Читать книгу Война Ивана. По запискам лейтенанта. Серия «Русская доля» - Алексей Чепанов, Алив Чепанов - Страница 7

Если в чайной офицер изолирован от неприглядной военной обстановки и разрухи, подобно горячему напитку в термосе, то пребывание его в армейском резерве можно сравнить с магазинной частью ствола пушки. Сидит он, офицер, в резерве так же, как и снаряд за толстыми стальными стенами. Сидит день, сидит два, сидит месяц и может быть извлечен из него, из резерва по мере надобности: в случае пополнения потерь или формирования дополнительных подразделений при подготовке к наступлению. Но может, и в любую минуту по команде сверху, быть спущен курок и снаряд-офицер с грохотом молниеносно вылетит в заданном ему командованием направлении.

В таком состоянии преобладающего безделья, резервист ничем серьезным заняться не может, как на то не наставляет его начальство. Убивают время в резерве следующим образом: играют в шахматы, домино, украдкой – в карты. Очень популярны рассказы о романтических похождениях. Особенно много рассказов о похождениях за последние дни, когда резерв перемещался из Ленинграда в Гатчину. Каждый, на прощанье, повидался и попрощался со своей знакомой, крепко напился и навеселе прибыл к месту назначения, обязательно с опозданием, о чём имел «удовольствие» отчитаться. За что ему и была выписана порция люлей.

Первый вечер в резерве был особенно оживленный.

– Товарищ капитан! – лихо, по-уставному, отработанным командирским голосом, докладывал Сан Саныч Соловьев капитану Анатолию Михайловичу Александрову. – Вечерняя поверка офицерского резерва произведена. Все на лицо, за исключением: пятеро – в пути, трое – на ногах, но дойти не могут, четверо – на боевом взводе, а остальные в разброде! – не удержался и расплылся в улыбке Соловьев. – Разрешите и мне присоединиться к офицерскому составу.

– Немедленно собрать и шкуру содрать! – включился в шутку Александров, спускаясь с верхних нар.

– Есть! Так точно! Мне – офицеров собрать, а вам, товарищ капитан, шкуру содрать… – бодро доложил Сан Саныч.

В это время вошли Животов и Чернов, явно уже навеселе.

– Шкуру будем драть ни с меня, а с первого Чернова, а потом и с самого Животова, – заключил капитан Александров.

Один за одним подтянулись и другие офицеры. В неуютной, плохо освещенной, холодной и грязной комнате с двухъярусными нарами, наполовину застланными соломой, стоял тяжёлый затхлый запах табака, спирта, консервов и ещё всякой съестной всячиной. Собравшиеся делились последними любовными приключениями, присаживались к столу, ужинали и после непродолжительной возни, устроившись кое-как на нарах, почти сразу засыпали…

Тут дверь резко распахнулась, и в комнату вновь пахнуло морозным воздухом. На пороге стоял замначальника штаба резерва старший лейтенант Свиридов, в руках он держал стандартный лист бумаги. Это был список офицеров, срочно вызываемых в штаб резерва.

– Старший лейтенант Соловьев!

– Я!

– Лейтенант Чернов!

– Я!

– Лейтенант Животов!

– Я!

– Младший лейтенант Тутышкин!

– Я!

– Немедленно собраться и убыть в штаб дивизии!

– Четыре я и без меня… – поворачиваясь на нарах, прокомментировал капитан Александров, – Саша! Жди меня, и я приду!…

В штабе дивизии капитан строевой службы, опросил всех офицеров по личным делам, затем сообщил:

– После взятия города Гатчина, в котором мы сейчас находимся, наша стрелковая дивизия, преследуя противника, дошла до реки Луга, сильно укрепленной немцами. По, только что полученным сведениям, дивизия пошла в обход, вправо, вот смотрите, капитан очертил указательным пальцем полукруг на расстеленной на столе карте.

– А вот здесь, – он остановил палец на одной точке, – дивизия должна форсировать реку и в обход лесом атаковать город Луга с тыла.

