Читать книгу Мой немой Афган - Алексей Бережков - Страница 6

Во времена Советского Союза во всех организациях над любой структурой верховенствовала партия. Так было и в Афганистане. Наш старший партийный советник был советником уполномоченного ЦК НДПА – одного из восьми заместителей или, как бы сейчас назвали, «полномочных представителей» Бабрака Кармаля. Он фактически руководил работой всего советского аппарата советников северо-восточной зоны, а также и представителей КГБ и МВД. Не подчинялась партсоветнику только армия, но авторитет Тихоныча, как называли его офицеры, был настолько велик, что к нему прислушивались все и всегда. Ни один военный совет не проходил без участия, а точнее, без фактического руководства старшего партийного советника, ни одного решения не принималось без согласования с ним. Этот человек наиболее полно и глубоко владел ситуацией в стране, прекрасно разбирался в особенностях афганского государственного и общественного устройства. Именно он был тем человеком, с которым у меня состоялась обстоятельная беседа о моей будущей службе в первый день прибытия в город. Он сразу познакомил меня с представителями местной власти, с нашими советниками и специалистами. Всё и всех расставил по своим местам. До сентября, когда истек срок его командировки, у меня не возникало особых проблем во взаимодействии ни с местными властями, ни с нашим советническим аппаратом. Тихоныч всегда был готов в любое время, когда бы я к нему ни обращался, дать исчерпывающий ответ на вопрос и предложить дельный совет. К нашей роте он относился очень хорошо, воспринимая ее как почти единственную реальную военную силу, и всегда подчеркивал в разговорах и с советниками, и с афганцами, что в каждодневных боевых действиях участвуем в основном только мы. В роту он приезжал практически ежедневно, беседовал с офицерами, солдатами, интересовался всеми вопросами быта и жизни, ну и, конечно, не отказывался помыться в нашей самодельной бане и искупаться в бассейне, воду в который почти неделю наливали пожарными машинами. Бывали и застолья, но очень редко, выпивал он немного и не был человеком, который свои проблемы решает с рюмкой. В общем, через самое короткое время, а на войне все решается и оценивается в разы быстрее, у нас сложились настоящие дружеские отношения. Он был старше меня лет на пятнадцать и относился, как старший брат. Поощрял и содействовал становлению хороших отношений с руководством «Каскада» и «Кобальта», другими военными и партийными советниками, справедливо считая их основой успеха в решении любых проблем и задач, которых всегда хватало.

Я, в определенной мере отвечая за его жизнь, договорился с ним, что любые поездки за пределы города, а при определенных обстоятельствах и в городе, он согласовывает со мной, а я обеспечиваю необходимую охрану. Несколько раз мы вместе участвовали в переговорах с представителями оппозиции. Мне нравилось, как он вел деловые разговоры, без давления на собеседников, без унижения или превосходства, корректно, но твердо отстаивал интересы афганского руководства. Интересно, что оппозиция ему доверяла как никому из переговорщиков и представителей законной афганской власти. Обеспечивая безопасность и охрану этих встреч, отмечал уважение к Тихонычу как охраны моджахедов, так и их хозяев.

Еще одна нелегкая задача, которая лежала на мне, – это поддержание, а иногда и восстановление нормальных отношений между командованием дивизии и аппаратом советников всех направлений. В Советском Союзе армией, как и всем остальным, командовала КПСС. Ее боевой отряд КГБ и его следователи по особо важным делам всегда были ужасом для военного командования. На войне приоритеты менялись, но изменить менталитет следователя, полковника КГБ, а в Афганистане советника ХАДа могли только время, обстановка и чувство опасности. Результаты противостояния силовых структур испытал на собственной шкуре. Кому только не хотелось покомандовать, поруководить, а лучше «приручить» нахального командира-«капитанюгу». Первые недели в городе я чувствовал себя комфортнее на боевых выездах, чем среди некоторых советников-хадовцев. Не знаю отчего, но дерьма среди них было достаточно, вероятно, следовательская деятельность и особое положение в мирных условиях наложили на характер многих такой отпечаток, что даже война не могла быстро их изменить. В трудных ситуациях в отношениях с хадовцами обращался за помощью и советом к Тихонычу. Он меня в обиду не давал. Ну а с сентября, когда он уехал, я уже сам мог обидеть кого хочешь.

