Читать книгу Четыре всадника. Роман-мистификация - Алексей Егоров - Страница 5

Де Ланкр читал следующее:

Я помню, как один мой друг привел меня в один элитарный мужской клуб, где «мажоры» в звериных масках раскладывали на стеклянном столе карточки. Подобные увеселительные местечки в моде в столице и даже в провинции, при надлежащей организации они даже попадают в заголовки газет и глянцевых журналов.

Так вот…

Каждый брал по одной в ладонь и читал. Потом улыбался и шел разговаривать в темную комнату с духами. Затея предусматривала небывалый прилив сил и увлекательное времяпрепровождение. Мне тогда было скучно, и я решился пойти в эту самую затемненную комнату первым.

На моей карточке была золоченая надпись:

«Настоящий мужской поступок – ударить женщину тыльной стороной ладони»

Я улыбнулся, как и следовало сделать и вошел.

Комната была не совсем темной, как я изначально представлял себе, а слегка затемненной. Полумрак и атмосферу создавали свечи, умело расставленные в канделябрах, по бокам от круглого стола, примыкающего к огромному овальному напольному зеркалу в золоченой ветвистой оправе.

У стола стояло старинное кресло в красном бархате с массивными подлокотниками слоновой кости. На спинке кресла имелась интересная выемка под голову, она была устроена таким образом, чтобы посетитель мог непринужденно откинуться и отдыхать во время сеанса общения.

Я удобно устроился в нем и вспомнил одно из первых правил нахождения в этой комнате: сразу же как человек усядется в кресло требовалось придумать ограничительное слово, так называемый стопор или якорь. Его суть заключалась в следующем; если посетитель считал, что происходящее зашло слишком далеко, он, как пароль, произносил данное слово и действо прекращалось незамедлительно. Слово требовалось придумать и перед началом сеанса трижды произнести перед зеркалом.

Я так и сделал. Недолго думая, я утвердительно произнес трижды:

– Ерунда какая – то!

Второе правило нахождения в комнате гласило следующее; нужно было перечислить в уме, все что тебе более всего не нравится.

Я задумался, мне не внушали доверия люди в темных солнцезащитных очках. Я негативно относился к мужчинам с бородой и усами и женщинам с небритыми ногами. Меня выводило из равновесия неумение одеваться или непонимание некоторых людей, как и что им идет, а что нет; жирные в облегающих джинсах, кривоногие в мини, потные в белом или перхотные в черном.

Меня просто бесили взрослые дяденьки и тетеньки, которые вели себя как маленькие дети. «Телки» расширяющие свое сознание чтением Кастанеды. Мужики с расстегнутыми рубахами демонстрирующие свою грудь. Женщины с прыщиками вместо груди демонстрирующие свои прыщики. Молодые люди, утверждающие что они сразу и честно все поняли, прочитав роман «Улисс». Бальзаковские тётечки, пытающиеся молодиться. Люди, которые что – то не понимали и постоянно всем об этом утверждавшие. Люди с немытой головой.

Тупые, ленивые, глупые, озабоченные, толстые, худые, красивые, некрасивые, лысые, крашеные, рыжие….

Меня просто бесили люди – наконец подытожил я и сформировал эту мысль у себя в голове.

И наконец условие номер три. Это были мысли о том, что вам нравится более всего.

Более всего мне нравилась …ТЫ.

– Любовь,

любовь – это воспоминания – говоришь ты. А потом невзначай спрашиваешь:

– Почему ты не идешь в душ?

– В душ ходят что – бы помыться. Отмыться от грязи. Я же пропитан тобой. Я не хочу это отмывать. Твои поцелуи на моем теле…

– Не говори ерунды, – споришь ты, – наш секс – это нелюбовь. Любовь, это то, что будет вспоминаться тебе, когда меня не будет рядом. Любовь – это воспоминания. Мы будем писать друг другу длинные и короткие письма. Будем звонить и молчать в трубку. Мы будем жить с другими мужчинами и женщинами, печь пироги по воскресениям. Мы станем другими, мертвыми или живыми, все равно. И, мы будем помнить. И каким-то словом все это мы будем называть. Возможно… счастье?!

