Читать книгу Кент ненаглядный - Алексей Аринин - Страница 2

Черное и серое, серое и черное – вот два цвета, с которыми прощался Макс в час, когда заря только закровавила небо на востоке. Громадные, режущие слух своим скрежетом ворота выпустили его в удивительный мир, где можно свободно передвигаться, ложиться спать в любое время и не видеть того, кого видеть не хочется.

Есть в вольном воздухе нечто такое, что кружит голову, заставляя мысли нестись вскачь; пронизанное трепетной дрожью тело потеет, а слова заплетаются, точно ноги забулдыги.

Макс не стал исключением – хлебнув розового дурмана, он опьянел и потерял ориентацию. Зеленые низкорослые деревья, приветствующие его тихим шелестом молодой листвы, расплылись перед глазами. Все вокруг стало мутным, будто кто-то невидимый нес впереди большое запотевшее стекло.

Свобода, всегда далекая и всегда долгожданная, делает людей растерянными и глупыми. Макс, возможно, отмахал бы все сто километров, отделяющие зону от родного дома, и даже не ощутил бы тяжести в ногах, но… Но шорох шин крадущегося позади автомобиля заставил его оглянуться.

– Кент ненаглядный, – сказала голова, высунувшаяся в окно джипа.

Макс замер на месте, чувствуя, как заметался в худом теле адреналин. Глаза влажно заблестели, а тонкие бескровные губы сами собой разъехались в сдержанной улыбке.

– Славка! Славян!

Макс двинулся навстречу выскочившему из машины Славке. Они обнялись, похлопывая друг друга по спине.

– С освобождением!

– Благодуха!

У стороннего наблюдателя эта парочка могла вызвать ассоциации с бессмертными героями Сервантеса – Дон Кихотом и Санчо Пансой.

Прямой, как палка, Макс был высок ростом и светловолос. Его длинные руки-плети заканчивались тонкими музыкальными пальцами, которые могли бы вдохновенно порхать по клавишам рояля, но вместо этого вытаскивали кошельки у зазевавшихся прохожих. Белую лебединую шею венчала голова, наполненная знаниями, делающими человека интересным собеседником и опасным противником в споре. На бледном продолговатом лице выделялся крючковатый нос, сующийся в чужие дела и в зажиточные квартиры. От светло-голубых глаз Макса веяло январской стужей. Такие глаза могут пригвоздить вас к земле и просверлить до самой души. Их обладателю едва минуло тридцать, но годы эти были насыщены стремительными взлетами и захватывающими дух падениями, приступами болезненного влечения и периодами хронической безразличности к слабому полу. Жизнь его изобиловала замечательными находками и горькими утратами.

Макс любил хорошо одеться, и даже покидая мрачный, убого-бетонный мир лагеря, выглядел щеголем. Блестящая темная рубаха с коротким рукавом, светлые, идеально подогнанные джинсы и туфли, начищенные до такой степени, что в них можно было смотреться, как в зеркало, и давить прыщи – он совершенно не походил на человека, пять минут назад попрощавшегося с казенным тавро. Если бы Максу вздумалось зайти в дорогой бутик, его тут же обступили бы улыбающиеся продавщицы, безошибочно отличающие респектабельных людей от охающих зевак, что приходят поглазеть на ценники.

Славка выглядел по-другому. Крепкого телосложения, приземистый, с большой, точно снятой с более громоздкого тела, головой, он напоминал борца, хотя был так же далек от спорта, как гиппопотам от балета. Цвет его одежды, всегда бледный и равнодушный, делал этого парня невзрачным, незаметным звеном толпы. Собственно говоря, у него никогда не возникало желания быть ярким и сверкать подобно бриллианту. Он называл себя «маленьким простым человечком», и это, наверное, являлось правдой.

– Экипаж подан? – Макс указал на старый джип, терпеливо дожидающийся пассажиров. – Твой?

Славка улыбнулся и покачал головой:

– Нет. Взял на денек – перед тобой покрасоваться.

– Решил встретить по-богатому?

– Угу. День освобождения – он ведь, как день свадьбы: волнительный и торжественный. Что может быть лучше, чем «крузёр» в такой день?

