Читать книгу Война Ивана. По запискам лейтенанта. Серия «Русская доля» - Алексей Чепанов, Алив Чепанов - Страница 6

Навстречу огненным лучам заходящего солнца, из заснеженных полей поднимались белые клубы дыма. Это горел город Гатчина. У города – застава. На деревянной наскоро выстроенной арке надпись: «Даешь Берлин!». У заставы скопление людей и различной техники.

Из остановившегося трехосного защитного цвета автобуса ГАЗ-05 шустро выпрыгнули два офицера, одетые в светло-серые из дублёной овчины полушубки, хромовые сапоги и меховые ушанки. У того, что поменьше ростом, но явно по-крепче, висела толстая, набитая картами и документами, кожаная полевая сумка – это был лейтенант Иван Андреевич Животов. Вторым прибывшим был лейтенант Геннадий Семёнович Чернов.

Неловко переступая, ещё не расходившиеся, после долгой сидячей позы, офицеры, минуя заставу, неторопливо двинулись вдоль охваченной дымом улицы. Степень разрушения домов была разнообразной. Обычно, на месте бывших домов, уродливо возвышались, то квадратные изразцовые, то круглые обитые жестью печи. Деревянные детали домов, разбросанные по сторонам, медленно тлели. В одном бывшем двухэтажном доме сохранилась круглая обитая жестью печь. Также уцелела часть внутренней стены, примыкавшая к печи, и небольшая площадка пола. На площадке стояла железная кровать с обгоревшим пружинным матрасом.

– Вот тебе и квартира! – со скорбной интонацией произнес Животов, кивнув в сторону развалины. – Ведь кто-то жил здесь, хозяйство вел, дом отстраивал, а теперь, бах и лишили людей всего. Семья если и жива, так осталась без крыши над головой. За что, Вася?

Чернов подумав ответил:

– Война Ваня! От неё все страдают, а за что? Один бог знает.

– Ты что же верующий комсомолец что ли? – подозрительно посмотрел на товарища Иван.

– Да нет вроде бы? Хотя крещёный. У нас в глухомани ещё старой веры старики придерживаются. Вот меня и окрестили.

– Это не беда, Василий, я тоже крещёный, да попами учёный. Может поможет нам в живых остаться, как мыслишь? …А я так мыслю, что помогает бог тем, кто верит, кто истинно верит, а не просто так…

У искорёженной металлической ограды одного из дворов, Иван подобрал слегка помятую жестяную вывеску дома с обозначением номера и названия улицы. Животов стряхнул с неё снег, протёр рукавом и прочитал: «Улица 7-ой Армии».

– Ишь ты! Может теперь нашей дивизией назовут, поскольку мы город освободили? – показал Иван вывеску Чернову. Потом посмотрел на неё внимательно и, пристроив на уцелевший цоколь дома, уже грустно негромко пропел:

– Где эта улица, где этот дом, где эта барышня, что я влюблен?!

Чернов понял, что Иван загрустил. «Небось вспомнил своё, дом, улицу и семью, конечно, – сочувственно подумал сибиряк. – Понятно, что сейчас он уже не шутит, он грустит».

Иван помолчал, вздохнул, прибавил ходу, как бы пытаясь уйти и в том числе от нахлынувших на него воспоминаний. Уже на ходу он серьезно и с какой-то обидой в голосе произнес:

– А знаешь, Василий, ведь не один еще вспомнит слова этой песни, когда вернется домой к такому вот «разбитому корыту» и тогда уверяю тебя ему будет совсем не до шуток и не до песен.

Торопливо проходившие им навстречу строем солдаты, чеканя шаг по городским улицам, шли на запад. Они бросали на двух офицеров-путешественников беглый и какой-то, как показалось Животову, презрительный взгляд. В этом небрежно брошенном взгляде, можно было прочитать немой вопрос: «Что необстрелянные лейтёхи? Не видали ещё такого? Ерунда. Обыкновенная картина войны. Не то ещё увидите, если не уложат вас в первом же бою как куропаток. Мы-фронтовики, могли бы вам такого порассказать, но мы спешим, нам некогда. Спешим быстрее догнать и добить проклятого немца».

Навстречу войскам, в противоположную сторону двигались гражданские: это была разномастная, кое-как одетая, толпа, в основном старики, не молодые женщины и дети разных возрастов. Все несли на себе мешки и чемоданы. «Это наверное всё что у них осталось. Вообще – всё!» – поражался, глядя на них, Иван.