Нам всегда будет тесно в своих телах, как будто кожа может сдержать этот порыв, эту мысль. Где-то на самой высокой крыше мира мы садимся вдвоем и свесим ножки. И вот он этот мир, у наших ног, но нам уже хочется чего-то другого. Кислого, сладкого, темного, светлого, полусухого, крепленого, перченого, пресного, солнечного, слоеного, лунного, земного, таинственного, детского, живого, простого… счастья

– Я всегда боялся счастья, – говорю я, – Именно самого его естества как понимания. Я боялся, что если сейчас происходит что – то хорошее, значит скоро произойдет плохое. И плохого будет конечно же больше. Всегда так и было.

Все самые главные вещи, что происходят с нами, происходят с нами ежедневно. Ты можешь идти по заснеженному городу и вдруг услышать прекрасную медленную музыку. Пойти на ее призыв и упереться носом в необычайный запах сдобы с корицей. Набрести на кафе и присесть за неубранным столиком, с невзначай набросанными листьями.

Удивительно, – подумается тебе, – на дворе рождество, а тут осень. Такая теплая и такая приветливая. Именно та осень, в которой ты хотел бы остаться и быть ею самой. Всю свою жизнь.

Быть желтеющим закатом на горизонте, чей-то жизни. Быть увядшей листвой, быть парижским небом, лондонским туманом, московским вечером. Быть тем, кем тебе не приходилось и не придется уже никогда… быть. Чьим – то воспоминанием.

И зазвучит эта всеми забытая мелодия. Ведь именно ее ты так отчетливо слышал в самом начале. Именно она привела тебя сюда, в твою вечную осень. И все сразу становится понятно. Понятно, что жизнь очень простая и интересная штука.

Вот только не очень-то дешевая.

А потом еще говорят, что нужно за все платить. Слава богу, что не за всех.

И если бы возможно было выйти из дома налегке и просто идти по осенней теплой улице. Просто идти все время и никогда не уставать. И ветер только в спину.

И ты точно знаешь маршрут. Ты выучил его наизусть. Маленькая квартирка на окраине. Здесь из мебели только одно старое одеяло и подушечка пропахшая табачным дымом и пылью. Грязная лампочка повесилась на одиноком, коротком, черном проводе. На кухне старый хододильничек «Саратов» с замороженной насквозь душой.

И ты.

Ты приезжаешь в нашу с тобой квартиру два раза в неделю. Иногда мы просто сидим на нашем с тобою одеяле. Прямо на полу. Ты любишь кофе, маленьких собачек, импрессионистов, Арбенину, сюр и Мураками. Я люблю тебя. А это значит я люблю кофе, маленьких собачек, импрессионистов…

Нам больше ничего не нужно. У нас с тобою все есть.

Счастье.

– Как ты нашел меня? – шепчешь ты.

– Я просто искал тебя, – говорю я, – ходил по городу и заглядывал в каждый его потаенный уголок.

– И что? – смеешься ты.

– И тут я ее увидел, – восторженно восклицаю я, изображая в воздухе твое очертание, – Как же можно описать словами, существующими во всех языках мира, то естество, возникшее предо мной. Это было облако из тумана и дыма, причем вся эта завязь состояла из меленьких капель любви, как некой сырости. Что в сущности, иногда, одно и тоже. Изредка, по лицу проходила именно та ненависть, о которой любят судачить редкостные сучки. Они – то знают, как жить! Они – то знают, как варить борщ!

– Через три года все это закончится, – констатируешь ты.

– Ты правда этого хочешь?

– Нет, – ты качаешь головой, – но именно так все и бывает. Как бы мы не хотели, любовь живет три года. Потом…

– Что потом?

– Потом она умирает, а у умершего через некоторое время становится не очень-то потребный вид. Пахнет плохо. Впрочем, как и у всего умершего. Например, у вчерашнего дня. Каким бы он не был хорошим или плохим, он ушел, умер. И чем дольше он живет в твоей голове, тем непотребнее у него вид.

– Я вообще помню из прошлого только хорошее, – начинаю спорить я, – разве хорошее из вчерашнего дня умерло?