Встречи командования, командира дивизии и советников всегда проходили у нас в комендатуре. На втором этаже виллы был большой зал, видимо, и предназначенный в мирное время для встреч за столом. Мебель и само помещение даже сохранили некоторый лоск былых времен. Самое главное, комдив чувствовал себя здесь хозяином, а все присутствующие ощущали себя в безопасности. Я был, пожалуй, рад, что в результате таких встреч отношения комдива и Тихоныча от чисто деловых, служебных переходили в более доверительные и отражали взаимные симпатии. Иногда могло складываться впечатление, что Тихоныч был жестким и властным человеком. Возможно, так оно и было, но при этом он оставался всегда деликатным и интеллигентным в обращении. Время, когда жизнь в городе проходила под руководством Тихоныча, все вспоминали как самое лучшее. Он всегда контролировал ситуацию, успевал разобраться в любой проблеме, все расставить по своим местам, действия всех наших структур при нем были слаженны и согласованны. После его отъезда такого уже не было. Личные дружеские отношения и определенные обязательства, связанные с ними, не всегда служили хорошую службу. Несколько раз мне приходилось рисковать и своей жизнью, и жизнями своих подчиненных, выполняя некоторые не распоряжения, а просьбы Тихоныча. В них никогда не было ничего личного, персонального и самодеятельного. В какой-то мере его обращения ко мне всегда были обоснованны, да и к кому еще обращаться, если не к командиру подразделения, предназначенного, в числе прочих обязанностей, для охраны города, советских специалистов и советников. Однажды пришлось лично обезоруживать офицера КГБ, который оказался несколько не в себе от психологических перегрузок и у него, как говорят, «поехала крыша». Два раза выполнял довольно щекотливое поручение, освобождая ночью из тюрьмы нескольких моджахедов с целью обмена на афганцев, находившихся в плену у оппозиции. Однажды участвовал и в самом процессе такого обмена – это государственно-партийные игры, где я, как в шахматах, был простым «офицером». Помнится еще один случай, но даже сейчас, почти через сорок лет, я не рискну о нем рассказывать, тайна не моя, государственная.

Тихонычу доверяли выполнение важных государственных задач. После отъезда в Москве в восьмидесятые годы он занимал высокие ответственные должности. Приведу пример его отношения к близким людям. На любой войне все живут воспоминаниями о мирной жизни и мечтами о будущем, желанием потом обязательно встретиться, познакомиться с семьями друзей. Но одно дело – поговорить, помечтать, другое – выполнить обещание. Многие, вернувшись домой в мирный размеренный быт, если и не забывали мечты и обещания, то просто не находили время и откладывали на потом. Многие, но не Тихоныч. Спустя год, когда я приехал в отпуск, мама рассказала, что однажды к дому подъехала черная «Волга». Вышел солидный мужчина и спрашивает: «Вы мама такого-то?» Мать испугалась сначала: может, случилось что. А он говорит: «Привет Вам от сына, у него все в порядке. Поедемте с нами в ресторан». А в машине сидели жена командира «Каскада» и жена самого Тихоныча. Вот так познакомились, он свозил их в ресторан, потом тоже звонил, поддерживал связь всегда. Наши хорошие отношения с Тихонычем продолжались и после Афгана, не часто, но встречались. Приглашал меня с супругой в гости к себе. Многое вспоминали при встречах, хотя при женах не могли обо всем говорить.