– А я-то думал, ты сбербанк ограбил, раз на такой телеге ездишь, – подмигнул Макс другу, – или родственников в Саудовской Аравии заимел, чтобы с бензином не мучиться.

Они рассмеялись так, как смеются только от души люди, позабывшие все тревоги, обиды и неприятности.

Утопая в холодной и удивительно приятной коже, Макс зажмурился и скомандовал:

– Жми на гашетку.

Джип сорвался с места, будто обожженный ударом плети конь. Деревья в июньских изумрудных нарядах, почерневшие сгорбленные избушки, машины, дремлющие у обочин – все замелькало, проносясь мимо с невероятной быстротой. Минута, другая – и зона, этот кипящий котел ненависти и страданий, осталась далеко позади. В ту самую минуту Макс думал, как здорово было бы никогда-никогда в жизни не слышать больше храпа спящих зэков в напряженной тишине барака и не видеть молодых, но уже морщинистых лиц, на которых тюрьма безжалостно поставила свою суровую печать. Он опустил стекло и с наслаждением подставил голову вышибающему слезу ветру.

– Э-э-э-й! – закричал он и, ткнув Славку кулаком в плечо, воскликнул: – Ветер-то какой… твою мать! Такого и не сыщешь нигде в целом мире! Потому, что это ветер свободы! Свободы, понимаешь!? Благословенный 2004! Лучший год в моей жизни!

Славка, не отрываясь, глядел на серую, пожираемую колесами джипа дорогу.

– Остановись.

Лицо Макса стало серьезным, и сорвавшееся с его уст прозвучало совсем не как просьба. То был приказ, а Славка всегда подчинялся человеку, много лет назад позвавшему его в путь за золотым руном.

Тормоза взвизгнули, будто уличная девка, укушенная за сосок пьяным клиентом. Сиротливо-одинокий джип замер на пустынном шоссе. Славка повернул голову и робко встретил пронизывающий холодный взгляд друга.

– Значит, правду мне писали в лагерь, что тебя унесло в сторону героина, – Макс чеканил каждое слово. – При мне этот твой роман с иглой только начинался.

Славка хотел сказать что-то в свое оправдание, и даже открыл рот, но Макс, спокойный и безжалостный, не хотел слушать слюнявых признаний.

– Я думаю, – начал он, – слова тут бесполезны. Был бы ты шестнадцатилетним сопляком – дело другое: в наручники, и в подвал, чтобы перекумарил. Но тебе, слава Богу, за тридцатник, а в такие лета каждый подтирает себе жопу сам. Ты сделал свой выбор… и то, что ты выбрал, скажу честно, самое худшее из всего.

Славка пропустил эти измученные слова мимо ушей. Он и сам знал: героин – говно-дело. Знал, и испытывал угрызения совести всякий раз, когда насыпал порошок в чайную ложку. Знал, и продолжал колоться, колоться с некой обреченностью, будто десница неумолимого рока подталкивала его постоянно брать зелье.

Тягостную тишину, молчаливым облаком висящую над джипом, отогнал Славка, включив магнитолу так громко, что сам едва не подпрыгнул в кресле.

«Ла-ла», – пела поп-звезда, но Макс не слушал эту отупляющую чушь. Он думал о том, что у певицы крепкие, стройные ноги, упругий зад и грудь, имея которую, можно не носить бюстгальтер. Эти раздумья участили пульс и заставили шевелиться в джинсах змею, за четыре года соскучившуюся по нежной девичьей плоти.

Макс нажал на кнопку и, выключив слащавое блеянье, задумчиво произнес:

– Удивительно устроен мир. Человек – венец природы, а безмозглые растения убивают его.

– Ты о чем?

– О наркотиках. Следи за дорогой! Водитель машины – потенциальный убийца, а водитель-наркоман – потенциальный убийца в квадрате. Расскажи-ка лучше, как изменился свободный мир за те весны, что меня стерегли собаки.

И Славка, набрав в грудь воздуха, начал свою повесть. После двадцати минут его монолога Макс понял, что самолеты нынче падают с неба, как шишки с кедра, неприкасаемых больше нет, а надежду рождает только неосведомленность. Мафия – это уже не отмороженная молодежь, а жирные дядьки, засевшие в Думах. Братва сгинула в одночасье, как Орден тамплиеров, милиция стала более осторожной, но не менее продажной. А чиновники начали брать такие взятки, будто завтра грянет конец света и нужно в кратчайший срок получить от жизни сполна. В целом же изменились лишь названия, суть осталась прежней. В России всегда умели разлить старое вино в новые бутылки и выдать древнее и избитое за нечто свежее и молодое.

