Читать книгу Торный путь. Приходской роман - Алексей Крупенков - Страница 7

Дверь распахнулась, в большое светлое помещение кабинета зашёл отец Амвросий, настоятель храма поселка Антибесик. Высокий, статный мужчина с седой бородой, в черном, без единой складки выглаженном подряснике, прошествовал во главу длинного дубового стола. За столом уже сидело несколько человек, в воздухе витало неприятное, напряжённое молчание, только с улицы доносилось гудение благовеста. Отец Амвросий сел, скрипнул ключом и из ящика стола достал золотой крест, украшенный красными драгоценными каменьями, перекрестился, поцеловал его и надел. Сложил руки на столе и осмотрел присутствующих. За столом, развалившись на двух стульях разом, сидел огромный краснощёкий дьякон Матфей и смотрел на икону пророка Иоанна Предтечи, мыслями же гуляя по пустыне, изображённой за плечами святого. Думая, что в тех местах, где сейчас находится Креститель Божий, сухо, светло и этот свет полуденного солнца палестинской пустыни греет его тело. Здесь же, в скорбном и холодном мире, во стране Российстей, бушует метель и морозит своим холодом священнодиякона с мокрыми ногами, облачённого в единственный подрясник и прохудившиеся летние туфли на тонкой подошве. Рядом с дьяконом сидел тонкий, худощавый звонарь Гришка в старом потёртом подряснике, скромно склонивший голову и смотревший себе на колени. Создавалось ощущение, что дьякон всей своей массой преподобных мышц притесняет молодого звонаря, но места за столом было предостаточно. В отражении лакированной столешницы виднелись стоявшие чуть поодаль в углу дворник Степан и алтарница Тамара, еле слышно шептавшиеся и озиравшиеся на грозный и нервозный взгляд, прежде благодушный и спокойный, отца настоятеля.

– Все в сборе? – в лаконичности вопроса сразу же проявилась чёткая, стальная солдатская манера отдавать приказы, странным образом сочетающаяся с бархатным баритоном отца Амвросия.

– Нет, Лёшка-чтец опаздывает, – пробасил спокойно дьякон, не отводя глаз от пустыни на иконе. Он уже сидел в полутени пещеры, за спиной Предтечи, щурился на теплое солнце и в отличие от постника-пророка наслаждался обжигающим арабским кофе.

– Подождём, – вздохнул отец Амвросий.

– Да чего ждать-то, да?! Начнем, потом подключится этот непутёвый. – Хотел разрядить обстановку Степан, которому не терпелось поскорее узнать, что за дело у настоятеля к честно́му собранию, но, увидев доселе неведомый ему колючий взгляд и нервно сжатые кулаки отца Амвросия, осёкся и замолчал.

За дверью раздались спешные шаги, звук затрудненного дыхания, затем робкий стук. Так как приглашения войти не последовало, дверь распахнулась… И все присутствующие сначала почувствовали смесь запахов, плескавшихся под толстым слоем тройного одеколона, из ночных кабацких посиделок, недоброго сладкого похмельного утра, мятной зубной пасты, табака и аскетично-немытого тела. И только потом увидели источник, эти запахи распространяющий, – толстого чтеца с лицом-хамелеоном, переливающимся всеми цветами синюшно-фиолетовой палитры, с идеально уложенными волосами, гладко выбритыми щеками и тонкой короткой, еле заметной модной бородкой.

– Благословите? – вопросил чтец Алёша.

– Опаздываешь.

– Простите, отец настоятель, пробки…

– Какие пробки в поселке? – грубо перебил его отец Амвросий. – Врать даже не научился, балбес. Так бы и треснул тебе по уху, да далеко!

– Виноват!

– Мы тоже знаем, что виноват. Но сути это не меняет. Был у меня один дьякон. Такой же виноватый. Служил прекрасно. Голос такой, что бабки рыдали на заупокойной ектении. Из старого священства. Вам всем не чета. – На столе из ящика появилась бумага с печатью и очки в золотой тонкой оправе. – Мало того, что он пил, так ещё и свечниц тискал по углам, леший блудливый! Я ему однажды так прямо и сказал. Пьёшь? Уматывай! Не позорь Церковь Христову… А то встряхну куриц твоих, как бутылку с шампанским, и трахну по днищу, вылетишь пробкой вместе с ними отсель.