– Сегодня утром из Гатчины в том направлении выдвинулся запасной полк. Ваша задача: догнать этот полк до того, как он дойдет до места назначения. Вот сюда, – капитан ткнул пальцем в карту. – В любом случае необходимо установить его место расположения и присоединится к нему. Там, на месте, незамедлительно, набрать четыре роты, укомплектовать младшими командирами и форсированным маршем догнать дивизию. Дивизия очень нуждается в пополнении. Это понятно?

– Понятно! – хором ответили офицеры, – карту дадите?

– Карту дам. Старшим назначаю старшего лейтенанта Соловьева, – и, обращаясь уже к Сан Санычу, продолжил: – Сейчас, выйдете из города и ловите первый попавшейся транспорт. Берете его в своё распоряжение и вперед, догонять полк. Всем всё ясно?!

– Так точно! – снова хором ответили офицеры.

– А теперь идите оформляйте личные дела, после зайдете для получения предписания.

В течение часа, оформив документы, четыре офицера вышли из города, преодолевая природные силы тьмы и внутренние силы инерции, удерживающие всякого пытающегося изменить своё место нахождения и образ жизни. Они шли быстро и молча, неся каждый свои нелегкие мысли: о темноте, о неизвестности, которая ждет их там за поворотом, запорошенном щедрой февральской метелью. Что их ждёт на этой, усеянной со всех сторон воронками от взрывов, прифронтовой дороге? Гатчина, казавшаяся разрушенной и неуютной поначалу, теперь казалась уже какой-то своей и почти родной. С сожалением, вспоминались офицерами оставленные, застланные соломой, нары в душном натопленном расположении резерва, чайная на площади, Клава, чай с булочками, и странный уют чужого города.

– Теперь, бы, перед серьезным походом, надо бы было зайти в чайную и принять «сырца», – прерывая молчание, как будто про себя, но вслух проговорил Животов, – но, увы, чайная закрыта, деньги пропиты, и времени уже совсем нет…

– Прощай Гатчина – царская резиденция! Прощай Клава и чайная! – попытался поднять дух офицерам Сан Саныч.

– Почему прощай, Саш, может быть до свидания! – обнадёжил всех Тутышкин.

– Нет, друзья, не будем себя обманывать, чует моё седьмое чувство, что прав ты сейчас, Санёк. Прощай странный, некогда царский, а ныне просто разрушенный город! – заключил Животов.

Пропустив три сильно загруженных «амки», друзья увидели идущий за ними крытый грузовой «Студебекер». На переднем бампере машины белой краской было написано: «На Берлин!»

– Вот это наша! Как раз по пути! – Соловьев остановил машину. Он быстро договорился с шофёром и через минуту офицеры запрыгнули в кузов. Уже не спеша устраиваясь в кузове между ящиками и мешками, они заметили, что в кузове ещё кто-то есть. Чернов освятил фонариком дальнюю стенку. Тусклый свет фонаря высветил две женские фигуры в военной форме, прижавшиеся друг к другу. С первого взгляда, из-за недостаточного освещения, не возможно было определить: молоды они, или не очень, красивы или нет. В дальнейшем, по некоторым ответам на заданные офицерами отвлечённые вопросы, мужчины всё-таки получили кое-какую информацию о своих попутчицах. Оказалось, что девушки едут туда же, куда и офицеры и скорее всего в туже самую часть. Одна из них представилась как сибирячка Таня – младший сержант медицинской службы, обладательница приятного бархатистого голоса. Она ехала к своему мужу – врачу – капитану медицинской службы в санитарный батальон стрелковой дивизии. Другая девушка с басистым хрипловатым голосом – старший сержант медицинской службы по имени Валентина, была из Мариинска и ехала тоже как бы к мужу, которого надеялась найти на фронте, хотя бы на время, или одолжить у подруги, как Животов понял из разговора.

Соловьев сел между девушками, Чернов и Тутышкин по флангам, а Животов устроился поодаль, как-бы в резерве.

После обмена первыми вопросами и ответами воцарилась минутная тишина, которую прервал Животов, продолжая начатый Соловьевым разговор:

– Так, значит сибирячка?

– Так точно, товарищ лейтенант! – бойко и кокетливо ответила младший сержант.

– Сознаюсь, не равнодушен я к сибирячкам. Да и на Тань мне всегда везло, – ухмыльнулся Иван.

– Вообще то, я только жила в Сибири, а родилась в Бузулуке.