Славка был не ахти каким рассказчиком, и частенько терял нить повествования. Даже в кругу хорошо знакомых ему людей он почти всегда выбирал роль слушателя; при посторонних же он становился немым, как статуя, а большого скопления народа боялся и избегал. Возможно, он страдал агорафобией, но, скорее всего, ему мешал «комплекс маленького человека», живущий в нем едва ли не с рождения. Славка чувствовал себя уверенно, только отправляясь воровать. Черт возьми, он любил воровать ничуть не меньше Макса, и ощущал себя на крыше мира в минуты, когда адреналин закипает в крови. Адреналин не хуже героина, а риск – первое лекарство от хандры…

– Значится так, – Макс звонко хлопнул в ладоши, так и не дослушав до конца путаный рассказ друга. – Этюд в мрачных тонах. Раньше были времена, нынче – лишь мгновения, раньше поднимался член, а теперь – давление. Все плохо, или я тебя неправильно понял?

Славка, которому очень понравилась незатейливая рифма, с улыбкой кивнул.

– Ха, – усмехнулся Макс. – Кстати, я и не думал, что жить стало лучше, жить стало веселее. В нашей гребаной стране все меняется только в худшую сторону. Глупый зэк всегда думает, будто на свободе его ждет лимузин с миллионом баксов в багажнике. А еще он думает, что повсюду рассыпаны груды бриллиантов, которые он обязательно соберет, лишь бы поскорее на воле очутиться.

– Ты так не думаешь?

– А, по-твоему, я похож на идиота?

– Нет, – сказал Славка от души. – На идиота ты не похож. И все-таки, чем ты собираешься заниматься?

Макс, готовый к этому вопросу, ответил незамедлительно:

– Робингудствовать.

Сколько раз он из всего тусклого и унылого уносился в мечтах ко всему сияющему и веселому! И вот оно – арабская сказка стала реальностью. Кажется, закрой на миг глаза – и откроешь их уже в давящей со всех сторон серости барака. Как же это жестоко, как тяжело: разомкнув веки, осознать, что виденное тобой – лишь сон. Твоя рука касается пыльной тумбочки, но на ней вовсе не пыль, а пепел надежд, и лед металлического «шконаря» – в действительности лед бесконечного ожидания.

«Даже не верится», – словно стряхивая с себя наваждение, Макс мотнул головой и покосился на Славку.

Тот рулил, и не собирался таять в воздухе, отбирая у друга все это волшебство. Он был живой, осязаемый, недавно ширнувшийся. Чувствуя на себе знакомый взгляд – взгляд, которого ему так не хватало – он глубоко вздохнул, подавив просящуюся на губы улыбку. Макс на воле, Макс рядом, и все будет хорошо! Да, дружить с ним непросто, но если дружишь по-настоящему – принимай друга таким, каков он есть. Он, Славка, готов терпеть резкости Макса, и неосторожные, грубые слова он ему простит, как прощал много лет. Здорово, что Максимен вышел; он из тех ребят, знакомство с которыми может поменять жизнь. Он личность. Когда о нем говорят плохо, у Славки непроизвольно сжимаются кулаки, а плохо о нем говорят только, когда его нет поблизости. Еще бы, ха-ха, Максу стоит зыркнуть – и у шушукающихся за его спиной ничтожеств слова в горле застрянут. Если он нагрянул к кому-нибудь с претензией – этому «кому-нибудь» ясно: пришло время платить по векселям, если он сказал, что поможет – жалкого нытья о том, что «ничего нельзя было сделать» от него не услышишь.

Славка порой ему чуточку завидовал. Нет-нет, не зубами скрежетал, а хотел быть похожим на него. Макс иногда такое скажет, что охота записать в блокнот, чтоб потом не забыть. Это, наверное, оттого, что он много читает…

Славка помнил, как однажды мать, увидев его с Максимом, схватилась за голову:

«Сын, ты и вправду сбрендил. Твой дружок – Максим Немов!»

