Читать книгу Кент ненаглядный - Алексей Аринин - Страница 10

Просить у родителей деньги Роману Белозерцеву не позволила совесть. Он просто ушел из дому, шепнув матери, чтобы она не беспокоилась.

– Я не пропаду, – сказал он ей.

– Пропадешь! – воскликнула мать – стареющая женщина с заплаканными глазами. – Такие, как ты, всегда пропадают.

Это была правда.

Но Ромка не остановился. Он толкнул дверь, слыша за спиной материнский плач и гневные возгласы отца.

Роман был ребенком поздним и единственным. Он рос добрым, веселым, беззаботным и оставался таковым до последнего времени, до того дня, пока не встретил свою любовь…

Окруженный родительской заботой и лаской, он целыми днями просиживал дома; не связывался с «плохими компаниями», не посещал «подозрительные вечеринки». Кончив школу, он поступил в университет, где за ним тут же закрепилась репутация домашнего мальчика.

Пай-мальчика всегда можно узнать потому, как неловко он чувствует себя, ругаясь матом. Его выдают аккуратно отутюженные брюки и робкая улыбка, появляющаяся всякий раз, как только над ним пошутят. В довершение Ромка носил очки, этот вечный атрибут маменькиных сыночков.

– Ромыч, курнем анаши? – подмигивал ему парень из группы, и тотчас, будто опомнившись, хватался за голову. – Да-да, я и забыл совсем: тебе ведь мама не разрешает.

У девчонок гораздо лучше получалось вогнать в краску смешного очкарика. Одна из них при встрече посылала ему воздушные поцелуи, от которых он чувствовал дрожь во всем теле. Другая смущала его тем, что обращала внимание на предметы своей одежды.

– Ромочка, – говорила она, – посмотри внимательнее, мне идут эти сапожки? Они делают меня сексапильнее? Или мне нужно одевать с ними юбку покороче?

Над Ромкой всю жизнь подшучивали, и он привык к этому. Зла он не помнил и был чрезвычайно отзывчив. Не раз ему приходилось помогать по высшей математике ребятам, которые, придя к нему в гости, расправлялись с содержимым холодильника и уходили, забыв сказать «спасибо».

Как человек, чья доброта не знает границ, человек, не видевший ни трудностей, ни предательства, он верил людям. Ему можно было наплести с три короба и он, приняв эту галиматью за чистую монету, сразу же отдавал все свои карманные деньги. Если его приглашали на вечеринку, то лишь для того, чтобы под боком был наивный, незлобный паренек, готовый сносить самые дерзкие остроты.

В шумном обществе сверстников он ощущал себя не в своей тарелке. Свет родных окон манил его, звал…

В просторной уютной гостиной отец, обнаруживший появление сына и потому отложивший газету, обычно предлагает партию в шахматы.

– Какой у нас счет? – спрашивает он, зная, что не получит ответа.

Какая разница, какой счет! Главное – общение отца с сыном.

А с кухни доносятся ароматы, от которых кружится голова. Там хозяйничает мама. Она варит, стряпает, печет, не покладая заботливых рук. Эти же руки нежно касаются Ромкиной головы, когда он садится за стол и начинает уплетать булочки.

– Как учеба? – спрашивает мама, и это еще один глупый вопрос.

Почему – глупый? Да потому, что Ромка – хронический отличник. Он может без запинки перечислить страны, через которые проходит экватор, назвать год, когда на Каталаунских холмах был разгромлен Аттила и, нахмурившись, решить сложнейшую математическую задачу.

– Ты вундеркинд, – умиляется мама. – Таких совсем мало сейчас.

А отец, всегда серьезный, сдержанный, редко позволяющий себе улыбнуться, в этот момент светится счастьем.

Родители не надышатся на сына. Оставаясь вдвоем, они говорят только о нем. Чьи-то дети попадают в тюрьму, садятся на иглу, конфликтуют с семьей. Ромка же, уходя из дому, целует мать, а в выходные помогает отцу на даче. Почти все свободное время он проводит в своей комнате, где царит волшебный полумрак, а со стеллажей в руки просятся тома Достоевского, Моэма. Чтение завораживает, уносит к бушующим морям, бросает в промерзлые пещеры. А мама, проходя мимо сыновней комнаты и слыша шуршание страниц, лучезарно улыбается.

Иногда всей семьей они ходят в лес на лыжах. Мороз игривым мальчишкой щипает лица, заблудившийся среди деревьев ветерок швыряется снежком, и все это так здорово! Домой они возвратятся уставшими, веселыми и довольными, усядутся перед телевизором и будут смотреть старые советские фильмы. Эти фильмы успокаивают, изгоняя из души неясную тревогу; в них мир добрый, а люди предсказуемые.