– Ну, тогда совсем другое дело, – подытожил Животов.

Вскоре все прижались пригрелись и быстро задремали, время от времени просыпаясь от потряхивания на дорожных колдобинах. Ночью фронтовая дорога более оживленная, чем днем, даже при налёте вражеской авиации, бомбы летят наугад не прицельно. Вся тяжеловесная техника с мощными тягачами перебазируется обычно как раз ночью. Караваны такой техники, ревя, скрипя рессорами и лязгая железом, двигаются один за другим под надёжным покровом ночи. Водители техники имеют задачу прибыть в назначенное место до рассвета и укрыться на день от воздушных атак и наблюдателей. Технике нужны дороги, а противник эти дороги старается уничтожить совсем. Обычно бомбардировке подвергаются наиболее значимые участки: развязки, перекрёстки, мосты и тому подобные элементы. В таких раскуроченных немецкой авиацией местах устраиваются объезды, в которых техника часто застревает. Следующие за застрявшим, подъезжают и останавливаются, выстраивая очередь. Другие – отчаянные стараются объехать пробку, но чаще всего тоже застревают. Все заканчивается большим скоплением разнообразной технике в одном месте и толстенной транспортной пробкой. Закупоривается и проезд и объезд. Попав в такую пробку, машина, уже не может выбраться обратно. Нередко в такой пробке застревает и машина с генералом. Иногда, для расчистки пути, застрявшую, мешающую проезду остальных, машину сбрасывают под откос. Пробка всегда гудит, и подобно водопаду, её приближение слышится издалека.

Вскоре все пассажиры проснулись от приближающегося гула многочисленных автомобильных сигналов и рёва многочисленных моторов. По мере приближения к гулу и рёву. Кажущийся по началу однотонным шум, по мере приближения, начинал обрастать новым акустическим фоном, который разделялся на: лязг железа, удары кувалд, крики и ругань людей.

Шел мокрый крупный снег с дождём. Февраль 44-го выдался не из самых морозных. На дороге образовалась слякоть. Студебекер долго и упорно, с частыми остановками, пробирался, объезжая очередную пробку. Наконец, пару раз дернувшись вперёд-назад, машина забуксовала. Шофер – сержант автомобильного батальона, объявил пассажирам, что к технике помимо лошадиных, необходимо добавить ещё и несколько уже человеческих сил. Офицеры, медленно раскачиваясь, неохотно попрыгали на дорогу. Шлёпая и утопая в слякотной каше из мокрого и грязного снега, все четверо дружно взялись за борт. С третьей попытки, когда все уже окончательно проснулись и приспособились в нужный момент синхронно прилагать усилия под команду старшего – Соловьева: «На раз-два, взяли!», машина медленно тяжело, но всё-таки вылезла из канавы. Студебекер вылез на более менее ровную дорогу и благодарно заурчал, готовый к дальнейшему путешествию. Когда офицеры привели себя в порядок, запрыгнули в кузов и вновь расселись по свои местам, было уже всем не до сна и разговор продолжился.

– Охота вам было скитаться по фронтам. Спали бы сейчас сладким сном, где-нибудь, подальше от войны, в тёплой постели! – обратился к девушкам Иван.

– То есть, как так охота? – недоумевающее спросил басистый голос старшего сержанта Валентины.

– Очень просто, – продолжал Животов, – наше дело подневольное, да и то, мужчина должен воевать, а женщина должна в это время за детьми и хозяйством смотреть, на фабриках и заводах, ушедших на фронт мужчин заменять. Пользу должна приносить Родине в такое тяжелое время, а на фронте от женщин какая польза, а чаще всего наоборот получается – вред один.

– Ни чего подобного, женщина наравне с мужчиной сражается, – басил голос Вали.

– Наравне?! – повторил Животов, – Небось, наравне с нами, не пошли технику толкать?! Так где тут равенство?

– Это, вы, мужчины, виноваты, что не можете на нас смотреть иначе, как на женщину, даже тогда, когда мы в брюках и шинелях, – сердито возразила Таня, отодвигаясь от навалившегося на неё Соловьева.

– Хорошенькую женщину, не то, что в брюках, но и за каменной стеной учую. При определенных навыках по голосу можно определить возраст, характер, манеру ходить и прочие данные, – начал расходиться Соловьев, снова пододвигаясь к девушке все ближе, и ближе.