Настоятель часто говорил иносказательно, но все присутствующие поняли, к чему этот разговор и что финал его непредсказуем, а чтецу пора бы уже перестать дышать на люд божий кабацким перегаром да светить бурятским разрезом глаз от похмельного отёка, иначе полетит вольной птахой искать себе новый приход.

– Но сейчас к делу. Вот циркуляр сверху, – тонким пальцем указал настоятель в потолок.

– Господь прислал? – отозвался шуткой дьякон. Никто, кроме него самого, не засмеялся, и отец Матфей резко накинул на себя сосредоточенный вид.

– Циркуляр из патриархии, дорогие мои, – отец Амвросий оглядел испытующим взглядом всех собравшихся. – «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор».29

Послышался глубокий вздох испуга алтарницы, хрустнул костяшками Степан, и скрипнули от напряжения половицы под его наполированными сапогами, в которых отражался испуганный взгляд Гришки.

– Где-то я это уже слышал, – в голос рассмеялся дьякон Матфей. И тут же получил смачную оплеуху от настоятеля.

– Тебе бы только ржать, Пржевальский. На твоём месте я вообще помолчал бы. Пока твои грешки не вскрылись и самогонный аппарат у тебя не изъяли, а то бизнес подпольный заглохнет. Вроде ладан у себя в гараже делаешь, а его сроду и не видал никто. Только мужички местные во хмелю оттуда выходят. Не ладаном ли дышат? А может, они им закусывают? Как думаешь, ревизору понравится ли такой ладанок?

Дьякон хотел возмутиться, но потом понял, что себе дороже выйдет это возмущение, тем более что теплота от священной ладони настоятеля, принесшей так скоро обидную оплеуху, ещё не исчезла, и подкреплять ее новым прикосновением благословенной руки не хотелось. Матфей поник и, сев в позу звонаря Гришки, сразу же показался маленьким и беззащитным человечком, вся его помпезная дьяконская стать куда-то исчезла.

– Да-а-а… – протянул настоятель, молча пробегая глазами по циркуляру, но вслух сказал от себя. – В связи с оказией, произошедшей с отцом Кузьмой, будь он не ладен, к нам присылают из сто́льного града патриархального комиссара. Будет расследовать дело об исчезновении духовной персоны.

– У-у-у-у-у, – присвистнул дворник. – Начнётся теперь охота на ведьм.

– Вот тебе и у-у-у-у-у, Степан. И твои сказочки, что, мол, лопнул поп и всего делов, не нужны им там. У них там ценная единица пропала. Доход приносящая.

– Так ведь так и было ж, – резво принялся доказывать свою правоту дворник.

– Знаю. Помолчи, – поднял руку отец Амвросий и движением регента хора закрыл звук голоса Степана, зажав его в кулаке. Взял в руку бумагу со стола и зачитал отрывок, вырванный из контекста документа. – Направляется уполномоченный комиссар первой гильдии по интимным делам церковных сношений Кактус Библис.30 – Отложив документ, добавил. – Грек что ль?!

– Во-о-о-от! Вся беда от греков! Как говорил апостол: «греки лукави суть!» —вновь включился в разговор оживившийся дьякон.

– Да. Вся беда от греков русской земле. Испокон веков. Сначала покрестили Русь, теперь и вовсе жить спокойно не дают. Так и мучается Русич под гнетом православия, – вздохнул настоятель.

Воцарилась тишина, каждый думал о своем, но главную мысль озвучила алтарница Тамара, наконец робко подавшая голос, будто она сама с собой говорила, а не обращалась к присутствующим.

– Взяткой тут не обойтись, да и грех это. Хоть и полезный. Поэтому молить Вседержителя надо да самим не плошать. Только нужно план действий разработать. Четкий. Храм в порядок привести. Как говорят те же греки: «К сухой стене дерьмо не липнет». Чем чище и красивее у нас будет, тем лучше. Сами порядок наведём, не к чему придраться будет, а то эти сто́льные гости нам тут устав свой впихнут. Хуже нашей деревни может быть только деревня у них в голове. Не иначе как утопить настоятеля хотят, просто так комиссаров не присылают. Везде, где эти падальщики появлялись, прости, Господи, передел власти был. Последние времена, не иначе.

