Читать книгу Новый Рим на Босфоре - Алексей Михайлович Величко - Страница 9

Таковы краткие вехи жизненного пути детей св. Константина. Но их значение для судеб Римской империи и мира далеко не исчерпывается только государственными делами и военными подвигами. И Константин, и Констант, и особенно Констанций главным образом знамениты в связи с тринитарными спорами, захлестнувшими Церковь еще во времена жизни их отца и особенно жаркими в годы единоличного правления императора Констанция.

Принятый в 325 г. в Никее термин «омоусиос» («Единосущный») вызвал настоящую бурю на Востоке, который в целом не понял его и не принял. Может показаться странным, но авторитет Никейского Собора на Востоке держался в то время почти исключительно за счет личности равноапостольного императора, а его решения отнюдь не были реципированы всеми церквами. Сам св. Константин Великий был в большей степени озабочен внешним единством Церкви, чем богословским пониманием «Единосущия». Да и вряд ли он смог бы что-нибудь сделать большее – Церковь должна была сама выстрадать верное богословское понимание Личности Христа. А в те годы Восток начал погружаться во мрак расколов, вызванных богословскими поисками и нередко обрамлявшими их политическими интригами.

После своего поражения на Вселенском Соборе вожди умеренных ариан – епископы Евсевий Кесарийский и Феогност постарались восстановить свое положение при дворе равноапостольного царя. Видимая покорность, обнаруженная ими в ссылке, и раскаяние пред лицом василевса глубоко тронули св. Константина, по своему благородству нередко излишне доверчивого к людям. По словам древних историков, они имели величайшую силу и дерзновение перед императором, уважавшим их как людей, очень непростым путем обратившихся от неправославия к Православию273. Но в данном случае царь был обманут. Не покорность его державной воле, не послушание великому Собору и искреннее принятие Символа Веры, а месть за свои унижения и падения таили в своей душе придворные архипастыри.

По-своему Евсевий и Феогност действовали из самых лучших побуждений, глубоко уверенные в собственной богословской правоте. Но для победы своей партии они применили весь арсенал недостойных и даже мерзких способов, не гнушаясь ничем. Будучи епископами, они, не задумываясь, меняли политические пристрастия, если того, как они считали, требовали обстоятельства времени и благо Церкви. В нарушение традиций Евсевий Кесарийский не раз к своей выгоде перемещался с кафедры на кафедру, максимально используя близость к царям и свое положение при дворе. Вначале из Кесарии он перебрался в Никомидию, затем, незадолго перед смертью, в Константинополь.

После возвращения былого влияния Евсевий сплотил вокруг себя крепкую группу последователей, «евсевиан». Они не были ортодоксальными арианами, и их объединяло не столько учение Ария, сколько неприятие Никейского Символа. Вскоре к евсевианам примкнула большая группа других восточных епископов, которые не понимали Символ, считали его подозрительным и вообще мало соответствующим тому учению, которое они получили от Отцов Церкви274. Для них наиболее приемлемым результатом догматических споров было восстановление доникейского богословия. На всех последующих Соборах евсевиане будут играть первую роль, пользуясь поддержкой этой большой группы антиникейцев, в своем консерватизме не желавших менять что-либо из дошедших до них из древности богословских понятий.

Святой Константин считал Вселенский Собор в Никее лучшим делом своей жизни, и поэтому открыто выступать при нем против Символа было совершенно невозможно. Не имея возможности разгромить своих оппонентов на богословском поприще, Евсевий и иже с ним исподволь поставили своей целью дискредитировать идеологов Никеи. Евсевиане активно подключили к нейтрализации никейцев дворцовые круги, где их возможности были очень широки, и тайно запустили двигатель гигантской политической интриги.

Первым пал св. Евстафий, епископ Антиохийский, которого на Соборе в Антиохии ложно обвинили в ереси савеллианства. Поскольку же данное обвинение было совершенно нелепо и едва ли могло произвести должное впечатление на царя, евсевиане попутно выдумали, будто бы тот грубо оскорбил мать св. Константина, назвав ее наложницей (конкубиной), а не женой Констанция Хлора. Это являлось прямым оскорблением царского достоинства, и василевс уже не мог пройти мимо данного эпизода. Святому Константину представили необходимые «доказательства», царь поверил клевете, и св. Евстафий был сослан в Иллирию275.

Второй жертвой стал Маркелл, епископ Анкирский. Обладая недюжинным и самостоятельным умом, Маркелл взялся за решение всех современных ему богословских вопросов. Он искренне принял Никейский Символ, так как тот не противоречил его собственным убеждениям, но, отстаивая чистоту Православия, по горячности допускал такие догматические вольности, что на Востоке его открыто упрекали в савеллианстве276.

Не особенно задумываясь над последствиями своих слов, Маркелл довел дело до того, что, наконец, восточные архиереи признали его ересиархом и лишили епископской кафедры. Позднее, уже на II Вселенском Соборе, его учение было анафематствовано Церковью, что свидетельствует о наличии заблуждений и ошибок у всех сторон этого спора.

К сожалению, и никейцы не смогли объективно оценить создавшееся положение – враги Маркелла виделись им их собственными врагами, а он – невинным страдальцем за веру. Частично они были правы, но их требования вернуть Маркеллу кафедру оказались для консервативного Востока серьезным соблазном. Отныне все, кто поддерживал Маркелла, стали для антиникейцев еретиками. Маркелл направился за правдой в Рим и был ласково встречен папой, который на своем Соборе оправдал его, потребовав от восточных архипастырей отменить неправомерные, по мнению понтифика, приговоры. Конечно, это еще более раскалило страсти и разъединило стороны.

Наконец, третьим и наиболее серьезным противником для евсевиан стал св. Афанасий Великий. Устранить св. Афанасия с Александрийской кафедры, лишить его поддержки египетских епископов, унизить в глазах царя было основной задачей Евсевия. Через некоторое время она оказалась выполненной – вследствие упорных наговоров царю св. Афанасий казался единственной персоной, из-за которой стал невозможным мир в Церкви. По приказу святого императора св. Афанасий был сослан, а его кафедру занял ставленник Евсевия.