Когда оканчивал академию, планировалась служба в Германии в Группе советских войск. А я хотел на Дальний Восток, рассказывали, что и боевая подготовка там лучше, и условия интереснее. Решил обратиться за советом и помощью к Тихонычу, раз в академии от моих пожеланий отмахнулись. Он выслушал, понял меня, одобрил, ведь я же не просился на курорт или остаться в Москве. Дня через три он позвонил: «Приходи, если сможешь, ко мне на работу, все расскажу и с интересными людьми познакомлю». Я пришел к назначенному времени, получил пропуск, поднялся на лифте в здание у Дома правительства и вошел в приемную. В приемной сидели одни генералы. Я немного растерялся, но тут вышел Тихоныч, обнял и сказал: «Вот познакомьтесь, мой товарищ по Афганистану, майор, выпускник военной академии, хочет поменять направление в Германию на Дальний Восток, воспользовавшись знакомством и дружбой». Приемная вздрогнула от взрыва смеха. Помощник Тихоныча открыл дверь напротив кабинета, где был небольшой зал с накрытым человек на десять столом. Когда сели за стол, Тихоныч, смеясь, начал в лицах рассказывать, как он пытался выполнить мою просьбу о Дальнем Востоке. Будучи человеком сугубо штатским, он воспринял мою просьбу как трудновыполнимую, но сразу начал действовать и обратился к своему знакомому маршалу – заместителю министра обороны. Тот тоже сначала не понял, долго переспрашивал и уточнял, не понимая сути просьбы, настолько странной она показалась. А когда понял, рассмеялся и сказал: «Вполне представляю толпу офицеров, назначенных на Дальний Восток и вдруг поимевших счастливую возможность послужить в Германии, а вот чтобы наоборот – представить трудно». Потом добавил: «Тихоныч, я даже стесняюсь такую задачу ставить начальнику Главного управления кадров. Не поймут ведь, скажут меж собой: „Совсем свихнулся старый дурак, перепутал, небось, все“». Выпили коньяку. Тихоныч сказал про меня, что именно это офицер участвовал в охране совещания в городе, в Афгане, в 1981 году. Не думаю, что маршал меня помнил, столько встреч, совещаний и переговоров у него было. Его я также встречал на старом стадионе, когда он прилетал в город, а затем охранял во время переговоров с верхушкой оппозиционных партий. Это были первые переговоры такого масштаба. Присутствовали афганские оппозиционеры, имена их были постоянно на слуху, они слыли «непримиримыми». Те переговоры держались в секрете еще лет десять, в первую очередь от США, по просьбе афганских главарей. Не хотели потерять деньги и имидж «борцов за свободу Афганистана». В конечном итоге стараниями Тихоныча просьбу мою удовлетворили. После, прилетая в отпуск с Дальнего Востока, звонил ему, встречались по возможности, либо вдвоем, либо с кем-нибудь из каскадовцев.

События в стране 1991 и 1993 годов наложили отпечаток на многие судьбы, коснулись они и Тихоныча. Ельцина он не поддерживал, с должности его «ушли», отправив на пенсию. Моя жизнь тоже крутилась в разные стороны. Связь с ним оборвалась. Ни телефона, ни адреса Тихоныча у меня не было, не нашел, да честно признаться, не приложил всех возможностей разыскать его. Когда вспоминаю, очень жалею, что наша дружба не продолжается. Время летело. Попытки поиска делал, но не основательные, почему-то и «каскадеры» не смогли найти его. Сейчас, вспоминая Тихоныча, твердо говорю себе: «Надо найти, надо встретиться». Но появился новый синдром – «страха потери». Он заключается в том, что, пока нет точных сведений о ком-то, уверен, что этот человек, твой друг, жив, просто живет где-то обособленно, может, просто хочет покоя. Главное, ты уверен и убеждаешь себя, что он жив, и думаешь о нем так. А начнешь сейчас искать и… не дай Бог, найдешь не то, что искал. Время для поисков упущено. Вот поэтому я хочу вспоминать нашего живого Тихоныча таким, каким он был: честным человеком, принципиальным членом партии, гражданином и патриотом своей страны, незаурядным руководителем, умным советником и хорошим, преданным другом.

Заканчивая главу, решил продолжать, расставляя главы по определенной тематике, но хронологию событий по возможности соблюдая. Итак, первое и самое главное. Люди с обеих сторон. Но сначала о своих, о «шурави».