А еще отец берет его с собой на рыбалку. Сидя в надувной лодке над сонной задумчивой рекой, так хорошо размышлять о чем-нибудь приятном и так бесподобно мечтать! Ни звука, ни ветерка. Величественные деревья, облака в бледно-голубой утренней выси, зеркальная гладь реки – все замерло. Даже отец превратился в восковую фигуру. Мир застывших форм. Никто не потревожит тебя, знай себе поглядывай за поплавком, да думай о том, к чему душа лежит. Не беда, что улов невелик, побыть наедине с собой – вот для чего нужна рыбалка.

Друзей у Ромки нет: он тяжело сходится с людьми и, видя нового человека, замыкается. Его родители по этому поводу не переживают. С Ромкиным интеллектом, с Ромкиной порядочностью тяжело нынче найти друга. Ну, да ничего, кончит университет, устроится на работу, у него появится хорошая девушка, а там и до внуков недалеко. Такой теории придерживалась чета Белозерцевых.

Роману вот уже двадцать, но не с одной девчонкой он даже не целовался. Стоило ему только оказаться поблизости с понравившейся ему девушкой, как сразу начиналось: кровь стучала в висках, по телу пробегала дрожь, а волнение мешало связности речи. В то время, когда мать с отцом думали, будто их чадо парит над сверстниками, чадо, стоя перед зеркалом и видя в нем анемичного очкарика с копной волос, похожей на птичье гнездо, и прыщами, щедро рассыпанными по лицу, говорило:

– Внутренний мир, конечно, должен быть богат, но и внешний желательно, чтобы не бедствовал.

Люди, близко знакомые с неудачей, боятся повторения собственных ошибок. Именно поэтому Ромка не решился заговорить с девушкой, из рук которой неосторожным движением выбил сумочку. Сумочка упала и девушка, ловко подняв ее, покачала головой:

– Ты такой неуклюжий.

И как будто в подтверждение этих слов, пожелавший поскорее смыться Ромка наступил ей на ногу. Девушка вскрикнула. Ромка остановился и, густо краснея, извинился. Девчонка улыбнулась – не наигранно, чисто, искренне.

Ни улыбнись она – и Ромка пошел бы своею дорогой. Но эта улыбка стала солнцем, глянувшим из-за туч в то самое время, когда жаждущий света общения юноша страдал во мраке одиночества. Нехитрое движение губ сделало нечто, что не под силу миллионам слов и изощренным уловкам. Улыбка стала зажженной спичкой, метко брошенной в заждавшйся своего часа бочонок пороха.

Не смея дышать, Ромка во все глаза рассматривал ниспосланную ему небесами девушку. Она была высокая и худая, с темными выразительными глазами, в глубине которых пряталась печаль. Крашеная блондинка, она выглядела года на двадцать два, двадцать три, но во взгляде угадывалось пугающее знание старухи. Ей, одетой в простенькое короткое платьице, вслед обернулся бы лишь один мужчина из десяти. Она не обладала аппетитными формами, и худоба ее смотрелась совершенно по-детски – точь-в-точь девочка-подросток, напялившая платье старшей сестры.

Однако для Ромки она была красавицей. Он полюбил ее потому, что она была первой, кто искренне улыбнулся ему и заговорил с ним естественно. На ее месте могла оказаться другая, но жизнь распорядилась именно так.

Даже под пыткой Роман не вспомнил бы, о чем говорил с нею – два часа он пребывал в полусне, в ином измерении. Оглушенный, застигнутый неведомым ураганом, он не слышал звуков улицы. Только голос. Ее голос. Девушки по имени Юлия.

Так началась эта любовь.

Однако не все было радужно.

Современное общество гуманно лишь на словах. В людях по-прежнему таятся древние кровожадные инстинкты, подталкивающие объявить изгоем любого, кто слаб и кто сомневается, кто слишком выделяется из общей массы и кто имеет прошлое.

Юля была девушкой с прошлым.

Собственно говоря, новую жизнь она начала, полюбив Романа. Четыре года, предшествовавших этой встрече, она проработала на панели.

Что ж, от панели ни одна девушка зарекаться не должна. Панель терпеливо дожидается девочек из глубинки; она подкарауливают матерей-одиночек и стучится в двери к ухоженным, мечтающим о деньгах и богатых мужчинах девицам.

Для Юлии все началось в темное морозное утро…

Тогда на пороге дома малютки нашли младенца, на ножках которого были вязаные розовые носочки. Фамилия подкидыша родилась благодаря ним – Носкова. Имя дали с легкой руки нянечки, обтиравшей пеструю юлу – Юлия.