С большим трудом, используя все допустимые и недопустимые в борьбе способы, Евсевий добился своей цели и, наконец, смог вздохнуть с облегчением – все наиболее последовательные и сознательные защитники Никеи были лишены своих кафедр, сосланы или анафематствованы. Политически он одержал полную победу. А после смерти св. Константина Евсевий предвкушал сладость победы уже и на богословском поприще. Заметим, что успехи евсевиан пришлись на время повсеместного возвращения ранее сосланных последователей Ария из ссылок, и новый епископ Константинополя мог с полным правом считать, что вскоре все епархии Востока будут заняты его ставленниками. В этом случае, по его мнению, никейские «новшества» будут окончательно забыты, и мир воцарится в Церкви. По-видимому, сам Евсевий очень хотел выступить в качестве того мессии, который останется в памяти всех христиан как спаситель истинного Православия.

Но тут на его пути неожиданно встали августы Константин и Констант, искренние сторонники Никеи и покровители св. Афанасия. И уже вскоре диспозиция меняется кардинально: никейцев повсеместно амнистировали и возвращали на ранее занимаемые ими кафедры. Возможно, решаясь вернуть обе партии в первоначальное положение, императоры надеялись на их мирное сосуществование, но это была иллюзия. Возвращаясь на свои кафедры, некоторые ссыльные епископы – никейцы, непримиримые в своем ригоризме, ранее оболганные сторонниками Евсевия, разрушали алтари, освященные арианами, и бросали собакам гостии (!). Смута, как это обыкновенно бывает, сопровождалась убийствами и пожарами со стороны рядовых верующих277.

Кроме того, помимо догматических разногласий, остро встал вопрос о каноничности занятия кафедр теми и другими епископами. Лишившиеся кафедр архиереи (и ранее, и после восстановления в правах своих предшественников) требовали созыва Соборов для определения своей судьбы и защиты собственного доброго имени и епископского статуса. Те, кто занял после них вакантные кафедры, также не желали уступать их возвратившимся архипастырям. Один Поместный собор сталкивался с другим, обиженные лица апеллировали к императорам, а в некоторых случаях и к папе, как главе одной из самых авторитетных кафедр. Это тем более казалось естественным, что среди этих беспорядков только Запад во главе с Римским епископом хранил спокойствие и твердо стоял на никейских позициях.

Так, изгнанный со своей кафедры после смерти равноапостольного Константина св. Афанасий Великий прибыл в Рим к папе Юлию I (337—352), созвавшему Собор для рассмотрения апелляции святителя. Апостолик хотел выглядеть истинным судьей, и потому на Собор были приглашены евсевиане, но те отказались от участия и, более того, даже задержали папских легатов. «Восточные» срочно составили собственный «соборик» в Антиохии, на котором подготовили ответ на папское послание. Сам факт того, что папа удовлетворил ходатайство св. Афанасия о пересмотре его дела, писали они, уже предвосхищал результат суда. Юлия обвиняли в том, что он вносит раскол в Церковь, и поставили его перед выбором: «Вступай в общение или с нами, или с Афанасием и Маркеллом»278.

Папа мешкал, не спеша с ответными шагами – в это время как раз решался вопрос о том, кому (Констанцию или Константу) отойдут итальянские владения. Уже тогда было понятно, что Констанций не осмелится идти против мнения покойного отца. И это предопределяло судьбу св. Афанасия. После того, как по смерти старшего брата Запад принял под свою власть Констант, папа, наконец, решился.

Поздней осенью или зимой 340 г. он открыл в Риме Собор из 50 епископов, включая св. Афанасия и других архипастырей, изгнанных из Фракии, Сирии, Малой Азии и Палестины. Святителю не составило большого труда оправдаться от возводимых на него обвинений. Да никто из присутствовавших лиц и не скрывал своего сочувствия ему. Все на Соборе дышало духом Никеи, сами заседания происходили в храме, настоятелем которого являлся пресвитер Вит (Витон) – папский легат в Никее. Тут же присутствовал второй легат на Никейском Соборе, пресвитер Викентий.

По окончании Собора папа Юлий направил евсевианам ответное письмо на их антиохийское послание. В нем понтифик не признавал никакой вины за собой по поводу самостоятельного созыва Собора, поскольку, во-первых, писал он, об этом его просили сами «восточные» делегаты; во-вторых, в связи с тем, что к нему поступили многочисленные жалобы от епископов, считавших себя незаконно отлученными от кафедр. На заявление евсевиан, будто пересмотр соборных решений других церквей Римом – дело неслыханное, Юлий напомнил, как Тирский собор 335 г. ввел в церковное общение лишенного иерейского сана Ария. Почему Рим не вправе принять на себя аналогичные полномочия, если Восток считал такие апелляции возможными? Наконец, Юлий напрямую указал, что нападки «восточных» на св. Афанасия имеют, по его мнению, своей целью обелить ариан279.

Это был неприятный и «зажигательный» ответ – едва ли на Востоке оставалось много епископов, открыто и сознательно разделявших учение Ария, и им было очень неприятно, что в Риме их отождествляют с уже проклятыми Церковью еретиками. Более того, жесткая позиция Запада заставила евсевиан пойти на некоторые уступки и попытаться опять же соборно найти некоторое компромиссное решение по вопросам вероисповедания. Поскольку Антиохия уже давно считалась ставкой императора Констанция, сюда систематически, начиная с 339 г., съезжались группы архиереев со всего Востока для обсуждения злободневных тем. Евсевианам очень хотелось заполучить Констанция на свой Собор, наглядно продемонстрировав Риму, что на их стороне находится сын св. Константина, как и на стороне папы другой его сын – Констант. Очевидно, наличие в своих рядах такого союзника, как император, много добавляло уверенности сторонам. Поводом для приглашения Констанция в Антиохию было завершение постройки и освящение главного храма города, начатого еще при жизни его отца.