Не доходя до моста, офицеры свернули направо. На широкой ровной площадке стоял изуродованный массивный гранитный цоколь, заваленный мрамором и цементом.

– Это было, когда-то, дворцом, – Животов указал на развалены, – выстроенным курносым императором Павлом. Вот всё, что от него осталось. Знал бы Павел Петрович, обожатель Фридриха Великого, предка нынешних фашистов, что они сделали с его резиденцией и с ним самим в бронзовом исполнении. Хотя бронзовый памятник в честь славного царствования Павла Первого, как видим, отсутствует. Его скорее всего давно вывезли в Германию, как полезное ископаемое, содержащее в своём чреве дефицитную медь. А может быть он занял место в личном хранилище какого-нибудь барона фон Пшик – группенфюрера СС. Достойное ли такое место для нашего русского императора? Что-то сильно сомневаюсь, чтобы Павел на это был бы согласен.

– Ни за что бы не согласился, а устроил бы немцам «новую Полтаву», – поддержал Чернов, немного забыв про зубную боль, которая периодически то наступала, то отступала от него.

– Так Полтавское сражение – оно ни при нём было, Вася!

– Ну это уже их царские семейные проблемы, а нам и своих сражений хватает.

– Обрати внимание, – продолжал экскурс Животов, – что на месте бывшего дворца нет ни щеп, ни досок, ни жести и других мелочей внутренней отделки тоже нет, как это мы наблюдали в других домах. По этому мусору не легче восстановить детали дворца, чем по развалинам Помпеи или Трои. Теперь видишь, какая разница между мусором здесь и мусором там? – Иван указал на городские кварталы.

– Нет, – недоуменно пожал плечами Чернов.

– Там мусор домов смертных, а здесь мусор дворца бессмертных. Понял?

– Понял.

– Ни хрена ты не понял, – рассердился Иван. – Конечно всё это ерунда, и эти, – он показал на развалины дворца, – тоже оказались смертными. Разница в том, что тут вся отделка была выломана и увезена «нах вест» прежде чем было разрушено само здание. Здесь они украли, и чтобы скрыть преступление, затем подорвали здание. Здесь кража со взломом организованной группой лиц в народе именуемой бандой или шайкой. Понял теперь?

– Понял! – отвечал на всё согласный Чернов. Он страшно устал от такого обилия впечатлений, дорожной тряски и у него снова начинал болеть зуб, про который он уже почти стал забывать.

– Если понял, то теперь проследуем за реку и посмотрим на царский сад и парк.

На окраине города, примыкая к вырубленному парку, как бы в компенсацию за дворец, не всё же ломать в «освобожденной» стране, немцы соорудили лагерь для военных и невоенных пленных. Насколько это было удобное и комфортабельное сооружение можно судить по внешней ограде, свидетельствующей, обычно, о благополучии его обитателей. Тройной забор из колючей проволоки, высотой в четыре метра с напуском внутрь, отгораживал чистую оголенную внутреннюю площадь. Между двумя проволочными заборами был проход шириной метров в пять, по которому совсем недавно расхаживали немецкие автоматчики. Они видели всех приближающихся, преимущество проволочного забора перед каменным, и без предупреждения открывали огонь. Было совершенно невозможно преодолеть с голыми руками, и один такой забор. А их было три. Так «победители» немцы охраняли «побежденных» русских.

– Там! – осуждающим жестом, Животов указал на развалину дворца – Там, немцы грабили, а здесь они охраняли хозяев, которых грабили. Понял?

– Понял, – кивнул безучастный ко всему Чернов. – Пойдем искать резерв.

– В резерв ни когда не торопись, салага, там тебя сейчас же работать заставят, пойдем лучше поищем что-нибудь повеселее.

Оставшуюся часть города они осматривали уже с меньшим вниманием. Наконец, утомленные экскурсией, мужчины напали на, только что открывшуюся, «чайную».