– В этом вы опять-таки сами виноваты, – продолжал свою мысль Животов, – ничего не поделаешь, природа такая. Конечно, это с её стороны героический поступок, если женщина, презрев все опасности, которые она могла легко избежать, по доброй воле пошла на фронт, помочь отцу, мужу, жениху или брату. В этом ни чего порочного нет, все очень патриотично и даже героично. Только мне, почему-то видятся другие причины: романтика, жажда приключений, в том числе и любовных, обилие симпатичных мальчиков, почти полное отсутствие соперниц, вот какой основной мотив стремления женщин в район боевых действий. А еще, бегство от тяжелой физической работы и обыденной жизни в тылу.

– Эх, вы! … – досадливо пробасила Валя. Она собиралась дать отпор возмутительным нападкам на весь воюющий женский род, но тут автомобиль остановился и водитель громко чем-то тяжёлым постучал по кузову:

– Приехали! Станция Березайка, кому надо, вылезай-ка!

Разговор прервался, пассажиры, поднимаясь с мест и разминая суставы, стали выбираться из гостеприимно приютившего их на несколько часов Студебекера.

Перед вновь прибывшими открылась небольшая деревушка, расположенная на опушке хвойного леса. В разных частях деревни над избушками поднимались к верху клубы сизого, а где-то и совсем черного, дыма. Оказалось, что это дым от сгоревших домов. Было похоже, что совсем не давно, деревня пережила авианалёт. Деревня, казалась совсем пустынной, а дома не жилыми. На площади, обнесенной забором, среди дыма виднелись два красных кирпичных корпуса, как потом выяснилось, бывшего лесозавода. Там, подобно муравьям, копошились люди. Приблизившись к двум рядом стоящим сохранившимся после бомбежки зданиям, офицеры нашли рядом с ними только что прибывших на впереди идущих грузовиках бойцов авиачасти. Капитан – командир лётчиков, сообщил, что прибыли они сюда уже после налёта, но маршевого полка в деревне не видели. Поэтому, офицеры, единогласно решили расположиться на ночлег, стараясь не нарушать уставные каноны, в том числе, режим приёма пищи и отдыха. Женщины попрощались и пошли искать своё медицинское подразделение, а за одно и место на ночлег.

– Пойдемте вон туда, там речка, – показал куда-то в другую сторону деревни Соловьев, – похоже, что там живут, вон и дым из трубы идёт.

– А ты откуда знаешь, что там река? – удивился Животов.

– Я шесть лет тому назад бывал в этих местах и жил в соседней деревне, – поведал Соловьев, – бывал и здесь часто… Гулять сюда ходил. Тут у меня знакомые жили. Вот сейчас не знаю, живы ли? Сейчас сориентируюсь, зайдём к ним.

– Где у тебя только нет знакомых, наверное, и в Берлине, тоже найдутся? – продолжал изображать удивление товарищем Животов.

– Тут у меня девушка была, – как бы не замечая слов Ивана, серьезно продолжил Соловьев, – жениться я на ней хотел, но не успел, мобилизовали в армию. Первое время переписывался, а потом…

– Когда рядовым был… – вставил за него Иван.

– Потом… – не обращая внимание на слова Животова, продолжал Соловьев, – переписка прекратилась.

– Когда офицером стал… – продолжал свою политику Иван. – Интересно было бы посмотреть на вашу встречу. Ты, конечно не скажешь, что женат, а она, конечно, не скажет, что с фрицами гуляла. Будете смотреть друг на друга, как кошка на мышку.

Между тем офицеры миновали небольшую речку и шли уцелевшей живописной слободой, вытянутой вдоль реки. Прошли середину слободки, а людей не встретили. Казалось, что дома пусты.

– Саша! – не помешало бы иметь «языка», – научал Иван, – надо было бы его тогда расспросить, у кого можно остановиться на ночлег, и время зря не терять.

В это время на дорогу из-за дома по тропинке легкой походкой вышла какая-то старушка.

– Вот тебе и «язык», лови! – скомандовал Соловьев.

– Бабушка! – обрадовано окликнули её офицеры, где тут у вас начальство?