– Придраться оно завсегда можно ко всему. Но вот мать дело говорит! И, как всегда, в корень зрит. Я поэтому созвал вас всех, стратеги и тактики, чтоб помогли мне, а то головы полетят. Ты, Тамара, особенно головой поработай, как в старые времена работала, в КГБ.

– Не было забот. Так надо было попу Кузьме лопнуть, – усмехнулся дьякон.

– Да уж. И ещё! Строго-настрого запрещаю на эту тему говорить со всеми остальными. Об истинной цели приезда этого… – настоятель заглянул в циркуляр. – Кактуса Библиса… Грек, ей Богу, грек… чтоб известно только собравшимся. Потому почву для раздумий я вам дал. Обдумать. Ни с кем не трепаться. Особенно по пьяни… Да, Алёша Попович? – Чтец молча кивнул головой в ответ. – И в ближайшие пару дней предоставить мне информацию о том, что вы там надумали. Я вас всех соберу уже после прибытия высокой персоны. Собрание окончено.

– Съезд ВЛКСМ объявляю закрытым, – провозгласил дьякон, вставая с грохотом из-за стола и поднимая руку для крестного знамения.

– Шагай вперёд, комсомольское племя!31 – отозвался на реплику дьякона Степан. Настоятель давно привык к коммунистическим шуткам отца Матфея, поэтому не удостоил этот маленький диалог комментарием, хоть ему и было это неприятно. Перед дверью отец Матфей смачно ударил ладонью по плечу чтеца и тихо произнес:

– Ну что, брат? Худо, небось? Трахнем по маленькой?

Настоятель, всё ещё сидевший за столом, вслед им крикнул:

– Я вам так по маленькой трахну, что потом забудете, каким местом это делается, Ироды!!! Чтоб ни-ни!

Встреча уполномоченного комиссара была назначена на день отпевания отца Кузьмы. Несмотря на отсутствие тела лопнувшего служителя культа, в центр храма водрузили красивый дубовый гроб с портретом покойного, массивный резной крест и красную бархатную подушечку, на которую как ордена положили множество купленных самим отцом Кузьмой дорогих крестов, как воспоминание о доблестной славе священной особы. На крышке гроба лежал красивый венок из местной ели и бордовых, скорбных гвоздик. Роскошно украшенное место последнего упокоения отца Кузьмы дьякон Матфей прокомментировал так: «Надо денег, розданных нищим, потребовать обратно и в гроб положить. А то негоже хоронить пустоту». Все приготовления были рассчитаны скорее на уполномоченного комиссара, нежели на почести исчезнувшего в небытие отца Кузьмы, так как по факту и приносить эти почести было некому.

Важная особа, несмотря на свой высокопоставленный титул, прибыла в поселок на очень скромном даже по деревенским меркам, бедном автомобиле, без кортежа сопровождающих дипломатов и прочих прихлебателей. Дверца открылась, и встречающие увидели остроносые лакированные туфли в резиновых калошах, зелёные брюки с лампасами и красно-зеленый китель с орденами. Когда фигура полностью показалось из транспорта, то перед ними предстал кактус. Самый что ни на есть настоящий кактус, который обычно растет у домохозяек в горшке на подоконнике. Просто этот, как бы это потактичнее выразиться по отношению к высокому гостю, с человеческим телом. Ростом он был чуть больше полутора метров, руки, ноги – всё, как полагается у человеческой особи, но с головой кактуса. Там, где должны были находиться уши, торчали два розовых цветка. А вместо волос были длинные иголки в виде ирокеза. Важно оглядев встречающую его делегацию, кактус нашел глазами настоятеля, который с невозмутимым видом держал букет цветов, и направился к нему. Отец Амвросий потому и был настоятелем, что по складу ума совмещал в себе дипломатию и предприимчивость и острые вопросы привык решать быстро и безотлагательно, умело сглаживая острые углы. Он сразу же смекнул, что цветы здесь не к месту, попахивает серьезным скандалом, и резко выкинул букет в сторону погоста, прямиком попав на могилу местного работника администрации, возле которой располагались скамейки и местные выпивающие элементы неопрятного, бомжеватого вида расправлялись с портвейном. Увидев падающий с неба букет, двое выпивох, сидевших там, переглянулись, пожали плечами, перекрестилась полными стаканами, выпили и были таковы.

