Читать книгу Разин Степан - Алексей Чапыгин - Страница 10

Батько атаман на крыльце. Распахнут кунтуш. Смуглая рука лежит на красной широкой запояске. Из-под запояски поблескивает ручкой серебряный турский пистоль. Лицо атамана в шрамах, густые усы опущены, под бараньей шапкой не видно глаз, а когда атаман поводит головой, то в правом ухе блестит серебряная серьга с изумрудом.

– Ге, ге, казаки! Кто из вас силу возьмет, тому чара водки, другая меду.

– Ого, батько!

Недалеко от широкого крыльца атамана, ухватясь за кушаки, борются два казака. Под ногами дюжих парней подымается пыль; пыль – как дым при луне. Сабли казаков брошены, втоптаны в песок, лишь медные ручки сабель тускло сверкают, когда борцы их топчут ногами. Лица казаков вздулись от натуги, трещат кости, далеко кругом пахнет потом.

Иные из казаков обступили борцов; лица при луне бледные, бородатые, усатые и молодые, чмокают, ухают и разбойно посвистывают:

– У, щоб тоби свыня зъила!

– Панько, держись!

– Лух, не бувай глух!

На синем небе – серая туча в темных складках облаков; из-за тучи, словно алам на княжьем корзне23, – луна… За белыми хатами-пристройками атаманова двора мутно-серый в лунном отсвете высокий плетень.

От рослых фигур бродят, мотаются по земле черные тени, кривляются, но борцы, подкинув друг друга, крепко стоят на ногах.

По двору к крыльцу атамана идут три казака – старый, седой, и два его сына. Обступившие борцов казаки кричат:

– Бувай здрав, дид Тимоша-а!

– Эге, здрав ли, дидо?

– Хожу, детки! Здрав…

– Живи сто лет!

– Эге, боротьба у вас?

– Да вот Панько с Духом немало ходят.

– Стенько! Покидай их… – старик оборачивается к сыну.

– Степана твоего знаем, не боремся!

– Эге, трусите, хлопцы!

Атаман встретил гостей:

– Бувай здрав, казаче-родня! И хрестник тут? Без отписки круга на богомолье утек, то не ладно, казак!

– Поладим, хрестный! Подарю тебя…

Атаман поцеловал крестника в щеку, похлопал по спине:

– Идешь, казак, молиться, а лезешь в кабак напиться?..

– Хмельное, хрестный, пить люблю!

– Ведаю… Хорошо пил, что про твое похмелье вести из Москвы дошли…

– За мою голову Москва рубли сулила… не уловила, – сюда, вишь, путь наладили.

– Нашли путь, хрестник! Путь к нам с Москвы старой…

На двор прибывали казаки с темными лицами, в шрамах, бородатые, в грубых жупанах из воловьей шерсти.

– Эй, батько, давай коли сидеть по делу.

– Давай, атаманы-молодцы!

Натаскали скамей, чурбанов, досок – расселись. Молодежь встала поодаль. Борцы подобрали с земли шапки и сабли, ушли.

Атаман начал:

– Открываю круг! Я, браты матерые казаки, хочу кое-что поведать вам, иное вы и сами про себя знаете, но то, иное, надо обсудить по-честному!

Задымили трубки.

– Тебя и слушать, Корней Яковлевич!

– Говори!

– По-честному сказывай!

– Скажу – слушайте: зазвал я вас, браты атаманы, есаулы и матерые казаки, на малый круг, Москву познать и вольность старую казацкую оберечь. Без письменности нынь будем говорить…

Атаман сел на верхнюю ступеньку крыльца. Сел и старик со старшим сыном; младший, подросток, стоял, прислонясь к перилам. Атаман, блеснув серьгой, покосился, сказал младшему Разину:

– Фрол! Сойди-ка к хлопцам, то с нами сядешь, старых обидишь, а нужа будет – за отцом зайдешь.

Младший сын старика сошел с крыльца. Заговорил старик:

– Ты, родня-атаман, ведай: Москва давно хочет склевать казацкую вольность. Москва посадила воевод по всей земле русской, одно лишь на вольном Дону мало сидят воеводы… На вольном Дону казак от поборов боярских не бежит в леса, а идет в леса доброй волей в «гулебщики» – зверя бить, рыбу ловить – да гостем гостит за ясырем по морям… дуванит на Дону свою добычу по совести…

– Ото правда, дид! – отозвались снизу.