В теплой и светлой комнате за чистенькими квадратными столиками сидели офицеры, утоляя жажду, вроде бы, чаем. Здесь, в чайной, они были как в термосе, изолированы от неприглядной и суровой действительности полыхающего и дымящегося разрушенного города. Тут они находились как бы и не на войне. Их принимали здесь как дорогих гостей. Не важно, что подносили только булочку, да стакан чаю, зато в тепле, с улыбкой и от души. Просто раздевшись, посидеть в тепле и чистоте за столом, крытым чистой белоснежной скатертью, уже был праздник для фронтовиков. А самое главное, что этот стакан чаю с булочкой подносили розовато-белые, обнаженные по локоть, мягкие ручки изящной официантки Клавы. А как она улыбалась! Ямочки на её щеках то появлялись, то исчезали снова и становились еще глубже. Комплименты сыпались на Клаву со всех сторон, и неважно, что они были грубые и даже порой похабные. Важно то, что за комплиментами скрывалась искренняя чистая любовь фронтовика к забытому домашнему, родному. Любая женщина бойцам напоминала дом, маму, жену, подругу, сестру и всё что было с этим связано. Она же, женским чутьём, женским сердцем, понимала все происходящее так, как и должна понимать женщина.

– Клава, чай не сладкий! – шутил старший лейтенант.

– Я сейчас принесу сахар, наверное, забыли положить.

На самом деле у старлея в стакане был спирт.

– Да, нет Клава, этот чай сахаром не усладишь, – на неё смотрели, серые улыбающиеся прищуренные, жадные до женского тепла, уже слегка опьяневшие в тепле, глаза. – Подсластить бы надо, да некому…

Рука ловила её руку и тянула вниз, усаживая на стул рядом с собой. Клава отстранялась, улыбалась в ответ и при этом её розовато-белые ушки, чуть-чуть краснели.

– Клава, какой у вас красивый платочек – заговаривал другой – совсем молодой, видно сразу после школы, младший лейтенант и при этом смело тянулся рукой к платочку, приколотому на груди женщины.

Клава перехватывала его руку, улыбалась и отступала, при этом, почувствовав робкий трепет мужской руки, снова краснела. Она чувствовала себя, как будто её раздевали, оттого все её движения были как бы скованными.

В «чайную» вместе с зимним морозным воздухом вошли усталые и голодные Животов и Чернов. Раздевшись, они направились вглубь небольшого зала к столу, за которым сидели знакомые офицеры. Раскрасневшиеся лица, развязная жестикуляция и обилие специфических цензурных и нецензурных слов и выражений свидетельствовали о магическом действии, произведенным отнюдь не горячим чаем, а чем то ещё, гораздо более горячим.

– А, господа офицеры! Прошу, к нашему шалашу! Угощайтесь чем бог послал! – приветливо встретил вошедших старший лейтенант Сан Саныч Соловьев, который похоже уже не первый час обмывал взятие города со своим неофициальным адъютантом младшим лейтенантом Колей Тутышкиным.

– Здравия желаю, товарищи офицеры! – завязал разговор Животов. – Только вот чтобы Саша Соловьев, так горячо агитировал за стакан чая, такого не припомню.

Александр Соловьев был привлекательный блондин с русыми волосами и бесцветными бровями. Слегка вытянутый нос, тонкие энергичные губы и маленькие, серые, прятавшиеся в улыбку, глаза создавали впечатление компанейского весельчака и парня не промах. Двойная портупея обтягивала его тонкий стан. Соловьев любил шутки, розыгрыши и имел привычку держать собеседника за рукав, иногда подергивая его, если слушатель был не внимателен к его рассказам. Так и теперь, ухватив за рукав подошедшего Животова и потянув его вниз к себе, Соловьёв усадил Ивана на свободное место, затем, приблизившись к нему, тоном заговорщика, негромко произнес:

– Рядом, Ваня, в магазине, что в доме напротив. продают одеколон.

– Ну и что? – непонимающе равнодушно ответил Животов, – ты ни его ли разливаешь?

– Слушай дальше, не мельтеши, Ваня, – продолжал Соловьев, подергивая Ивана за рукав. – Пойди и спроси у продавщицы с прискорбным видом жаждущего алкоголика, так: «Мне двести грамм особого». Тебе нальют из другой бутыли, там спирт. Понял?

– Чего тут не понять! Всё яснее ясного, я пошёл, – повеселел и быстро удалился Животов.

Вскоре Иван вернулся с четвертинкой спирта в кармане.

– Ну как? – поинтересовался Соловьев.

– Порядок, – ответил Животов, усаживаясь и ставя четвертинку на стол.

– Убери покуда, а то закуску и стаканы не подадут, – оглянулся Сан Саныч и увидев Клаву, сделал ей какой-то свой условный жест.

Через пять минут Клава принесла четыре стакана чая в металлических подстаканниках и четыре булочки с павидлом.

– Давно вы здесь? – спросил Иван, разливая спирт по стаканам.

– Часа полтора примерно. Здесь мне нравиться и Клава тоже, а вы?