Не знающая ни настоящей любви, ни настоящей ласки, черствая сердцем, верящая только в то, к чему можно прикоснуться, Юлька внутренне была готова стать проституткой. Ее подруги из детдома, начавшие половую жизнь в двенадцать лет, предложили ей эту работенку.

Спросом Юлька не пользовалась, и после всех сутенерских штрафов денег оставалось совсем мало. Но, привыкшая довольствоваться тем, что есть, она мирилась со всем. Ей довелось повидать немало дерьма. Водянистые взгляды пьяных ничтожеств, мнящих себя королями; зуботычины от хамов и тумаки от сутенеров; постоянное ожидание звонка в надежде, что клиент окажется трезв и не груб; уйма выкуренных сигарет и еще больше истраченных на склоки и препирательства нервов; переживания по поводу подозрительного клиента, у которого так не вовремя лопнул презерватив; пропахшие дешевыми духами и потом матрацы на снимаемой квартире; ночи, проведенные в милицейских кабинетах; драки с теми, кто спит на соседних кроватях; утренняя пьянка, цель которой – снять напряжение…

Юльку обошли стороной болезни, серьезные потрясения и наркомания. Много раз она порывалась уйти, но вопрос «что я буду делать?» удерживал ее от решительного шага…

– Ты очень красивая, – говорил ей Ромка. – И умная.

В этих новых для Юльки словах чувствовалась теплота, а от нее оттаивают заледеневшие сердца.

Она призналась ему во всем на третьем свидании.

– Девочка по вызову? – Ромка удивленно вскинул брови, на секунду задумался и пожал плечами: – Ну и что.

Ему было плевать. Он любил эту девушку и не думал о ее прошлом, живя только настоящим. Лавина любви погребла его; под ней он перестал ощущать окружающий мир. Прежние ценности – родители, дом, учеба – отодвинулись куда-то далеко-далеко. Как путник изнывает в пустыне без воды, так Роман изнывал без общения с противоположным полом. Первая, попавшаяся девчонка, показалась ему миражом. А когда мираж оказался явью, он сказал себе: «Это моя судьба. И точка».

К Юльке любовь пришла чуть позже. Льду, покрывавшему сердце, требуется время, чтобы растаять. Ну, хотя бы неделю, или две.

На четвертый день их знакомства Юлька, сославшись на месячные, взяла у сутенера отпуск.

– Что-то темнишь, чувиха, – сказала ей одна из проституток. – И глаза у тебя как-то странно горят. Колись: нашла себе мужика?

Юлька кивнула.

– При «бабулях»? Не очень древний? Сколько ему?

– Двадцать.

– Сопляк. Значит, родители «заряженные»?

– Не шибко.

– Тогда на кой он тебе?! При нашей жизни любовь-морковь надо крутить, чтобы устроиться по-хорошему, а не для того, чтобы в комнате с подселением тихо чпокаться.

Комната с подселением появилась на следующий же день после этого разговора. Юлька сняла ее, заплатив вперед за три месяца. Она порвала с прежней жизнью. Разом, как отрубила.

Комнатушка с неровным полом, с блеклыми, выцветшими обоями и лампочкой, раскачивающейся под пожелтевшим потолком, казалась ей раем. Здесь можно было спать и не слышать доносившегося сквозь сон бормотания тех, кто не уснул. Здесь можно было распахнуть окно, не опасаясь ничьих недовольных возгласов. Здесь она, Юлька, была хозяйкой.

И рядом с нею находился человек, о котором ей – удивительное дело! – хотелось заботиться.

Ромка был таким неиспорченным, наивным, словно с самого рождения жил в монастыре. Он удивлялся таким пустякам, что Юлька, не в силах сдержать рвущийся наружу смех, спрашивала его:

– Скажи, а на Луне есть города? Почему – на Луне? Потому, что ты оттуда свалился.

Ложась с ним в постель, он знала, что получит удовольствие.

– Знаешь, – сказала она однажды, – раньше для меня секс был тем же, что для мойщицы посуды – стопка грязных тарелок. А теперь – другое дело.

Ромка, знакомый с сексом лишь по скачанной с интернета порнухе и боявшийся, что Юлька только разыгрывает оргазм, постоянно допытывался, хорошо ли ей с ним.

– Да, – отвечала она.

– Честно? – не унимался он.

– Я тебя не обманываю, – взрывалась она. – Если не прекратишь задавать свои противные вопросы, я обижусь.

Они болтали обо всякой чепухе. Он рассказывал ей содержание своих любимых книг, она ему – истории из жизни.

– Жаль, что я ничего никогда не читала, – часто говорила Юлька. – А ты – просто ходячая библиотека.

– А мне жалко, что я не писатель! – взвивался Ромка. – У тебя столько сюжетов, столько характеров! Да и в жизни, как я теперь понял, все ярче происходит, заковыристее.