Летом 341 г., когда сам царь пожаловал в Антиохию, Собор получился наиболее представительным – сюда съехалось 97 епископов. Восточный император, так же как и его младший брат, не хотел раскола и желал восстановить церковный мир. Поэтому Констанций и Евсевий договорились заранее, что целью заседаний является не фронда с «западными», а тщательное изложение своей догматической позиции. «Восточные» рассчитывали если и не переубедить Запад в «ошибочности» его оценки Никейского Символа, то, по крайней мере, прекратить обвинения в свой адрес в арианстве, для подавляющего большинства отцов Собора уже пережитом и невостребованном.

С именем Антиохийского собора 341 г. связана серия из пяти догматических формул, противопоставленных Востоком Западу, и канонов, впоследствии рецепированных Церковью. Ошибочно называть этот Собор арианским или схизматическим – напротив, некоторые Римские папы называли его «Собором святых», да и сам папа Юлий в своем письме к собравшимся епископам обращается к ним как сослуживцам, именует их «возлюбленными братьями», приглашает к себе на Собор в качестве равноправных членов. Отметим также, что среди участников Собора были такие столпы Православия, как св. Иаков Низибийский, Павел Неокесарийский, Дианий Кесарийский и другие280. В целом, Антиохийский собор многое сделал для того, чтобы выразить невнятное для Востока «омоусиос» в осторожных и менее категоричных терминах восточной традиции281.

Основной из пяти формул являлась вторая, в которой Сын признается «неотличимым образом сущности Отца», то есть тем же «Единосущным», хотя и в других выражениях282. Эта формула была отправлена Констанцием Константу в Галлию, где тот в это время вел войну с франками283. К сожалению, в отношении св. Афанасия Собор был непреклонен – его опять низложили (вернее, подтвердили прежние приговоры), а на Александрийскую кафедру поставили епископа Григория Каппадокийца (341—344; 346). Однако – важная деталь – св. Афанасий был осужден не за неправославие в евсевианском его понимании, а за нарушения канонической дисциплины, которые, по мнению отцов Собора, имели место при первоначальном поставлении его на Александрийскую кафедру.

Ситуация в церковном мире сложилась удивительная. Ортодоксальное арианство уже утратило свою актуальность, и в значительной степени страсти сторон разжигали некоторые не вполне удачные ригоризмы со стороны церковных партий как на Западе, так и на Востоке. Для Востока это был период «чревоношения православной троической доктрины», для Запада – увлечения и самолюбования своим твердым следованием Никее284.

В отличие от «западных» антиникейская партия была далеко не однородной – Символ Веры расколол Церковь на несколько партий, число которых варьировалось в разные периоды времени. Первой была партия никейцев во главе со св. Афанасием и Римским папой Юлием. Влиятельная на Западе, она имела некоторое число сторонников на Востоке, особенно в Египте, где у св. Афанасия были крепкие позиции и друзья. Вторая партия состояла из консервативных восточных епископов, коих смущал термин «Единосущный», употребления которого, по их мнению, следовало избегать. Таковых архиереев, не принявших Никеи, но и не желавших предлагать что-либо в качестве альтернативной замены Символа, на Востоке было большинство. Для соединения с ними и одновременно для того, чтобы откреститься от упреков в арианстве, евсевиане прибегли к довольно удачной богословской уловке, заменив никейский термин «Единосущный» термином «подобносущий», за что получили название омиусиане. Они признавали практически все тезисы никейцев, единственно не соглашаясь с отождествлением сущности Отца и Сына. Среди них было много знаменитых богословов и столпов веры, о которых сам св. Афанасий говорил как о своих собратьях. К этой партии, которую вскоре возглавили епископы Василий Анкирский и Георгий Лаодикийский, вскоре принадлежало уже подавляющее большинство «восточных».

Наконец, третьей крупной партией были так называемые аномиане во главе с Аэцием, упорно и категорично отрицавшим какое-либо тождество Сына и Отца и утверждавшим, что Они во всем не подобны. Намного опережая свое время и задолго до некоторых вождей протестантизма, Аэций открыто отрицал церковные таинства и вообще высмеивал все то, что хоть отдаленно походило на аскетизм285.

Существовала еще одна «полупартия» во главе с епископами Акакием Кесарийским (вождем будущей партии омиев, или акакиан) и Валентом, склоняющимися к ортодоксальному арианству. Близкие по своим воззрениям к Аэцию, они легко отказывались от него, когда того требовали, по их мнению, обстоятельства времени и места, и вновь возвращались к своим союзникам, если ничто им не угрожало. К сожалению, личное влияние Валента и Акакия на императора Констанция имело тяжелые последствия для судьбы богословского спора286.

Между тем при всех внешних предпосылках для компромиссного церковного мира его достижение казалось маловероятным. Ожесточившись в долгих диспутах и взаимных проклятиях, главы противоборствующих партий искали непременно вселенского признания только своей формулировки в жесткой авторской редакции, игнорируя любые попытки для примирения. Споры противников привели к тому, что многие миряне, по словам современников, удерживались от крещения, видя такие жестокие нестроения в Церкви287.

В этом отношении св. Афанасий Великий являлся своеобразным заложником ситуации. Если «восточные» терялись в предположениях, каким образом обвинить «западных», не раздражая богословскими тонкостями и своей догматической категоричностью императора, то легко было указать на св. Афанасия как лицо, отверженное Востоком, но принятое Западом. Для них это был, так сказать, классический пример игнорирования Римом соборной формы, так любимой равноапостольным Константином и Констанцием. Поэтому все, что говорил о вере св. Афанасий, уже изначально не принималось при дворе и среди восточных архиереев, как слова еретика и даже ересиарха. Напротив, понтифик автоматически отрицал восточные решения и догматику, поскольку их авторы посягали на имя и статус св. Афанасия, правоту которого подтвердил сам понтифик и Римский собор.

