давай попробуем порепетировать.

И это был первый раз, когда они друг друга поняли.

То есть, если бы это был роман, думал Гилберт, то эту сцену он закончил бы именно этой фразой.

Им вдвоём ещё столько предстояло узнать в следующие несколько лет. Они проводили вместе часов по двадцать в день; они спорили, ругались, доказывали друг другу свою правоту и демонстрировали друг другу свои ошибки; они изводили друг друга шутками и ругали за неспособность сосредоточиться. Вдвоём они наблюдали, как необратимо меняется их жизнь, и обсудили друг с другом всё, что в этой жизни знали; они увидели друг друга в любых состояниях и настроениях и научились вести себя так, как эти состояния и настроения предполагали. Они могли друг друга не одобрять или, наоборот, восхищаться; удивлять друг друга или казаться страшно предсказуемыми. Не случилось между ними пока только одного: чтобы они друг друга не поняли.

И если бы это был роман, Гилберт бы написал, что в тот момент такое понимание было, наверное, самой удобной вещью для них обоих. Что они так ждали его, что сначала даже не сумели обрадоваться, обретя.

Маргарет с Бруклин были страшными трудоголиками; это Гилберт понял сразу же, как они начали репетировать. Сначала они долго обговаривали что-то о сценарии, сидя в гостиной типично американского, просторного дома; к его полному удивлению, они то и дело кивали на его идеи о персонаже, которые он саркастически высказывал, думая, что шутит. Маргарет была с ними по-матерински нежна и при этом следила, как львица, за каждым их движением. Гилберт понял, что мысленно она уже сыгрывает их, представляет себе перед камерой. Бруклин то и дело ворчала, обиженно и злобно, всё время смотрела на него, и он ёжился под её тяжёлым взглядом. Он думал, сейчас соберется народ, оценивать их репетиции, но этими двоими, кажется, вообще никто не интересовался. Маргарет демонстративно отключила домашний телефон. Бруклин постоянно вертела в руках мобильный и то и дело проверяла его, но Гилберт так ни разу и не видел, чтобы он подал хоть какой-нибудь сигнал.