Два месяца пролетели так быстро, как пролетает все радостное, доброе, волшебное. Действительность не замедлила напомнить двум растворившимся друг в друге людям о существовании невзгод и трудностей.

Университетский преподаватель принес в дом Белозерцевых страшную, невозможную весть: Роман не появляется в храме науки. Разразилась невиданная доселе буря. Мать с отцом, поначалу сбитые с толку, но позднее пришедшие в себя, метали громы и молнии. Их ребенок, их чудо-мальчик, друзьями которого были книги да учеба, вдруг свернул с пути истинного! Что случилось? Где он пропадает целыми днями? С кем проводит время? Может, он стал жертвой чьих-то козней?

Ответы на все вопросы родители хотели получить незамедлительно, и Ромка был честен с ними. Честен, как всегда. Известие о появлении у сына любимой девушки отец воспринял молча, с каменным лицом. Мать же голосом, похожим на набат, призвала Ромку одуматься. Она сказала, что любовь, пусть даже и первая, не повод бросать учебу. Стареющая женщина забыла: влюбленные не думают о будущем. Любви не известен расчет, но хорошо знаком порыв. Ромка взорвался – впервые. То ли в пику родителям, то ли, желая рассказать все до конца, он сообщил о бывшей работе избранницы. У мамы началась истерика. В семье Белозерцевых продажная девка, шлюха! Мамин крик звенел в чинно стоящих в буфете хрустальных фужерах и в ушах Романа, который обманул надежды веривших в него людей. Отец, мраморным изваянием застывший в дверях, молчал, пребывая в шоке. Дворец, называемый семьей, храм, сложенный из заботы, понимания и абсолютного доверия, рухнул в одночасье.

– … и всему виною потаскуха, охмурившая невинного, – причитала мама.

Оскорбление, прозвучавшее в адрес избранницы, сделало свое дело. Можно костерить самого человека, но не касайся предмета его страсти. Клокочущий внутри Романа гнев толкнул его в спину. Он хлопнул дверью и через притихший сумрачный город помчался к той, которую боготворил. Плевать на все! Плевать тысячу раз!

Юлька ждала его. Он упал в ее раскрытые объятия и, давясь словами, попытался рассказать о конфликте с родителями. Она закрыла ему рот поцелуем.

Ночью, лежа в постели, Юлька сказала ему:

– Всегда мечтала выспаться на чистых простынях.

В дешевых номерах, где она обслуживала клиентов и на съемных квартирах простыни были застиранные и потемневшие, точно полотняный саван египетской мумии, а та простыня, на которой она сейчас лежала в обнимку с любимым, ослепляла своей белизной.

Юлька была счастлива.

Ромка был счастлив.

Но тени неприятностей уже толпились вокруг дома, где мило ворковали влюбленные.

Желающая самостоятельности молодежь должна быть готова к голоду, и в отличие от Ромки, которому мама подавала чай с размешанными в нем двумя ложками сахара, и который думал, будто чай сладок сам по себе, Юлька понимала: деньги никто не принесет просто так. Две или три недели влюбленные встречали день с пылающими сердцами и пустыми желудками. Наконец Юлька сказала:

– Пора работать.

Ромка согласился с нею. Где-то в темных уголках его души плаксивый голосок домашнего мальчика призывал: «Не отвергай родительскую помощь. Сходи к ним, помирись». Все верно, трусость помогает выжить, а покорность делает человека сытым. Однако с недавних пор в Ромкиной душе завелся новый голос – ранее неведомый, голос паренька, превращающегося в мужчину. «Завел семью – веди себя как взрослый», – приказывал этот баритон. Неожиданно обнаруженная гордость не позволила Ромке вернуться к родителям с протянутой рукой.

Он устроился ночным сторожем в школу, где еще недавно учился сам. Юлька работала продавщицей в продуктовом магазине. Невелики деньги, но те, у кого в голове шумит вино любви, довольствуются малым.

Помимо финансовых трудностей возникли и проблемы с законом. Отчисленный из университета, Роман Белозерцев активно уклонялся от службы в армии. Работники военкомата разыскивали его. Вскоре участковый каким-то образом узнал адрес уклониста – и Ромка начал вздрагивать при каждом звонке в дверь. Школа так же не была безопасным местом – многие знали отличника и медалиста, работающего там сторожем. Пришлось уволиться.

Ночью, прислушиваясь к шорохам в подъезде, изнуренный тревогой, он шептал Юльке «люблю». И она в ответ шептала ему то же самое.

Днем Ромка, если получалось, подрабатывал грузчиком в порту. Донельзя уставая от незнакомого ему физического труда, он приходил в комнату, еле передвигая одеревеневшие ноги. Бледный, как привидение, ощущая тяжесть во всем теле, он легко касался своей возлюбленной; легко – потому, что на его руках появились мозоли, которые царапали тело и рвали колготки.