– Конечно умерло, – улыбаешься ты, – вокруг все только и делает, что умирает. И, хорошее оно было или плохое, уже не важно. Оно просто было. Было и сплыло. Остались только лишь воспоминания. И больше ничего. И, выходит, что каждый день все вокруг тебя рождается и умирает, а тебе остаются только воспоминания. Вот он миг, и вот он ушел. И вот о нем можно только вспоминать. И так каждую секунду. И кто тогда мы?

– И кто же?

– Воспоминания бога. Когда-то рожденные, в один миг умершие и оставшееся в его воспоминаниях как двое на маленьком одеяльце в пустой квартирке на окраине. Но и эти его воспоминания рано или поздно умрут. И тогда мы станем с тобой другими. Я, буду одиноким деревом, стану качать кроною и прятать в его ветвях городских воробьев.

– А я?

– А ты будешь любить меня такой, – улыбаешься ты и проводишь своим тоненьким пальчиком по кончику моего носа.

– Я всегда боялся счастья. Именно самого его естества как понимания. Я боялся, что если сейчас происходит что – то хорошее, значит скоро произойдет плохое. И плохого будет конечно же больше. Всегда так и было. Но у нас же есть еще время. Наши три года.

– Нет, – говоришь ты, – у нас есть этот миг, и покуда он еще жив я попробую оставить в твоей голове только хорошие воспоминания. И попробуй только после всего этого… пойти в душ!

Потом прошло сто лет. А может больше? Хотя, скорее всего это и были те самые злополучные три года. И я сотню раз убедился в твоей правоте. Я мог каждую минуту закрывать глаза и переносится в нашу с тобой одинокую квартирку. Присесть на маленькое одеяло и протянуть тебе руку. Посмотреть в твои глаза. Но, сначала ты начала приходить в нашу квартирку один раз в неделю. Затем реже и реже. Потом наступил день и час, когда ты не пришла.

Любовь – это воспоминание!

И еще…

Я никогда не думал, что буду жить так долго. Так долго без тебя.

И еще…

Два раза в неделю я люблю прийти в городской парк и посидеть в тени раскидистого, одинокого дерева, в ветвях которого прячутся воробьи. Я люблю кофе, маленьких собачек, импрессионистов, Арбенину, сюр и Мураками. Я люблю тебя такой, какая ты есть…

Теперь, когда я сформулировал все самые нужные для сеанса мысли, начиналось самое главное (в чем я сильно сомневался до последнего)

Я вообще в детстве верил в разных там «бабаек». Потом в более зрелом возрасте, когда мы дружной компанией собирались на кухонных ночных посиделках, где каждый по очереди рассказывал истории про пустой трамвай с черными занавесками, крюк из пола, куклу с голубыми глазками и черную мохнатую руку из стены. Но все же прекрасно понимали, что это подростковые фантазии. Теперь же я сидел в кресле для спиритических общений и ждал появления в зеркале моего собственного эгрэгора. Так это правильно здесь называлось, – эгрэгор оппонент для беседы.

– Внутренний мир зеркала имеет тонкую потустороннюю связь с миром духов, – неистово пытался объяснить мне, один господин из присутствующих. Видимо хорошо в этом разбирался, – и зеркало само подберет вам эгрэгора для общения.

Я ждал.

В тот момент, когда я уже было решился покинуть спиритическую комнату, мне показалось что в зеркале произошло некоторое изменение. Оно как – будто потемнело или покрылось толстым слоем пыли. Причем этот «пыльный» слой становился все темнее и темнее. Наконец зеркало основательно перестало отражать меня и комнату в которой я находился. В центре мутного пространства появился маленький огонек. Он потихонечку начал приближаться и вот я уже различил свечу. В руке ее несла пожилая женщина очень сильно мне кого-то напоминавшая. Она была настолько взбалмошно одета, что это не могло не броситься в глаза. Высокая собранная в пучок, подобная башне из волос, немыслимая прическа. Вечернее платье с откровенным декольте и ляпистыми фигурами на юбке. Уродские воланы на рукавах, дурацкие кружева на оборке и не менее причудливый воротник – веер, напоминающий павлиний хвост – макраме.