Это была настоящая богословская «каша», где все переплеталось в нюансах и взаимном подозрении, помноженном на искреннюю ревность о чистоте Православия. «Вся Церковь, – писал известный историк, – за исключением великих мужей в обществе православных и глав арианства, все прочее представляло подвижный, текучий элемент. Партии сближались, разъединялись, опять образовывались новые. Все представляло какой-то бурно стремящийся поток. Взгляды партий на своих друзей и недругов не были устойчивы. Кто считался другом своим для одних в известной партии, тот же считался недругом, волком, у других в той же партии»288.

Положение обоих императоров в отношении к церковному спору глубоко различалось: если Констант на Западе имел стабильную поддержку Рима и практически всех «западных» епископов, то Констанций видел лишь множество активно и непримиримо борющихся между собой партий, нарушавших и церковный, и гражданский мир на Востоке. Над ними возвышалась фигура св. Афанасия – казалось, убери его, и партии непременно помирятся между собой и обретут столь желанное единоверие, но это было не так-то просто. Святитель скрывался от шпионов Констанция и Евсевия, а его имя страдальца за веру сохраняло за ним высочайший авторитет.

В условиях военного времени, когда войны с персами и варварами постоянно занимали царя, ситуация в Церкви оставляла мало шансов на оптимизм. Но и в таких нелегких для себя условиях Констанций первоначально удерживался от административного вмешательства в богословский спор. Все же в некоторый момент обстоятельства заставили действовать его гораздо жестче и решительнее.

После смерти Евсевия Кесарийского, занимавшего Константинопольскую кафедру с 339 по 341 г., архиепископом новой столицы вновь стал твердый никеец св. Павел I (337—339, 341—342, 346—350), первый раз взошедший на кафедру в 337 г. и изгнанный в 339 г., так как на одном из Соборов каноничность его избрания на кафедру была поставлена под сомнение. Сторонники и противники нового патриарха устроили настоящее побоище, жертвами которого стали многие верующие. Узнав об этом, император Констанций, находившийся на тот момент в Антиохии, послал Гермогена, своего чиновника во Фракии, в Константинополь для умиротворения города и изгнания св. Павла. Но по прибытии царского вельможи в столицу там разразился настоящий мятеж, Гермоген погиб, а его труп толпа волокла по улицам. Это был прямой вызов василевсу, и он принял его.

Само известие о приближении Констанция к городу повергло население в ужас. Плача и стеная, жители города встретили своего царя, вымаливая прощение. Вопреки паническим предположениям царь простил мятежников, назначив единственное наказание в виде уменьшения хлебного довольствия Константинополя; но ни один волос не упал с головы бунтовщиков. Впрочем, для разрешения сложившейся ситуации царь все же велел вновь отстранить от кафедры св. Павла, направив его в Сингару Месопотамскую, оттуда в Емезу и, наконец, в Кукуз, то есть фактически сослав.

Водворив тишину в Константинополе, император вернулся в Антиохию для организации похода на персов. Там в марте 342 г. его застало прошение Константа о восстановлении на кафедрах св. Афанасия и св. Павла, но Констанций не осмелился отменить решения Соборов, признавших неканоничным их назначение епископами Александрии и Константинополя. Тогда совместно с Римским папой Юлием и св. Осием Кордубским младший царственный брат просил Констанция созвать в Сердике (или Сардике, ныне Софии) новое вселенское собрание епископов. Там в 343 г. (по некоторым данным, в 342 г.) и произошел этот знаменательный Собор, не только не обеспечивший церковный мир, но и положивший начало еще более глубокого раскола289.

После череды разрозненных, «односторонних» собраний Сардикский мог с полным правом претендовать на роль Вселенского. По мнению царей, он должен был выступить арбитром над Тирским, Римским и Антиохийским соборами. Сюда съехалось более 170 епископов, 90 из которых были «западными» и твердо придерживались «Единосущия». Однако 80 архипастырей приехало с Востока, и они стояли на признании единственно верной 2‑й Антиохийской формулы. Объективно, догматические разногласия между епископами не являлись непреодолимыми, но, к сожалению, мирному разрешению ситуации очень помешали излишние амбиции Рима и некоторых «западных» епископов.

Поскольку отцы Антиохийского собора 341 г. прямо не нападали на Никейский Символ, перед началом Сардикского собора Запад наполнился слухами, будто «восточные меняют веру», то есть отказываются от своей проарианской, как казалось «западным», позиции. Но, как уже говорилось, антиохийские отцы не были арианами и демонстрировали лишь свою озабоченность (хотя и ошибочную) тем, что в Никее было введено новшество, по их мнению, в пику церковному Преданию, грубо нарушающее его цельность. Они не собирались оправдываться в собственной вере и ждали объективного и равного рассмотрения взволновавшего их «Единосущия»290. Сказать, что они меняют веру, значит глубоко оскорбить их, нанести незабываемую обиду.

Возможно, сам того не желая, Рим пошел именно этим пагубным путем. Поскольку Римский собор 340 г. в глазах Запада и самого понтифика существенно возвысил Римского папу, у Юлия, видимо, сложилось превратное впечатление, будто Собор в Сердике должен лишь констатировать факт соглашения с его определениями. Рим принимал «восточных» собратьев, но с ощущением судьи, вынесшего оправдательный приговор подсудимому, или амнистировавшего его. Ни о каком перерешении дел ранее сосланных св. Афанасия и остальных епископов Юлий не хотел и слышать. Он упорно воображал, будто все «восточные» архиереи, явившиеся на Собор, суть «Евсеевы приверженцы» (хотя самого Евсевия к тому времени уже не было в живых), и что они отданы на суд «западным»291.

Некорректность была продемонстрирована уже на первых заседаниях. В частности, без всякого согласования с «восточными» «западные» включили в качестве равноправных участников св. Афанасия и Маркелла, «забыв», что для «восточных» св. Афанасий не являлся епископом, а Маркелл был анафематствован.