– Мы с Черновым час тому назад подъехали, – поднял стакан Животов и чокнувшись со всеми, выпил содержимое до дна одним глотком.

– Ты где ночевал этот раз?

– У Насти.

Животов задумался, как бы вспоминая и потом, вроде вспомнил, однако стал уточнять:

– Это та блондинка с голубыми глазами, что приходила к тебе на Бенуа и три часа ждала тебя у подъезда. А ты еще выходить тогда не хотел?

– А… да нет! – с трудом припоминая, о чем речь, ответил Соловьев. – То Катя с Литейного, а это Настя, которая на Лесном живёт. Ты знаешь, как я с ней познакомился.

– Как?

– Возвращаюсь я, как-то в одиннадцатом часу от Ольги, которая с Невского, – начал Соловьев, потягивая за рукав Ивана, – навеселе. Тут Соловьев откинулся на спинку стула и щелкнул себя пальцами с правой стороны под челюсть.

– На Лесном пересел я на одиннадцатый. В вагоне сидит одна кондукторша. Я к ней. Слово за слово, потом, как водится, байки свои героически травлю. Она молчит, притихла, заслушалась. Ну думаю голубушка клюнула, всё – моя… – на этих словах, Соловьев остановился, выпрямился и осмотрев собеседников самодовольно, продолжил:

– Так доехали мы с ней до парка. Она смену сдала и привела меня к себе. У неё оказалась отдельная комната на Лесном. Приняли по сто, закусили. Сыграл я ей на гитаре, как раз у неё на стене висела. Дальше – я на штурм и в раз овладел крепостью. Так что я пока там – у неё якорь бросил.

– Брешешь! Вот сейчас точно брешешь! – сердито выдавил, начавший хмелеть, Чернов.

Лейтенант Чернов был 23-летним немногословным сибиряком с темным и одутловатым лицом. Его скромность и застенчивость перед девушками являлась преградой к сближению. Когда его забрали в армию, он еще не успел с ними освоиться. Поэтому он считал, что легкие флирты, о которых так много говорят офицеры, как правило за стаканом «горячительного», являются в большинстве случаев плодом их воображения и бахвальством для поднятия авторитета среди своих.

– Ты, Саша, загибаешь, – усомнился, даже во всем обычно соглашавшийся с Сан Санычем, младший лейтенант Коля Тутышкин.

– Честное слово и даже адрес успел записать! – похлопал себя по карманам Соловьев. – Сейчас покажу.

– Погоди, Саш, – Животов взял его за руку как берут врачи чтобы померить пульс, одновременно внимательно и холодно, взглядом гипнотизёра, он строго посмотрел Соловьеву прямо в его смеющиеся глаза и замолчал.

– Давай, Иван Андреевич, исповедуй его. Выведи сочинителя на чистую воду. Примени своё знаменитое шестое чувство. – поддержали Животова лейтенанты. Иван, в качестве тренировки своих неординарных способностей, любил определять каким-то своим особым внутренним чувством врёт человек или нет. Он частенько проверял своё чувство на однополчанах. Осечек пока не было. За эту сверхспособность Животова определять по глазам человека, где ложь, а где правда и уличать тут же вруна во лжи, его недолюбливали, в том числе и тот же Соловьев, который частенько любил приврать перед однополчанами.

– Ни шестое, товарищи офицеры, а седьмое. Шесть уже открыты и проверены наукой, а вот седьмое – оно вообще не изучено. Я его называю интуицией, чувством распознавания и предвидения другими словами.

– Подожди, Вань, – тут пошёл в атаку испытуемый старший лейтенант Соловьёв. – Знаю только пять чувств у человека: первое – зрение, второе – слух, третье – обоняние, четвёртое – вкус, пятое – осязание. А шестое то что?

– Спроси у воздушных гимнастов, у балетных танцоров или у лётчиков. Сразу тебе ответят – равновесие это. Такое вестибулярное, по науке, чувство. Вот встань на одну ногу. – Иван за руку потянул Сан Саныча чтобы он встал.

– Ну встал и чо?

– Стоишь?

– Стою и чо? – недоумевал Соловьёв.

А глаза закрой. Сразу начнешь терять равновесие и в конце концов тебя поведет в сторону. Кого-то быстрее, кто-то медленнее. У кого как это чувство развито.

– Так это смотря сколько на грудь примешь, так и поведёт. Больше примешь, больше и поведёт, – засмеялся Сан Саныч.