«Не дружок, – поправил ее Славка. – А друг».

«Еще не лучше, – качала она головой. – О нем ходят ужасные слухи. Люди просто так не болтают, понимаешь? Говорят, он подонок».

«Ты подонок», – улыбаясь во все зубы, сказал Славка Максу на следующий день.

Поняв, откуда ветер дует, Макс ответил:

«Ох уж эти родители. Запомни, головастик: «Те, кто строят публичные дома, строят и школы».

Славка запомнил. Он понял это так: зло идет с добром рука об руку, и если ты личность, будешь делать и белое, и черное. Макс его научил многому, и он ему за все благодарен. У крутых ребят – у тех, кого нельзя безнаказанно зацепить на улице плечом – не принято распускать слюни. Именно поэтому они признаются в дружбе лишь в минуты пьяной откровенности. «Неплохо было бы затряхнуть в себя бутылочку коньяку, – думал Славка. – Надо, чтобы „хмурый“ отпустил, а то мотор не сдюжит».

Пребывая в лихорадочном оживлении, Макс молчал. Иногда реакцией человека на захлестнувшее его горе бывает глубокий сон. А обрушившееся счастье многих лишает дара речи. Максу хотелось смеяться, тараторить без умолку, но он, загипнотизированный зеленью сияющего лета, за полчаса не проронил ни слова.

Какая-то маленькая машинка вознамерилась обогнать их джип на узкой дороге, но Славка не пустил ее, и она, истерично сигналя, заявила о своем намерении вырваться вперед.

– Кури, – Славка оскалил зубы.

Машинка тем не менее сумела втиснуться между бордюром и джипом. Стекло водительской дверцы быстро опустилось и миру явилось худое, вытянутое лицо паренька лет двадцати, не больше.

– Тебе что, мудак, трудно пропустить?! – он скорчил недовольную гримасу.

– Провокатор, – глянув на него, заключил Славка. – По кумполу сам выпросит – и тут же заявление напишет. У нынешних сопляков принципов нет.

«Сопляк» продолжал корчить рожи и бубнить себе что-то под нос. Однако этому конфликту не суждено было перейти из холодной стадии в горячую. Увидев на дверце машины шашечки, Макс, обратившись к парню спокойным голосом, спросил:

– Таксист?

– А ты не видишь?! – сузив глаза, проорал хам.

Макс кивнул и полушепотом произнес:

– Триппером болел?

Озадаченный этим вопросом, водитель такси, нахмурившись, мотнул головой.

– Так какой ты таксист, если триппером не болел! – Макс закричал так, что у Славки чуть не лопнули барабанные перепонки.

Поднимая клубы пыли, автомобиль с незнакомым с гонореей шофером полетел по шоссе. Дрожащий от смеха Славка, хлопнул друга по плечу:

– Ты все тот же раздолбай!

– И очень рад этому!

Радость всех оттенков радугами расцветала в душе Макса, трепещущей, поющей, ожидающей чего-то доброго, уютного, счастливого. Он молчал, наслаждаясь незатмеваемыми мгновениями свободы, и когда Славка притормозил у киоска с надписью «табак и пиво», он кивнул: иди, сходи за отравой, и сам выпрыгнул из машины – ему не сиделось. Взгляд скользнул по шиферной крыше домов, проводил удаляющуюся Славкину спину.

У ларька, в пропахшей перегаром и куревом тени, среди круженья опустошенных, лишенных черт лиц, мелькнуло одно, никак не подходящее к остальным, не сочетающееся с пейзажем – лицо яркое, даже слепящее, удивительно милое, покоряющее сразу и навсегда. Макс окаменел. Замер от неясного еще чувства, быстро разраставшегося в сердце. Лицо-солнце плыло прямо на него.

Она шла с гордым поворотом головы, не суетливо, но стремительно, шла вперед, не обращая внимания на маслянистые взгляды, грязь которых не могла к ней пристать. Все в ней, от изгиба бровей до колен, заворожило вросшего в асфальт Макса. Шаг, другой. Он увидел незамутненность глаз, лишь миг смотревших на него. Этого мига ему хватило, чтобы чуть слышно пробубнить:

– Во как.