Конечно, это кардинально меняло идеологию Собора. Если «восточные» епископы были приглашены для того, чтобы выработать некую «соборную конституцию», то первейшей задачей являлась вселенская ревизия спорных дел, к которым относились дела св. Афанасия Великого и Маркелла. Поэтому хотя бы ради проформы оба упомянутых лица не должны были появляться на заседаниях вплоть до их оправдания. Не так считали «западные». Они полагали возможным (поскольку такой прецедент уже был создан в Никее) ревизовать решение любого частного Собора – в принципе мысль верная, но «почему-то» направленная односторонне только против «восточных». Те были глубоко разочарованы тем, что уже изначально св. Осий Кордубский и Протоген Сардикский захватили ведение Собора в свои руки, считая себя совместно с «западными» епископами неким уполномоченным вселенским непогрешимым разумом292.

Следовательно, делали вывод епископы Востока, дело заключалось уже не в существе догматического спора, а в том, кто первым встанет у руля соборной власти. Почему ее узурпировали «западные»? На этот естественный вопрос никакого ответа у Рима не нашлось. Но «восточные» в таком случае также могли при желании сказать, что если бы Собор возглавил кто-то из их среды, то они были бы вправе переоценить результаты Римского собора. Если Восток беспрекословно принял решения «западных» Соборов об анафематствовании Новата, Савелия и Валентина, то почему решения «восточных» Соборов отвергаются столь бесцеремонно? Таким образом, как они справедливо считали, грубо и цинично был нарушен принцип равенства епископов.

Ощутив на себе жесткую римскую авторитарность, столь непривычную (пока еще) для Востока, епископы из провинций, находившихся под властью Констанция, удалились в полном составе в расположенный неподалеку город Филиппополь, где организовали свой собственный Собор, на котором низложили девять лиц с римской стороны, включая папу Юлия, «родоначальника всякого зла». Оттуда они обратились с посланием ко всей Церкви, мотивируя свое решение тем, что папа Юлий «первый, вопреки церковным правилам, отверз двери общения осужденным и преступным и имел дерзость поддерживать Афанасия».

Самого св. Афанасия «восточные» опять осудили, но и на этот раз не за веру, а за те жестокости, которые, по их мнению, якобы имели место при водворении им своей власти в Египте. Понятно, что теперь для Востока св. Афанасий стал настоящим камнем преткновения – любое его оправдание помимо них выглядело бы прямым умалением их епископского сана и статуса соборов, осудивших его.

Наконец, для доказательства своей православности «филиппопольцы» сочли нужным опубликовать 4‑ю Антиохийскую формулу в пику тому оросу, который был принят «западными» в Сардике. К сожалению, обе богословские новации оказались по своему содержанию крайне неудачными. В частности, 4‑я формула гораздо в меньшей степени соотносилась с Никейским Символом Веры, чем 2‑я Антиохийская293.

Оставшись одни, отцы Сардикского собора самостоятельно пересмотрели дела осужденных на Востоке епископов, всех оправдали и вдобавок осудили девять «восточных» архиереев, включая Стефана Антиохийского, Акакия Кесарийского, Георгия Лаодикийского, Валента Мурсийского и других вождей противных партий. Очевидно, что Георгий Лаодикийский объективно никак не мог быть отнесен к врагам никейцев и пал жертвой взаимных амбиций и недоразумений. В ходе обсуждения вопроса о вере св. Афанасий Великий безрезультатно пытался убедить остальных участников Сардикского собора не делать никаких новых вероопределений. Но недалекие «западные» архиереи не послушались его. Им казалось, что Никейский символ потому не принимается повсеместно, что слишком краток, и что первым рецептом в этом отношении является новое, расширительное толкование Символа Веры.

К сожалению, лекарство оказалось горше болезни. Новый орос, как отмечалось выше, составленный чуть ли не в пику «восточным», был столь нелеп и беспомощен с богословской точки зрения, что только подкреплял «восточных» в их самых худших подозрениях о маркеллианстве (и, следовательно, савеллианстве) Рима. Сардикское определение было столь же далеко от Никейской буквы и духа, как и 4‑я Антиохийская формула294. Стороны вновь зашли в тупик, раскол принял уже зловещие, совершенно непримиримые черты.

В довершение всех бед «западные» инициировали принятие на Соборе нескольких канонов, начисто перечеркнувших надежды «восточных» на равное рассмотрение спорных вопросов в будущем. В частности, 3‑й канон Сардикского собора гласит, что любой смещенный со своего престола епископ, считающий свое низвержение из сана несправедливым, вправе апеллировать из уважения к памяти апостола Петра к Римскому папе Юлию, а тот вправе либо ратифицировать приговор, либо собрать новый Собор для решения этого вопроса. Конечно, это – прямое указание на опротестование св. Афанасием Великим у папы решений Тирского и Антиохийского соборов и попытка придать этому прецеденту значение вселенского и общеобязательного правила.

В 4‑м каноне говорится: «Если какой-либо епископ будет низложен судом находящихся в соседстве епископов (вновь откровенный намек на дело св. Афанасия. – А. В.) и объявит, что он предоставляет себе право оправдания, то на его кафедру не определять другого прежде, чем Римский епископ рассмотрит дело и произнесет о нем свое определение». Очевидно, что это правило также целиком и полностью было обусловлено желанием обеспечить права св. Афанасия Великого на Александрийскую кафедру. Но и оно, возведенное из рядового прецедента в общую норму, перекраивало все представления современников о строении Церкви и равенстве епископов.

Помимо этого, согласно 5‑му канону, вакантный епископский пост не мог быть занят без согласования с Римом, а папа в случае апелляции к нему вправе возобновить разбирательство с участием епископов ближайших провинций или прислать своих делегатов с полномочиями рассматривать этот вопрос с участием соседних архипастырей. Понятно, что столь новационные нормы совершенно исключали возможность для всех остальных архипастырей и даже Поместных церквей вынести собственное суждение по каким-либо вопросам помимо Рима.