– Да, голубчики, какое вам начальство, то, надобно? Немцы окаянные были у нас начальниками, так третьего дню, сбежали все. Сказывают, бургомистр – холуй из наших, тоже с ними убёг. Вот теперь вы пришли, теперь вы начальниками будете.

– Пришла Советская армия, мать, теперь ни чего не бойся. Теперь не уйдём. – заверил, обняв старушку, Коля Тутышкин.

– Матушки! Да у вас погоны, – сделала вид что только-что разглядела их старушка. Немцы нам говорили, что большевики царя выгнали, а сами теперь сами стали старые порядки возвращать, командиров стали офицерами называть и погоны всем понавесили, как при царе Николашке. Я им не верила, брешут думала, антисоветская агитация. А вот оказывается и впрямь, погоны то вернули.

– А как же вас называют теперича, как и раньше – ваше благородие, али ещё как?

Потом, немного задумавшись, старушка недоверчиво понизив голос, чтобы было слышно только одному Тутышкину, осторожно поинтересовалась:

– А может быть… вы и не «красные» вовсе? А?

– Нет, бабуля, мы самые настоящие Красные офицеры только с погонами, так ведь лучше, правда, мать? И ни какие мы не благородия, а самые настоящие крестьянские дети – товарищи! – рассеивая все старушечьи догадки, твердо объявил, услышавший последние её вопросы, Животов. – Нам начальство на самом деле и не нужно вовсе. Нам бы где-нибудь, бабуля, переночевать, обогреться, чайку бы горячего попить или покрепче чего.

– Так бы сразу и сказали, – перебила старушка, – а то, где начальство, где начальство. Заходите в любой дом, везде примут, и чаем напоят.

– Как-то неудобно, бабушка, вы бы нас провели, что ли, попросил Животов. – А для начала бы ввели бы нас в курс дела. Кто где живёт и куда лучше нам направиться. Экскурс, так сказать, бы провели не большой по вашей деревне.

– Проще говоря, мать, расскажи кто где тут живёт, да поподробней.

– Ну это я могу, коли вы наши. Освобождать нас пришли от немца поганого, – согласилась старушка.

В действительности офицеры бы и сами, конечно же, не постеснялись зайти в любой дом. Но друзья хотели предварительно навести тихую разведку и заранее выяснить, где кто живет и чем дышит, чтобы по возможности интересней провести вдруг выпавшее драгоценное свободное от войны время.

– А чего тут неудобного… – посмотрев на офицеров, постепенно о чем-то своём сообразив, продолжала бабулька, – вам, наверное, по-моложе бы какого надо, а то бы я вас всех к себе пригласила. Я живу одна. Старик у меня умер, – при этих словах, она кокетливо взглянула на Животова, что вызвало на его лице подобие совсем невесёлой кривой улыбки. – Есть корова, налью молока, напеку картошки, самовар поставлю. Вот только хлеба у меня нет.

– Хлеб у нас есть, бабушка, и еще кое-что, только все сухое, надоело, – постепенно соглашаясь с доводами бабульки, соблазнившись возможностью выпить деревенского молока, подводил переговоры к концу Иван.

– Если желаете, то пойдемте все ко мне.

– Нет, всем то много, а вот мы вдвоем, – Животов показал на себя и Чернова, – в самый раз.

Офицеры отделились от товарищей и направились за старушкой.

– А вы не боитесь? Я живу одна, на окраине, – продолжала она прерванный разговор.

– А чего бояться? – насторожился Животов.

– У меня немцы не стали стоять, испугались. Один было остановился, так всю ночь не спал, все партизан боялся, всё в окно смотрел, а на утро… и сбежал.

За разговором они незаметно подошли к уютному деревянному домику, стоявшему на опушке хвойного леса.

– Вот и пришли… Вот мой дом. Сейчас натопим, будет тепло, – уговаривала офицеров бабушка, очевидно опасаясь как-бы не сбежали постояльцы.

– А, правда говорят, что в Петро… в Ленинграде то есть все церкви открыли, – продолжала тараторить старушка, когда офицеры вошли в избушку и стали располагаться за столом. – Попы, говорят, обедни служат?

– Правда, бабушка – подтвердил Животов.