Атаману показалось, что дверь в сени за его спиной слегка приоткрылась, он оглянулся, поправил шапку и заговорил:

– Таких слов, дед Тимофей, не надо сказывать тогда, когда от Москвы посланцы живут у час, – это вольному казачеству – покор и поруха. Москва имает каждое наше слово, и уши у ней далеко слышат…

– Эй, отец атаман, зато ты так говоришь, что – чует мое старое сердце – приклонен много царю с боярами… Ой, дуже приклонен!

Под кудрями бараньей шапки вспыхнули не видимые до того глаза атамана, но он выколотил о крыльцо трубку, набил ее, закурил от кресала и тогда заговорил спокойно:

– Откуда ты проведал, старый казак, что Корней падок на московские порядки? Вы, матерые казаки, судите по совести: холоп я или казак?..

– Казак, батько Корнило!

– Казак матерой, в боях вырос!

– Еще, атаманы-браты, – сбил меня Тимофей с прямого слова, – хочу я довести кругу, что посланец-боярин от Москвы не пустой пришел, пришел он просить суда над Степаном Разиным. Чем виноват мой хрестник, пускай кругу поведает сам.

Молодой казак встал:

– Или мне, батько хрестный и вы, матерые низовики, место не в кругу казацком, а на верхнем Дону?

Атаман, покуривая, прошептал:

– Пошто встал, хрестник, и ране времени когти востришь? Сиди – свои мы тут, без письма судим.

– Пускай кругу обскажет казак, что на Москве было!..

– Говори-ка, Стенько.

– Москва, матерые казаки-атаманы, зажала народ! Куды ни глянь – дыба, кнут; народу соли нет, бояре под себя соль взяли…

– Ото што-о…

– Глянул на торгу – шумит народ. «Веди на бояр – соль добудем!» Судите по совести, зовут казака обиженные, мочно ли ему не идти? Пошли, убили… царь того боярина сам выдал…

– Чего еще? Сам царь выдал!

– Дьяка убили – вор был корыстной, чу ино – хлеб режут, крохи сыплются – пограбили царевых ближних… Бояре грабят, пошто и народу не пограбить бояр?.. Мстился народ, а утром глянул: висит на торгу бумага – «имать отамана»; чту – мои приметы. Угнал я на Дон, а на Дону – сыск от бояр… Да и мало ли наших казаков Москва замурдовала!

– Ой, немало, хлопец!

– Не выдаем своих!

– Гуляй, Стенько! На то ты казак…

– Отписать Москве: «Поучили-де его своим судом!»

– А ты, хрестник, берегись Москвы! Потому и дьяков не позвал в круг я…

– Не робок, пускай ловят!

– Еще скажу я вам, матерые казаки, в верхних городках много село беглых с Москвы; люд все более пахотной, и люд тот землю прибирает. Годится ли такое?

– Оно верно, Корней! Не годится казаку землю пахать…

– Пущай украинцы пашут!

– За посошным людом идут воеводы!

– За пашней на Дон потекут чужие порядки, у Московии руки загребущие!

– Оно так, браты-атаманы, матерые казаки, не примать бы нам беглых людей – не борясь с Москвой, себя оборонить!

– Эй, Корнило, отец, как же обиженных не примешь?

– Как закроешь им сиротскую дорогу?

– Не согласны, браты?

– Не согласны!

– А это Москву на нас распаляет!

– Вот еще, Корней, слушь! Москва попов шлет нам, а попы – убогие старцы. Убогих своих много…

– Нам московского бога не надо! В Москве, браты казаки, все кресты да церкви, – богов много, правды нет!

Атаман перебил Разина:

– Ты, хрестник, Бога не тронь! Бог один, что у Москвы, что у нас. Москва ближе нам, не Литва она, не татаре…

– Люты ляхи нам, матерые казаки, лют турчин, ино Москва не менее люта!

– Не позабувайте, браты атаманы, что Москва шлет жалованье, шлет хлеб за то, что чиним помешку турку и татарве… Мой хрестник Стенько млад, он не ведает, что исстари от Москвы на нас идет зелье и свинец, а ныне и народом надо просить помочь: турчин загородил устье Дона, завязал железными цепями, выше Азова поставил кумфаренный город с башнями, оттого нет козаку хода в море!