После окончания параллельных Соборов епископы разъехались по своим епархиям, и волна раскола залила провинции Римской империи. В Андрианополе, куда вернулся солидарный с Римом епископ Лукий, вспыхнул мятеж, и император, дабы прекратить его, казнил десятерых организаторов, а самого епископа направил в ссылку. Аналогичная картина развернулась и в Анкире. В Антиохию на Пасху прибыли два епископа – Винцент Капуанский и Евфрат Кельнский с просьбой к Констанцию и Антиохийскому архиерею Стефану (341—345) о реабилитации ранее изгнанных епископов. Но Стефан, ненавидевший «западных», решил устроить им коварную и совершенно возмутительную провокацию – скомпрометировать Винцента и Евфрата ссылкой на их постыдную связь с одной подговоренной куртизанкой. К счастью, интрига не удалась, и сам Стефан пал жертвой собственной низости. Поступок Стефана многое изменил в симпатиях Констанция. Возмущенный его действиями, он потребовал лишения интригана священнического сана и на его место назначил епископом Леонтия (345—357), который вплоть до своей смерти вел примиряющую политику.

Констанций приказал прекратить гонения в Александрии на сторонников св. Афанасия Великого и сам обратился с письмом к святителю, приглашая того вернуться на кафедру. Вначале св. Афанасий несколько недоверчиво отнесся к этому посланию, но, наконец, согласился и прибыл в свой город, где его радостно встретили 21 октября 346 г. верные поклонники. Почти все египетские епископы собрались, чтобы приветствовать его, а некоторые вышли встречать за 100 км от города. Был возвращен из ссылки также Павел Константинопольский и Маркелл Анкирский; правда, последнему не удалось вернуть кафедру из-за народных волнений. Вожди ариан Валент и Урсакий, чувствуя перемену в настроениях императора, поспешили принести раскаяние. На короткое время в Церкви настал «дивный и глубокий мир»295.

Так в целом благодаря усилиям царственных братьев церковные партии еще удавалось сдерживать. Ни Констант, ни Констанций не желали гражданской войны, к которой все шло как следствие положения дел в Церкви, и проявляли готовность идти на взаимный компромисс.

Вслед за этим восточный василевс назначил новый Собор в Антиохии, состоявшийся в 344 г. На нем была составлена очередная формула Символа Веры, названная 5‑й Антиохийской или «многостраничным изложением». Редакция этого Символа, направленного вроде бы против Сардикского собора, начинается евсевианским исповеданием веры, но выходит за его границы. На упреки Запада, будто «восточные» учат о трех отдельных богах, авторы формулы отвечают, что действительно признают Отца, Сына и Святого Духа как трех самостоятельно существующих Лиц, но не отлучают Сына от Отца. Они исповедуют единое достоинство Бога и объявляют, согласно со св. Афанасием, Сына во всем подобным Отцу296.

С этим исповеданием «восточные» направили на Запад своих епископов-послов, и те не были отвергнуты. Это стало хорошим знаком для начала воссоединения церквей, но, к сожалению, еще далеко не конечной точкой в затянувшейся вражде. Минуты церковного перемирия сменялись часами откровенного противостояния, на которые остро откликалась государственная политика. Когда в 345 г. Констант и Констанций традиционно «переизбрались» консулами, Констанций не был принят в этом статусе на Западе – очевидно, здесь не обошлось без влияния церковных кругов Рима297. Состояние едва удерживаемого мира между Востоком и Западом продолжалось до 350 г., когда Констант погиб вследствие заговора Магненция.

Став единодержавным императором, Констанций вновь попытался наладить отношения двух противоборствующих сторон, но над ним довлели многие обстоятельства. Объективно он, находясь в состоянии войны с персами, крайне нуждался в мире именно на Востоке. А это было возможно только вследствие церковного мира – епископы к этому времени уже имели большую силу и влияние на гражданские круги в своих епархиях. Субъективно для него крайне тягостны были воспоминания о том унижении, которое он пережил от «западных» епископов по делам св. Афанасия. Кроме того, императора настолько раздражали бесконечные церковные споры и нестроения, повсеместно сопровождавшиеся мятежами, что он окончательно решил взять ситуацию в свои руки. Конечно, хотелось применить испытанное средство – Вселенский Собор, но он был невозможен в силу крайнего упорства в своем «староникействе» Запада и тех самодарованных прерогатив, которыми папа так оскорбил «восточных» епископов.

Желая максимально быстро примирить противоборствующие партии, царь принял на себя всю полноту власти в части церковного администрирования и даже признал себя «episcopus episcoporum» («епископ епископов»), а свой закон – высшим каноном; другой действенной альтернативы просто не нашлось. Но для мира и этого было мало: помимо обеспечения единства церковного управления, царю необходимо было опереться на такую богословскую позицию, которая могла бы максимально удовлетворить все стороны.

Первоначально император возлагал надежды на повсеместно принятое Востоком Антиохийское исповедание, которое его уговаривали чуть-чуть «подправить». К несчастью, авторами этих «поправок» стали старые ученики самого Ария – епископы Валент Мурзийский и Урзаций Сингидунский, хитростью снискавшие расположение царя. При их непосредственном участии в 351 г. была составлена 1‑я Сирмийская формула, где верх взяли старые арианские воззрения298. Но, к сожалению, эти хитрые и опытные интриганы смогли убедить царя, будто именно это данное вероопределение способно снискать расположение всех здравомыслящих епископов. Введенный в заблуждение василевс решил собрать очередной собор, способный придать Сирмийской формуле вселенское значение.

Казалось бы, Валент и Урзаций без труда доведут дело до полной победы. В 352 г. скончался давний покровитель св. Афанасия Римский папа Юлий, а его преемник папа Либерий (352—366), более уступчивый и мягкий по натуре, пытался найти некий компромисс для примирения Востока и Запада. Однако на Соборе 353 г. в Арле попытки добиться повсеместного признания Сирмийской формулы не увенчались успехом. Да, папские легаты сдались под давлением «восточных» и заочно осудили св. Афанасия как политического преступника, якобы участвовавшего в заговоре Магненция (очевидная ложь), но папа Либерий принципиально отказался признать соборное определение.