– Господи! Кого ж это только не назначают-то служить нашей матушке-церкви, – послышался возмущенный возглас из толпы.

Кактус подошёл к настоятелю, подал ему игольчатую руку и, тихо представившись, прошел вперёд, в храм.

Отпевание отца Кузьмы прошло по всем классическим правилам драматургии. Скорбно-торжественные песнопения, сосредоточенные лица, красивые речи покойному, слёзы вдовы, деньги в кружку сбора пожертвований, молитвы Богу. Правда, не прошло и без накладок. Дьякон от перенапряжения и волнения, всё-таки не часто приходилось ему служить в присутствии высоких гостей, возгласил вместо «Вечная память…» многолетие, но, спохватившись посередине, поправился, что на выходе дало мажорно-минорное «Многая память…» И произнеся себе тихо под нос: «Надо ж так облажаться!» – достал платок из кармана подрясника и попытался промокну́ть вспотевший лоб, но платок выскочил, потом ещё и ещё раз. Так дьякон и копошился с платком, как со скользкой жабой, которая так и норовила выскользнуть. Со стороны это смотрелось так, словно он жонглирует платком и с нелепым видом заговаривает его крепким словцом и, в конце концов, кидает вперёд. Один из священников, стоявший к нему боком, шепнул чтецу:

– Дьякон накидался своего ладана, пьяный дурак, и чертей ловит. Вишь, как его растаможило.

Подвыпивший чтец и так еле сдерживавшийся, чтоб не засмеяться, стоя с закрытыми глазами, изо всех сил давил языком в нёбо и сжимал челюсть. Но, услыхав замечание, открыл глаза, увидел картину жонглирования носовым платком воочию, не сдержался и в припадке немого смеха скрутился бубликом, и затрясся так, будто студень колышется на неровном столе. И без того пунцовое лицо стало темнеть, он не в силах сдержать смеха и слез, убежал в алтарь. Мало кто заметил эту накладку, но те, кто всё же обратили внимание на плачущего Алёшу, подумали, что он настолько сильно растроган дьяконским возглашением вечной памяти и так скорбит о потере друга в лице пастыря Кузьмы, что не сдержал чувств и расплакался.

Всё отпевание господин Кактус стоял со скорбным видом, но глаза его оживлённо бегали по гостям, причту и церковному хору. Изредка доставая из внутреннего кармана мундира блокнот и делая короткие записи, он потирал цветы-уши и нервно переминался с пятки на носок. Когда процессия потянулась на могилу, уполномоченный комиссар отделился от нее и, пройдя вокруг храма, опять достал блокнот. Делал записи, фырчал что-то себе под нос, прикладывал ручку к месту, где у человека располагался бы нос, и произносил, смачно выплевывая, слово «Шикардосик», проглатывая букву «и», а также растягивая остальные гласные. У него получалось некое «Шка-а-ардо-о-о-с-и-и-и-к». Вообще, лексикон величественной особы вызывал живой интерес всех жителей поселка, с кем он общался. Через неделю пребывания его на ниве деревенского служения вдали от сто́льного града местные жители составили словарь общения с ним и пытались повторять все эти «чё», «шкардос» и «окейна» не то произвольно, не то хотели походить на городского гостя и быть причастным столичным веяниям высокой моды нового языка.