– Добро, батько! Пущай Москва помочь даст зельем и народом.

– Народ московский не дюж на военное дело!

– А слабы свои, то немчиков пущай шлет!

– Немчин худо идет в рейтары, в казаки не гож, в стрельцы идти не думает!.. Немчин на команду свычен, – у нас же свои атаманы есть.

– Есть атаманы!

– Еще, вольное казачество, слышьте старого казака Разю!

– Слушаем, дид, сказывай.

– Прошу у круга отписку на себя да на сына Степана, хочу идти с ним в Соловки к Зосиме-Савватию, раны целить.

– Ото дило, дид!

– Раны меня изъедают, и за старшего Ивана, что к Москве в атаманы отозван воевать с поляками, свечу поставить, – ноет сердце, сколь годов не вижу сына…

– Тебе отписку дадим, а Степану не надоть… Он и без отписки ходит!

– Я благодарствую кругу!

– Пысари есть?

– Печать батько Корней пристукнет!

– Я ж много благодарствую вам!

– Еще что есть судить?

– Будем еще мало, атаманы-молодцы! Так хрестника моего Степана Москве не оказывать?

– Не оказывать!

– Стенько с глуздом!24 Недаром один от молодежи он в кругу…

– То правда, браты! Еще спрос: с Москвы на Дон не закрывать сиротскую дорогу?..

– Не закрывать!

– Пущай от воевод народ спасается!

– Патриарх тоже лих! И от патриарха…

– Помнить надо, атаманы-молодцы, что на Дону хлеба нет, а пришлые с семьями есть хотят!

– По Волге патриарши насады25 с хлебом ходят!

– Исстари хлебом с Волги живы, да рыба есть.

– С Украины – Запорожья!

– Оно атаман сказал правду, – думать надо, как с хлебом?..

– Додумаем, когда гулебщики вернутся да с ясырем с моря; большой круг соберем!

– Нынче думать надо-о!

Круг шумел, спорил. Атаман знал, что бросил искру о хлебе, что искра эта долго будет тлеть. Он курил и молча глядел на головы и шапки казаков. Обойдя шумевший круг, во двор атамана, пробираясь к крыльцу, вошла нарядная девка с крупной фигурой и детским лицом, в красной шапочке, украшенной узорами жемчугов. Под шапочкой русые косы, завитые и укладенные рядами. Степан Разин встал на ноги, соскочил с крыльца, поймал девку за большие руки, поволок в сторону, негромко торопливо спросил:

– Олена, ты зачем?

– К атаману…

Казак, не выпуская загорелых рук девки, глядел ей в глаза и ничего не мог прочесть в них, кроме каприза.

– Ой, Стенько! Не жми рук.

– Забыла, что наказывал я?

– Уж не тебя ли ждать? По свету везде бродишь, а я – сиди и не пляши.

Она подкинула ногой в сафьянном желтом сапоге, на нем зазвенели шарики-колокольчики.

– Хрестный дарил сапоги?

– Не ты, Стенько, дарил!

– Жди, подарки есть.

– А нет, ждать не хочу!

– Не ладно, Олена! К старому лезешь. Женюсь – бить буду.

– Бей потом – теперь не твоя!

Зажимая трубку в кулаке, атаман поднялся во весь рост и крикнул:

– Гей, дивчина, и ты, казак, – кругу мешаете…

– Прости, батько, я хотела к тебе.

– Гости, пошлю за тобой, Олена, а ныне у нас будет сговор и пир. Пошлю, рад тебе!

– Я приду, Корнило Яковлевич!

– Прошу и жалую, пошлю, жди…

Девка быстро исчезла. Степан поднялся на крыльцо. Атаман сказал тихо – слышно было только Разину:

– Хрестник, не лезь батьке под ноги… Тяжел я, сомну.

В голосе атамана под шуткой слышалась злоба, и, повысив голос, Корней крикнул:

– Атаманы-молодцы! – Вас, есаулы и матерые казаки, прошу в светлицу – наше немудрое яство отведать.

– Добро, батько атаман!

Заскрипело дерево крыльца – круг вошел в дом.