Но и на этот раз царь остался верен собственным убеждениям. Даже в качестве единовластного главы Церкви Констанций не собирался игнорировать соборную форму обсуждения вероисповедальных вопросов, при условии, конечно, совпадения соборного мнения с его собственным. После получения протеста папы Либерия на решения Арльского собора Констанций предпринял еще одну попытку примирить Запад и Восток. В 355 г. он назначил большой Собор в Медиолане (Милане), куда съехалось свыше 300 епископов299. Констанцию очень хотелось решить два принципиальных вопроса – установить единую формулу Символа и окончательно устранить св. Афанасия со своего пути. Святитель в глазах императора стал уже «притчей во языцех», и он искренне полагал, будто только личность и деятельность этого непримиримого никейца препятствуют воссоединению противников. Конечно, уверенность василевса в негативной роли св. Афанасия усиленно поддерживала арианская партия, состоящая при дворе.

Увы, и Медиоланский собор не принес утешения. Уже его начало сопровождалось скандалами и наглядно продемонстрировало стремление епископа Валента навязать всем присутствовавшим свою волю. Заседания пришлось переносить во дворец императора, где тот тайно присутствовал сам, скрываясь от глаз епископов за занавесом. Когда «западные» епископы в очередной раз попытались отстоять св. Афанасия, царь вышел из тайной комнаты и заявил: «Я сам обвиняю Афанасия. Ради меня вы должны верить Валенту». Собор покорился и подписал приговор св. Афанасию. Папе Либерию был направлен ультиматум и дано 3 дня на размышление; понтифик не выдержал и также подписал соборный орос. Этот период времени отличался от всех предыдущих особым накалом страстей и жестокостью по отношению ко всем, кто не был согласен с позицией императора и противился Валенту. Таким образом, благодаря принятым мерам внешне единство Церкви было восстановлено, Валент и Урзаций торжествовали, но это было ликование на час.

Как уже указывалось, «восточная» партия была далеко не однородна. Когда после 356 г. Валент попытался царским декретом установить новое вероопределение, его содержание испугало даже крайних «омиусиан» – настолько веяло от него духом Ария. В результате «восточная» партия стала быстро распадаться на различные группировки300.

Последней каплей для наиболее упорствующих антиникейцев стало вероопределение откровенных ариан Евдоксия Германикийского и Аэция, поставленных в 357 г. в епископы усилиями арианской партии при дворе императора. Эти два мужа без всякого стеснения надсмехались над Сыном, кощунственно вышучивая Его Божество. Совместно с крайними арианами они в 358 г. собрали очередной Собор в Антиохии, где провозгласили свою формулу (2‑ю Сирмийскую) вероисповедания, в которой Сыну вообще не оказалось места301.

Примечательно, что отношение самого императора Констанция ко 2‑й Сирмийской формуле было крайне негативным. Можно сказать категорично, что он сам не принимал никакого участия в ее составлении. А после того, как узнал об отрицательной позиции большинства епископов, его доверие к авторам формулы было окончательно подорванным302.

Немедленно епископ Георгий Лаодикийский обратился с окружным посланием ко всем церквам, призывая спасти Православие от безбожников. Его горячо поддержал Василий, епископ Анкирский. Используя удачный повод – освящение нового храма в Анкире – Василий созвал 12 апреля 358 г. Собор из 12 епископов, где была предложена совершенно новая формула (3‑я Сирмийская формула), в которой Сын признавался подобным Отцу по сущности – это был конец неопределенности и начало догматического уточнения «Единосущности»303.

Анкирский собор представляет собой результат победы лучшей части епископата для признания Никейского Символа. Самим фактом своего появления новое определение «подобный Отцу» уничтожило целый ряд недоразумений, мешавших Востоку принять орос Никейского Вселенского Собора. Анкирские отцы напрочь уничтожили подозрения о введении в Никее термина, не содержащегося в Писании и незнакомого народу304.

Собор направил своих посланцев к императору, который с радостью принял его орос. Желая завершить излишне затянувшийся спор, раздирающий Церковь, Констанций предложил новое вероопределение на «епископский плебисцит» и даже отозвал свое согласие на назначение Евдоксия на Антиохийскую кафедру. Составлена была новая формула, в основе которой лежало Антиохийское определение 341 г. с дополнением «подобный по сущности», и царь потребовал от епископата либо подписать данную редакцию, либо удалиться с кафедр. Папа Либерий и св. Осия Кордуский подписались под ним, а более 70 упорствующих арианских епископов император сослал. Начались жалобы другой стороны на самоуправство новых фаворитов, и императору ничего не оставалось делать, как созывать новый Вселенский Собор в 359 г. в Никомидии.

Только император издал указ на этот счет, как в Никомидии произошло очень мощное землетрясение. По свидетельству современников, разрушение было страшным, погиб почти весь город. После ударов стихии некоторые граждане и дома еще имели шанс уцелеть, но огонь, свирепствовавший повсюду в течение 5 дней, истребил все, что могло гореть. Языческие жрецы тут же использовали этот повод для того, чтобы упрекнуть христиан в незаконном служении новому Богу взамен «старых», отеческих305.

Начались поиски нового места для съезда епископов; предложили созвать Собор в Никее, но упорствующие ариане не желали даже слышать столь неприятное для них слово. И тут у кого-то возникла новая и совершенно безумная идея созвать «западных» и «восточных» епископов на один Собор, но так, чтобы они заседали раздельно. К несчастью, император поддержал ее, теша себя надеждой на то, что таким способом легче будет достигнуть согласия. Восток направил своих представителей в Селевкию Исаврийскую, а Запад – в Ариминиум (современный город Римини в Италии).

Царю уже надоело ждать, когда два лагеря сформулируют что-либо приемлемое для Церкви, поэтому он согласился с предложением заранее подготовить им некое новое определение. Таковым стала разработанная Марком Аретузским так называемая 4‑я Сирмийская формула (или «Датированная вера»), утвержденная 22 мая 359 г. императором и отправленная в Ариминиум, где уже собралось около 400 епископов. Можно категорично утверждать, что совещание, на котором писалась эта формула, проходило непосредственно в присутствии императора. Более того, в преамбуле этой формулы прямо говорится: «Изложена Кафолическая вера в присутствии государя нашего благочестивейшего и победоносного василевса Констанция Августа, вечно, досточтимого…» и далее по тексту.