– Вот будешь трезвый, тогда попробуй. Когда-нибудь ведь будешь? – поинтересовался у товарища Животов. – А сейчас продолжим эксперимент, – Иван снова взял Соловьёва за кисть, как врач больного. – Прошу тишины в зале!

– Брехня – ясное дело и глаза вон смеются, выдают его. – с уверенность заявил Чернов. Он старался так же как и Иван не моргая глядеть в глаза Сан Саныча.

– И я тоже, уже втроём, в шесть глаз то не ошибёмся! – пододвинулся к ним Тутышкин.

– Что это вы все набросились на него, – через две минуты общего молчания, закончив сеанс психотерапии, объявил Животов. – Моё седьмое чувство, с большой, почти девяносто девяти процентной долей вероятности, определило, что на этот раз Сан Саныч Соловьев как ни странно говорит чистую правду. К тому же он сказал – «честное слово». Вот если бы он сказал, что законной жене письмо написал, тогда можно было бы засомневаться, – закончил Животов.

– Ладно, Вань, пойдем резерв искать, – опять завёл пластинку Чернов, поняв что на этот раз уличить Сан Саныча во лжи не удастся.

– Да подожди, ты, – потянул его за рукав Соловьев – ты ведь не к теще в гости идешь, Вася. Там, – он указал на дверь, – тебе быстро работу найдут и нам вместе с тобой за компанию.

– А командировки то у нас просрочены, это как, Саша? – забеспокоился Коля Тутышкин.

– Ничего. Ерунда. Мелочи жизни. Я на прошлой недели с Бенуа до Литейного ехал двое суток и то ни чего, обошлось. Вызывает меня по прибытии майор Баусин и давай меня строить прямо с порога:

– Вы почему, старший лейтенант, так поздно явились?!

А я ему:

– Трамваи не ходили, товарищ майор, бомбежка началась…

– Да, тут пешком два часа ходу! За два часа можно вразвалочку дойти.

– Я, товарищ майор, боялся, что убьют меня. Тогда вы еще пуще ругаться будете, коли, я совсем не вернусь. По этой причине и укрылся в убежище, – докладываю ему эту муть и стараюсь посерьёзнее харю при этом скроить.

– Знаем мы ваши убежища! Грозит он мне пальцем, вот так, – и Сан Саныч изобразил майора, да так похоже получилось, что всем понравилось и офицеры рассмеялись.

– Да что вы, товарищ майор, говорю, разве можно… Тут он выругался по матушке, да так изящно, жаль что не запомнил и не записал, да и отпустил меня с богом. Самое главное – не теряться в таком случае. Начальство оно тоже любит когда ему складно врут, – поучительно закончил Соловьев.

– Нам вот только теперь до Питера далеко добираться стало. Как ты будешь без баб то теперь Сан Саныч? – посочувствовал Соловьеву Тутышкин, разливая всё что осталось в бутылке по стаканам.

– Да.. – углубился в проблему Сан Саныч. – Вот матросам раздолье нынче в Ленинграде. Блокаду сняли, армия ушла, штабы уехали, одни морячки с женщинами остались. Но многие бабы пожалеют, что пехота ушла, – продолжал Соловьев. – Плохо ли, старшина тащит хлеб, майор – колбасу, а лейтенант хрен и водку. Только успевай: встречай и провожай, регулируй движение, чтобы не столкнулись, – и, потащив за рукав Животова, и опрокинув что было в стакане без закуски, продолжил:

– Ты знаешь штабного капитана Кроля. Высокий такой. Ну тот, что папиросы свои продает, а чужие курит.

– Ну знаю, из штаба полка, кажется замначальника штаба? – неохотно подтвердил Иван.

– Пошли мы как-то с ним ночевать в 13-ю квартиру на Бенуа к двум рыжим: Соне и Люси. Всё чин чинарём, выпили, закусили, только по койкам рассредоточились, каждый со своей рыжей. Не успели мы натешиться как следует, как вдруг в дверь стук. Девчонки пошли спросить через дверь. А это к Люське, что с капитаном была, пришёл Юрка Смирнов, старлей особист, ну ты его знаешь, кивнул Сан Саныч Ивану. – Как тут быть, думаю, встретятся два дурака и будет драка. Но тут Люсьен пошепталась с Соней, а та шустро скумекала и просто пошла к капитану, и сказала, что, мол, мужа-капитана 2-го ранга нелегкая принесла с вахты с корабля, забыл что-то, так что, говорит Кролю, собирайся и прыгай в окно. Испуганный не на шутку «штабс-капитан», как его в полку все звали, забыв и портсигар и водку, с формой подмышкой сиганул в окно, прямо в непроглядную темень. Благо что этаж там первый, поцарапался «штапс» о кустарник внизу, да и только. Подумаешь, всё же ни кортик в бочине, – хмыкнул Соловьев.