После похорон гроба отца Кузьмы господин Кактус принял все дела у настоятеля, как выразился «на время», и занял его кабинет, сообщив попутно, что не станет общаться с ним, пока не вникнет в дела и финансовое положение прихода. Всё: бумаги, казна, печати и регалии – было у него в руках. Он совал свой нос везде, составляя циркуляры, ведомости, описи, отчёты и всевозможные инвентаризации с кучей ненужных подписей, печатей и отпечатков пальцев. Дошло до того, что хозяйство, в частности, скотный двор и ферма, стоявшие на учёте прихода, тоже было осмотрены, по всей форме описаны и в каждом личном деле той или иной животины появилась фотография и отпечаток копыта, носа или рога. Господин Кактус умудрился даже ступить своими лакированными туфлями на территорию пасеки, никакие уговоры перенести инвентаризацию и доводы о том, что пчелы на зимовке, его не остановили. Это привело к тому, что когда был открыт один зимовий ящик, из улья показались сонные пчелы, они увидели цветы-уши господина Кактуса и ощутили прилив весенних сил и голод… Высокий гость был покусан немедля, потому как изволил записывать всех медоносов и рьяно руками размахивать, отгоняя пчёл от ушей. Наконец-то приняв предложение пасечника о переносе инвентаризации на позднюю весну, с недовольным видом убежал дальше. К концу недели, когда все животные, весь персонал и даже местные пьянчужки были записаны в протоколы, господин Кактус вызвал настоятеля на приватный разговор.

– З-здравствуйте, товарищ Троцкий, – важно проговорил господин комиссар, – Иван Андреевич, если я н-не ошибаюсь.

– Господин Кактус, рад приветствовать вас. Не общались с вами уж неделю. Всё в делах да заботах. Позвольте поправить, отец Амвросий Троицкий.

– Д-да. С фамилией виноват, перепутал. А вот п-по церковному имени… с вами мы будем общаться по имени отчеству. Вы в миру Иван Андреевич? Мне так удобнее, так как я выступаю не от церковной власти, а от государственной. От имени его светлейшей особы Эдмунда Феликсовича, дай Бог ему здоровья и долголетия.

– Как вам будет угодно, господин комиссар. Я думал, что вы выступаете, как представитель патриархии.

– Нет-нет! Церковь и г-государство у нас единое целое, всё же в двадцать первом в-веке… Н-но я этих нововведений не приемлю. И лично подчиняюсь Его светлейшей особе. – Кактус многозначительно закатил глаза и нарисовал пальцем параллель между полом и потолком. Несмотря на свои слова о подчинении, этим движением ему хотелось показать своё параллельное существование между двумя институтами власти.

– Итак! К сути в-вопроса. Я прислан сюда, чтобы разобраться в одном щепетильном деле и навести порядок. На вашем приходе творится безобразие. Буду краток. Но вы присаживайтесь. Начнем непосредственно со служителей… – комиссар достал кипу бумаг, положил их на стол и начал перечислять все недочёты и замечания, найденные за этот малый, недельный срок его пребывания в поселке.

Обещание быть кратким было полностью проигнорировано самим же комиссаром, который много и красноречиво говорил о значении и высокой цели церкви в государстве, о государстве в церкви, их симфонии и плотном сотрудничестве на благо духовного возрождения Руси, православия, самодержавия и восстановленного великого рода Рюриковичей в лице Эдмунда Феликсовича. Далее следовало перечисление всех недостатков местного причта: кривые носы, стрижки не по протоколу, бороды не той длины, подрясник не той ширины и цвета, руки дьякона, волосы Гришки, платок алтарницы, папиросы дворника Степана, длина когтей местного кота Бельфегора… Затем уполномоченный перешёл к списку церковной утвари и убранству храма, делая небольшие ремарки на то, как исправить все эти недостатки. Не тот цвет ковров – поменять ворс, шкафы в алтаре – (простите, попы трясут исподним пред святым престолом) убрать раздевалку. И неплохо бы перекрасить шкафы в розовый цвет, а то скорбный цвет древних дубов XIX века наводит тоску. Туалет у алтаря – срамные дела свои делают те же служители культа в непосредственной близости от совершения Божественной литургии, пусть и за дверью в подсобном помещении. Отхожее место перенести за два километра. В алтаре рукомойник не по протоколу (не полагается в деревне городского водопровода), его надо изъять и поставить рукомойник с ведром. Стулья все из алтаря убрать: сидеть не положено, а то почечуй32