Вечерами, выключив свет, опасаясь незваных визитеров, Ромка с Юлькой мечтали. Это был хороший способ отвлечься, уйти от тревожной реальности.

– Вот бы уехать отсюда, – говорил Роман. – В теплые края. Купить домик возле моря – небольшой, нам ведь не нужен здоровый. Я бывал на юге. Там классно! Ночи темные-претемные, и повсюду светлячки. Знаешь, как это прикольно – светлячки!

– Да, наверное, – подхватывала Юлька. – Живые огоньки…

Наше общество похоже на злого, коварного карлика, внимательно наблюдающего за людьми и не способного простить оступившихся. Карлику незнакомо слово «милосердие». Он высмеивает беззащитных и преследует слабых. Его кривая усмешка видна всякий раз, когда мимо проходит человек, чьи дела идут не лучшим образом. Он не спускает завидущих глаз с тех, кто находится на гребне волны, с нетерпением ожидая падения счастливчиков. Он без устали сплетничает и не брезгует никакими интригами. Его не нужно долго ждать в местах, где запахло жареным. Он готов втоптать в грязь любого, кто слегка испачкался.

Юлька постепенно начала забывать о своем прошлом, но ей напомнили.

Возвращаясь однажды с работы, она столкнулась с парнем, которого когда-то обслуживала. Стеклянный взгляд пьяного хама тотчас раздел ее донага. Она попыталась проскользнуть мимо и затеряться в толпе, но не тут-то было. Парень снялся с места и устремился за ней. Он сталкивался плечом то с одним, то с другим прохожим, вслед ему летели недовольные возгласы, а он, равнодушный ко всему, преследовал свою добычу.

– Эй! – голос его загремел властно и развязно. – Куда ты так спешишь, шлюшка?! Или позабыла старых знакомых? Меня зовут Жирафом, помнишь?

Он говорил так громко, что два молодых человека, пытаясь разобраться в ситуации, замерли на месте, а мужчина средних лет решительно двинулся навстречу хулигану.

– Куда ты прешь, мудила? – усмехнулся Жираф. – Это проститутка. Ее полгорода перетрахало, кого хочешь спроси. И она у меня деньги украла, въехал?

Заступник задумался лишь на одно мгновенье, после чего, сконфуженный, отступил.

Юлька хотела крикнуть, что она не брала никаких денег, но внутренний голос шепнул ей, что нельзя привлекать к себе внимания. Будет хуже, только хуже.

Трое подростков смотрели в ее сторону с похотливым интересом. Известие, что перед ними шлюха, вызвало на их лицах румянец.

– Пацаны! – крикнул им Жираф. – Хватайте ее и получайте свой первый опыт! Она исполнит все в устной форме!

Мальчишки стыдливо заулыбались, но к погоне не присоединились.

Асфальт пылал у Юльки под ногами. Ей казалось, будто она шагает по улице совершенно голая и сотни глаз наблюдают за нею, а сотни губ шевелятся, презрительно повторяя: «Шлюха, шлюха…» Она пребывала в твердой уверенности, что догони ее Жираф и начни насиловать, никто из прохожих даже не попытается вмешаться. «Я прокаженная! – металась в ее голове дикая мысль – А прокаженных обходят стороной. С ними можно делать все, что вздумается, ведь пойди они жаловаться – их никто не станет слушать».

Равнодушная толпа дает свое молчаливое согласие на любые мерзости. Тысячи, похожих на призраков людей, которые вроде бы существуют, а вроде, как и нет, мертвенно наблюдают за трагедиями. Продираясь сквозь рой этих привидений, Юлька, сама того не заметив, перешла на бег. Она рвалась в комнату, в свою цитадель, где можно было забаррикадироваться, задернуть шторы, закрыть уши руками, прижаться к Ромке…

Бегство всегда порождает погоню. Если бежишь – значит, осознал статус жертвы, значит, слаб и не можешь драться.

Жираф пустился рысью, но надолго его не хватило. Через минуту он устал и, запыхавшись, остановился. Он, правда, запомнил дом и подъезд, куда забежала Юлька, и на следующий день наведался туда с компанией дружков. Опросив соседей, они быстро установили, где проживает «крашеная блондинка». Пьяная смелость прочно переплелась в них с мыслями о сексе. Пиная дверь и прикладываясь к пивным бутылкам, они не собирались отступать.