Макияж дамы был не менее вульгарным. Особенно в глаза бросались размалёванные алые губы, явно прорисованные карандашом и искусственно увеличенные в размере. Клееные кукольные ресницы, алые с четкими границами красные щеки на мертвенно запудренном лице. На шее розовый бант, как на грифе гитары и огромные перстни с камнями на нескольких пальцах левой и правой руки. Присмотревшись повнимательнее я понял, что женщина была вовсе не пожилой, как я решил изначально. Просто подобный «боевой прикид» добавлял ей к возрасту лет пятьдесят не меньше. И конечно же я вспомнил кого она мне напоминала, это же…

– Пиковая дама, – улыбаясь представилась она и присела в почтительном книксене, – а вы причудливо одеты сударь, – выпалила она прямо и без стеснений.

Я был в белой водолазке, джинсах и кроссовках.

– Кто бы говорил, – усмехнулся я.

– В кругах, коих я воспитывалась, данное обращение с дамой приравнивается к кровному оскорблению, – заявила она и неизвестно откуда достала вульгарный красный веер и начала театрально обмахиваться, свечу она поставила на непонятно откуда появившийся журнальный столик и уселась в кресло похожее на мое, только бархат обивки был апельсинового цвета, а подлокотники изображали рассвирепевших быков с острыми покатыми рогами и кольцами в носах.

– Меня зовут Егор, – представился я пробуя придать своим словам немного вычурной галантности. Я даже привстал и сделал наклон головой, так мне казалось нужно приветствовать зеркальных дам.

– Гертруда, – на распев вытянула дама и улыбнулась сквозь полупрозрачный красный веер, – вы про условия знаете, про тарифы?

Я огляделся, пробуя найти электрический шнур или хоть какую-то зацепку. Зеркало, как мне казалось, работало на подобии телевизора и трансляцию явно вели члены данного клуба откуда-нибудь из соседних комнат. Но я ничего не обнаружил, и спросил у Пиковой дамы включаясь в игру, ведь я же пришел поразвлечься:

– Какие еще тарифы?

– Все очень просто, – ответила она совершенно по-деловому, как это делают кассиры в супермаркетах или сотрудники почты, – я отвечаю на ваши вопросы, а вы читаете мне.

Потом она немного задумалась и поправила себя, – нет, вы читаете для меня, – сказала она и улыбнулась уже без веера.

Ее беззубый рот окончательно ввел меня в неистовый ступор. Дамочка была «что надо»!

– Что же вам изволите почитать, сударыня, – спросил я.

– Это не принципиально, если вы обладаете чувством юмора, можете читать мне смешные зарисовки или анекдоты. Только непременно из вашего времени. У вас там какое сейчас время?

Я задумался:

– Обыкновенное время, – попробовал ответить я, видимо не поняв сути вопроса.

– Век какой, мода, манеры, и вообще? – затараторила Пиковая Гертруда, – меня интересуют все детали и подробности. Только баш на баш, я вам, а вы мне, договорились?

– А вы – то чем мне помочь сможете? – спросил я.

– У-у-у-у-у-у, – загадочно вытянула губки она и прикрыла свой прелестный ротик не менее прелестным веером, – я милок, все и обо всех знаю. Прошлое будущее и настоящее для меня раз плюнуть. Все что хочешь для тебя сделаю. Если хочешь телепортация сквозь время и пространство. Предположим есть у тебя угрызение совести за определенный поступок в прошлом. И диссонанс у тебя и душевная неустроенность от этого приключилась. Так вот я милок, возвернуть тебя могу в тот самый момент, и ты там все перепишешь как нужно. Плюс ворожба, если нужно. Целебные камни и снадобья. Порча страшная и сглаз проклятущий. Перечень большой, тем более у нас с тобой контакт уже налажен и для связи тебе не обязательно каждый раз приходить к этому зеркалу. Достаточно подойти к любому зеркальному покрытию в твоем мире и позвать меня по имени. Его то ты надеюсь запомнил? И найди мне почитать что – нибудь интересненькое.

– Что —то я не сильно верю в подобные…

– Сказки, – выпалила дама, – есть у вас интересные сказки. Найди мне хорошую. Про любовь там и зло неземное какое-нибудь? Поверьте мне, хорошая история это всегда трэш!

– Ерунда какая – то! – сказал я.