– Быстрая реакция у капитана оказалась, ему не в штабе сидеть, карты перебирать, а к нам бы в разведку, – развеселился Тутышкин, начиная забывать про просроченные командировочные.

– Вот, как они умеют регулировать. Смирнов не знает, что до него был Кроль, а Кроль не знает, что после него был Смирнов. На следующий день встретились небось оба в штабе и друг другу байки травят каждый о своём ночном похождении. И главное все довольны.

Офицеры засмеялись.

– Представь теперь, Саша, свою жену в роли такого регулировщика, – осадил товарища Животов.

– Да брось ты, Вань! – продолжал смеяться Соловьев.

– Нет, ты, можешь все-таки представить. У тебя же есть жена? Дети? – не унимался Иван.

– Ну, есть, и что? – нехотя ответил Сан Саныч.

– Ну, а где она сейчас?

– Не знаю.

– То есть, как так?

– Не знаю. Целый год писем не получал.

– А сам писал?

– И сам не писал.

– Почему?

– Почему, почему, – передразнил собеседника Соловьев, – не писал вот и всё. И помолчав, добавил: – Загуляла…

Иван зло усмехнулся.

– Вот, я так и знал. А ты откуда знаешь, что загуляла?

– Приятели написали и мать тоже, – нехотя вымолвил Сан Саныч, и видно было, что ему и больно и неприятно было обращение к этой теме, и что завтра он пожалеет о сегодняшнем разговоре.

– Да… – задумчиво протянул Животов. – Значит тоже не все в порядке.

– А ты, давно видел жену? – в свою очередь поинтересовался Соловьев.

– Лет пять тому назад.

– Так чего же ты хочешь, чтобы она пять лет одними твоими обещаниями жила? Так что ли?

– Ничего я не хочу, но такая жена мне тоже не нужна и вообще все это запутано так, что после войны разбираться будем, если выживем.

– Вот тогда другая – семейная война начнется. – попробовал снова пошутить Соловьёв.

– Шутки, шутками, а ты все же, Саша, скажи, скольких ты вдов в Ленинграде оставил?

– Одну – Настю.

– А Катю? А Ольгу?

– Катя не в счёт. А Ольгу ещё не оставил. А у тебя то, Ваня, тоже была «времянка» и тоже на Бенуа. Забыл уже? – в свою очередь напомнил Ивану Соловьев.

– Была, так и что? Я ей всегда так и говорил, что она «времянка», ну, не такими конечно словами, а так намекал – недвусмысленно. Просто говорил, что у меня жена, дети, переписываюсь, мол, аттестат им регулярно высылаю. Так что у нас с ней всё по-честному было, без обмана.

– Ну, может быть у тебя жена и заслуживает такого благородства. – подытожил Соловьев.

– Наоборот, Саша, у меня жена как раз этого совсем не заслуживает. Она у меня – геолог.

– Не понял, а это что значит? – заинтересовался опытный Сан Саныч.

– Это что-то вроде партизанки – разведчицы, сегодня здесь, а завтра там, то под крышей, то под кустом. Да плюс ещё и характер – хуже моего. Бежать от такой надо было, да подальше, а не сходится. А посылаю аттестат из-за детишек, жалко их. Они то тут при чём? Они то – моя кровь, о них и сердце болит, больше ни о ком. Больше ни кто ни чего не заслуживает. Вот так брат! – поставил точку в этом тяжёлом разговоре Иван, доставая из второго кармана ещё одну чекушку.

– И то правда, мужики, а то вы, что-то совсем как-то расклеились. – вмешался Тутышкин. – Давайте лучше выпьем за победу!

– С вашими женами, без седьмого стакана не разберешься, – поддержал Чернов. – Послушаешь такое, так и не женишься ни когда.

– Друзья, хорош о печальном. Давайте за победу, она уже близко, как чувствуешь Иван, своим седьмым чувством? – подбодрил товарища Сан Саныч.

– Сейчас, выпью, сосредоточусь, да и загляну в будущее. За победу! – поднял стакан Животов.

Офицеры встали и выпили не спеша, думая каждый о своём.