Из соседней комнаты к ним вышла пенсионерка, единственным развлечением которой было писать жалобы и затевать судебные тяжбы. Она сначала припугнула хулиганов милицией, а затем, сообщим им, что ни Юльки, ни Романа нет дома, осведомилась о причине визита. Жираф, решив немного поболтать со старухой, рассказал ей о Юльке – проститутке, клофелинщице, воровке. Пенсионерка приняла эту новость близко к сердцу и, поблагодарив «хороших ребят» за полезную информацию, не медля ни минуты, отправилась предупреждать жильцов дома.

Вскоре Юлька стала замечать на себе косые взгляды соседей, а парочка подростков несколько раз жестикулировала в ее сторону оскорбительным образом. Являясь домой, она больше не ощущала былой защищенности. В воздухе носился страх.

Ромка тоже чувствовал его.

– Может, нам переехать? – спросил он.

Юлька пожала плечами.

Решение о переезде они приняли через три дня.

Бодрым, щебечущим птичьими голосами утром к Юльке подошел сосед со второго этажа – маленький человечек с лысиной на макушке и репутацией местного бабника. Он полюбопытствовал, «за что и сколько».

– Я не шлюха! – вспыхнула Юлька.

– Разве? – усомнился стареющий Дон Жуан.

Это ироничное, мерзкое «разве» погнало Юльку обратно, в комнату, где она надтреснутым голосом произнесла:

– Собираем вещи.

Ромка охотно повиновался.

На окраинах больших городов существуют тихие уголки, в которых жизнь течет неторопливо, точно впадающий в болото ленивый ручей. Там даже время замедляет свой бег, и от полудня до полуночи там целая вечность. Эти заводи хороши для не терпящих шума стариков и для людей, ищущих покоя. Именно в таком месте очутились Роман и Юлька.

– Я тут впервые, – проговорил Ромка, разглядывая почерневшие от времени, похожие на головешки, дома.

– А я здесь бывала, – сказала Юлька. – Когда еще в детдоме воспитывалась. Неподалеку отсюда было поле, и мы на нем картошку копали. Кругом живут одни старики. Многие себе даже дров нарубить не могут, потому что еле ходят. Думаю, нам будет несложно тут устроиться.

Она ошиблась. Пожилые люди боязливо откликались на стук и не торопились впускать незваных гостей. Они подолгу расспрашивали, кто там и что нужно, а затем, щелкнув засовом, приоткрывали дверь, демонстрируя свои испуганные лица и отрицательно мотая головами. Нет, им не нужны квартиранты, они и сами в состоянии управиться с домашней работой.

Переходя от избы к избе, пара беглецов всюду получала отказ. Старики вели себя так настороженно, будто кругом бушевала эпидемия чумы. Одна сморщенная, как сморчок, старушенция битых полчаса выпытывала у Романа и Юльки, почему молодежь переезжает в предместья вместо того, чтобы тянуться в город. Еще она спрашивала, являются ли юноша и девушка супругами и кто таковы их родители, и знают ли эти родители, где в данный момент находятся их чада.

Старуха поведала, как прошлым летом в здешних местах появилась молодая влюбленная парочка, умоляющая предоставить ей крышу над головой. Просящих пустила к себе еще не старая женщина, посчитавшая, что несколько сотен рублей не будут ей лишними. Она жестоко поплатилась за свое желание иметь на столе мясной суп и пирог с рыбой. Ее труп с выпученными глазами и вытекшей из носа серозной жидкостью найдут у входной двери. Жертва хотела жить и ползла туда, где ее могли бы увидеть и услышать. За нею тянулся длинный кровавый след.

В России чаще убивают за старые валенки, нежели за чемодан с деньгами. Бедная женщина и не подозревала, что являлась обладательницей сокровищ, а именно: медного самовара, алюминиевых бидонов и золотого колечка, которые убийцы не смогли снять с пальца и потому этот палец отрезали. Жизнь время от времени подкидывает нам новых Бонни и Клайдов. Они появляются то тут, то там, запах крови кружит им головы, но в российском формате их деяния наиболее бессмысленны и жестоки.

Криминальная парочка сгинула, но сослужила плохую службу Роману и Юльке, перед носом которых медленно, с убивающим надежду скрипом начала закрываться еще одна дверь.

– Постойте, бабушка, – взмолилась Юлька. – Куда же нам идти? Посоветуйте.

Скрипнув петлями, дверь на секунду замерла.

– Идите по этой улице до самого конца. Там будет дом. Хороший такой дом. Спросите Ивана Андреича. Или его еще зовут дядей Ваней.

Металлический лязг возвестил о конце разговора.

Закат уже отгорел, и ночь тускло замерцала холодными голубыми звездами. В прохладном воздухе тоскливо повисла безнадега. На Ромку из темноты глянули глаза подруги, глаза, полные слез. То был пугающий взгляд. Так смотрят люди, знающие жизнь и понимающие, что помощи ждать неоткуда.

Юлька молчала. Молчала потому, что боялась разрыдаться. Отчаяние, смешанное с обидой на весь мир, свинцовой тяжестью лежало в ее душе. Не будь с нею Ромки, она наверняка дала бы волю слезам и, громко матерясь, пошла бы куда глаза глядят. Но присутствие рядом любимого человека не позволило ей сделать этого. Уже ни во что не веря, она дрожащими губами произнесла:

– Пойдем.

И они пошли к месту, указанному старухой.

Злая, готовая вот-вот сорваться Юлька, как ни странно, даже хотела, чтобы человек, именуемый Иваном Андреичем, отказал им. Уж тогда она прокляла бы этот сраный, отвергающий ее мир, прокляла бы… и все. Домашний мальчик, спотыкающийся о кочки и поправляющий очки, безропотно следовал за ней.

У дома, к которому примыкал черный немой лес, они остановились. Унылая мгла не могла скрыть добротности строения и ухоженности огорода, раскинувшегося за крепким, недавно выкрашенным забором. Отсутствие сорняков, дорожки между грядками, аккуратно выложенные каменными плитами, и новехонькая, только-только срубленная банька – все говорило о рачительности и трудолюбии хозяина. Кривые, похожие на больных стариков, избы, казалось, с почтением смотрели на своего молодого, пышущего здоровьем, собрата.

Толкнув калитку, хорошо смазанные петли которой, не скрипнули, Юлька с сомнением в голосе тихо сказала:

– Здесь какой-то «кулак» живет.

Ромка понял, о чем она думает: такие люди не берут квартирантов. Действительно, зачем тебе парочка незнакомцев, если ты не нуждаешься ни в деньгах, ни в помощи. Посмотрев Ромке в глаза, Юлька покачала головой. Это означало: старуха пошутила над ними, или что-то напутала, отправив сюда.

Лязг цепи и появление здоровенного лохматого пса заставили двух припозднившихся гостей шарахнуться назад. Пес угрожающе зарычал и потом залаял. Это не осталось без внимания. В одном из освещенных окон мелькнула чья-то тень. Дверь дома отворилась, и грубый низкий голос властно произнес:

– Тихо, Зэк, тихо.

Клыкастый страж повиновался. Над крыльцом загорелась лампочка.

Юлька с Ромкой напрягли зрение. В снопе желтоватого света стоял седовласый мужчина с колонноподобной шеей и ручищами, толстыми, как слоновий хобот.

– Чего хотели? – гаркнул он так неприветливо и жестко, что у незваных гостей по спинам пробежали мурашки.

Юлька поежилась. Идя сюда, она не так представляла себе Ивана Андреича и его дом. Прочное строение вместо избушки на курьих ножках, и его хозяин – миниатюрный вариант дуба вместо хилого, еле передвигающего ноги старца.

Громоподобный голос, которым можно отдавать войскам приказ, не имея рупора, раздался вновь. Он строго спрашивал, что нужно незнакомцам в столь поздний час.

– Мы хотели бы поговорить с Иваном Андреичем, – сказала сбитая с толку Юлька.

– Он перед вами, – отозвался мужчина.

– Понимаете, – после недолгой паузы Юлька заговорила, тщательно подбирая слова. – Мы ищем крышу над головой, и нам посоветовали обратиться к вам.

– Мой дом – не гостиница.

Другого ответа Юлька и не чаяла услышать. Легонько коснувшись руки Романа, она стала разворачиваться, чтобы уйти.

– Постойте, – обладатель зычного голоса покинул свой наблюдательный пункт на крыльце и подошел к калитке.

Его рентгеновский взгляд впился в белеющие в темноте лица. Этот пронизывающий насквозь взор, словно луч фонаря, шарил, изучал, освещал. Как опер копается в карманах задержанного, так старик рылся, казалось, в самих мыслях молодых людей.

– Кто вы? Почему ищите жилье? – в тоне Ивана Андреича напрочь отсутствовало какое-либо участие.

Юлька замерла на месте – крепкий, с крупными чертами лица старик загипнотизировал ее. Умевшая грубо ответить и еще секунду назад готовая плюнуть на все, она, неожиданно для самой себя, хрипло проговорила:

– Нам некуда идти.

В эти слова, идущие от сердца, было вложено столько, что лицо дяди Вани на мгновенье озарилось чем-то наподобие понимания. Он перевел взгляд с девушки на юношу. За толстыми стеклами Ромкиных очков прятались хорошо узнаваемые, испуганные глаза домашнего мальчика.

– Убежал от родителей? – спросил дядя Ваня.

Ромка, почувствовавший себя Эдипом подле Сфинкса, молча кивнул.

– Неужто в Стране Дураков лучше, чем дома? – выдохнул старик.

– Почему – в Стране Дураков?

– Да потому, что именно там оказывается большинство влюбленных. Эх, кабы сердце слушалось разума…

– Мы можем работать, мы труда не боимся…, – затараторил Ромка, увидевший впереди лучик надежды. Он сунул старику под нос ладони, демонстрируя мозоли. – Вот. Я грузчиком в порту работал… Мы… мы…, – он запнулся, – но здесь все боятся неизвестных людей.

– Люди у нас вообще привыкли бояться, – невесело улыбнулся старик. – Этот страх у нас, русских, передается из поколения в поколение, как наследственная болезнь. Да и вы тоже чего-то боитесь, иначе ночь-полночь не появились бы в этой глухомани. – Он указал пальцем на спортивную сумку, перекинутую через плечо Романа. – Вещей-то у вас немного.

– Это все, что у нас есть, – без тени улыбки сказала Юлька.

Мерцающие в вышине звезды внимательно следили, чем кончится разговор троицы. И вот старик ловким движением распахнул калитку и все тем же грубым командирским голосом сказал:

– Заходите.

Ромке, глянувшему в черную бездну неба, привиделось, будто в тот момент звезды на краткий миг погасли, а затем вспыхнули вновь, точно небесный свод от изумления вдруг моргнул. Не веря своим ушам, он обратил взгляд к Юльке, которая так же находилась в замешательстве.

Дядя Ваня, сделавший уже несколько шагов в направлении дома, остановился и, бросив через плечо: «Ну, и долго вас ждать?», двинулся дальше.

Ромка и Юлька, вышедшие из оцепенения, последовали за ним. Выступившее из темноты чудовище зарычало.

– Иди в конуру, Зэк, – скомандовал старик, укрощая пса.

Пес все понял.

– Почему вы зовете его Зэком? – спросил Ромка.

– А кто же он, по-твоему? – раздалось в ответ. – Себе не принадлежит, свободы лишен, на шее цепь. Узник. Но «узник» тяжело выговорить, а Зэк – в самый раз.

– Вы знаете, у нас совсем мало денег, – начала Юлька, – и мы…

Старик перебил ее:

– О-о-о, это проблема. Деньги – такая штука: тираж огромный, а на всех не хватает.

Он улыбнулся, но не Ромка, не Юлька не увидели этой доброй улыбки, потому что шли позади.

…За окном в лунном сиянии легко двигались причудливые тени, способные напугать труса и рассмешить весельчака. Пес, сквозь сон слыша лишь завывания ветра, лежал в своей уютной, пропитанной запахом говяжьей косточки, конуре. Вымотавшиеся Роман и Юлька спали в отведенной им комнате. Они провалились в темный колодец сна сразу же, как только головы их коснулись подушек. Счастлив тот, чей трудный день кончается крепким, здоровым сном.

Ночь, с ее таинственными шорохами и разлитой в воздухе чернильной тьмой правила безраздельно. Убаюканные мглой и колыбельными песнями привидений, черные, утонувшие в безмолвии дома, спали. И только в маленькой, размером с чулан, комнатушке, куда влезли лишь диван да письменный стол, горел свет.

Сидя на стуле и держа в руках серебряную иконку, дядя Ваня вспоминал паренька, которому она когда-то спасла жизнь. Его шершавый палец коснулся зазубрины, оставленной на металле лопатой – той, что рыла могилу живому человеку.

Мне некуда идти. Именно так сказал худенький, взъерошенный паренек, сжимавший эту иконку в руке и глядящий на мир глазами злобного, изголодавшегося волчонка.

Девчонка, что сейчас сопела за стенкой, смотрела точно так же. Ее глаза были омутами, где ненависть плескалась рядом с отчаянием.

Иногда простые, произнесенные с чувством слова, могут изменить мир. Минуты, когда в твоем собеседнике говорит само сердце, остаются в памяти на всю жизнь. Старик часто вспоминал свою первую встречу с дерзким, матерящимся на чем свет стоит мальчишкой. И сегодняшний визит парочки стал эхом той встречи. Глаза назвавшейся Юлией девушки были так похожи на глаза того мальчишки. Вероятно, два этих человека ходили по одним и тем же дорогам, дорогам, испещрившим дно общества. Знакомые с подобными дорогами имеют одинаковый взгляд и употребляют одинаковые слова.

Девушка во сне тяжело вздохнула, и старик нахмурил брови. В Юлькином вздохе ему послышались бессонные, полные тревог ночи и длинные-длинные населенные призраками прошлого дни.

Старик потушил настольную лампу и перед тем, как лечь спать, тихо произнес:

– Эх, Максим, Максим, где же ты сейчас?