Эта формула обладала многими достоинствами: она признала «единого единородного Сына Божия прежде всех век, прежде всякого умопредставляемого времени, прежде всякой умопостигаемой сущности, бесстрастного, рожденного от Бога – Сына, Которым совершились веки и все пришло в бытие, рожденного же единородным от единственного Отца, Бога от Бога, подобного родившего Его Отцу по Писаниям Сына, рождения Которого никто не знает, разве только родивший Его Отец». Однако в ней, как и во 2‑й Сирмийской формуле, содержится категорический запрет на использование понятия «сущность», а также совершено отсутствует учение о единстве Бога Сына и Бога Отца.

Разумеется, Рим не удовлетворился такими половинчатыми, по его мнению, формулами. Он совершенно не хотел замечать того, что в ситуации, когда спорящие стороны старались уже максимально отойти от спорных аспектов и сформулировать хоть какое-то единомыслие, большего требовать от авторов 4‑й Сирмийской формулы было едва ли возможно306.

Но все же отдельные претензии «западных» по редакции определения еще можно было бы смягчить, однако в дело вновь вмешались епископы Урзаций и Валент, доведшие спор до очередной крайности. Насильно заставив часть «западных» епископов подписаться под некоторыми сомнительными терминами, а других – обманув, вожди ариан «свернули» Собор; архиереи разъехались по домам307.

Интриганам очень способствовало то обстоятельство, что, во-первых, император уехал на Дунай для привлечения готов в качестве союзников для войны с персами; а, во-вторых, подавляющее большинство епископов, не желая зависеть от местных властей, отказались от казенного содержания. Время шло, находившийся за сотни верст от места проведения Собора и ничего не ведавший об условиях содержания его участников царь не разрешал архипастырям покидать Аринимиум, а голод и отсутствие каких-либо средств делали свое дело. Вконец обессиленные епископы подписали подготовленный Урзацием и Валентом орос, представлявший собой лишь слегка улучшенную редакцию 4‑й Сирмийской формулы. Префект гвардии Тавр – безучастный свидетель, имевший от императора указание поддерживать порядок и обеспечить единодушие всех участников Собора, не вторгался в содержательную часть диспутов308.

Но, несмотря на голод и лишения, небольшая группа епископов стоически не желала подписываться под арианскими формулами. Тогда Валент пошел на новую хитрость. Он категорически отказался от любых обвинений в свой адрес в арианстве и даже анафематствовал вождей старого арианства. После семимесячного заседания Собор наконец был закрыт, и Валент с Урзацием сообщили об этом императору309.

Одновременно с этим в Селевкии состоялся Собор «восточных». Он начался 27 сентября 359 г. и продолжался, в отличие от своего западного собрата, всего несколько дней. Хотя большинство епископов (около 100 из 160 присутствовавших на Соборе) не являлись сторонниками ариан, главенствовал Акакий Кесарийский, на первом же заседании предложивший вообще отменить Никейский Символ. Но остальные отцы категорически возражали против этого. Полученная от императора «Датированная вера» с осуждением взглядов Акакия была ушатом холодной воды для него и его сторонников. В результате Акакий покинул Собор. Оставшиеся участники выполнили повеление царя, но когда их посольство явилось во дворец, там уже пребывали посланники от Акакия с жалобами на противоправные якобы действия остальных епископов. Ситуацию окончательно запутали послы от Ариминийского собора, заявившие о своем неприятии определений Селевкийского собора; фактически, не желая того, они поддержали Акакия.

Вновь наступил черед действовать императору Констанцию. Он самовластно собрал представителей от обоих Соборов (а что ему оставалось делать в этой ситуации?!) и в ходе переговоров, длившихся до поздней ночи, добился от них принятия одобренной Ариминским Собором так называемой Никской формулы.

Никская формула должна считаться догматическим определением и историческим завершением обоих – Ариминского и Селевкийского соборов. Едва ли могут быть сомнения в том, что основной задачей обоих Соборов являлось не формирование нового догматического учения, а достижение некоего консенсуса, которого так желал император310. При помощи беззастенчивых способов вся Церковь вновь была приведена к вероисповедальному согласию, но в результате победа не досталась никому из противников. Никская формула, признавшая Сына только подобным Отцу, но не детализировавшая, насколько и в чем, открыла двери новой партии омиев, состоявшей в большинстве своем из людей, не сведущих в богословии и попросту совершенно беспринципных.

«Веруем в единого и одного истинного Бога Отца Вседержителя, из которого все, и в единородного Сына Божия, который родился от Бога прежде всех веков и прежде всякого начала, и через которого произошло все, видимое и невидимое – веруем, что единородный родился один от одного Отца, Бог от Бога, подобный родившему Его Отцу (выделено мной. – А. В.)», – говорится в Никском Символе Веры311.

Таким образом, вместо разрешения богословских проблем омии решили попросту их игнорировать. Но, как ни странно, такое положение дел устраивало многих, поскольку Никская редакция давала простор для творчества представителям самых разных группировок312. По крайней мере, ее подписали отец св. Григория Богослова епископ Григорий Старший и Дианий Кесарийский – друг и покровитель св. Василия Великого313.

Новая ситуация вновь требовала срочного созыва Собора епископов, который по указу Констанция и собрался в конце 360 – начале 361 г. в Константинополе. Первоначально приехало около 50 епископов, но потом их число увеличилось до 72. Отцам была предложена для утверждения Никская формула, хотя и в чуть измененном виде, а также предлагалось запретить к употреблению слова «сущность» и «ипостась», как непонятные народу. Попутно был осужден (наконец-то!) давний придворный интриган епископ Аэций, которого обвинили во внесении смуты в Церковь, и император отправил его в ссылку. Помимо Аэция сосланы были также, хотя и по иным причинам, вожди омиусиан – Василий Анкирский, Евстафий Севастийский, Македоний Константинопольский, Кирилл Иерусалимский и другие314. Император разослал Никский символ всем епископам, угрожая отказникам низложением из сана и гневом царя315. Единство Церкви опять внешне было восстановлено, хотя и ненадолго.

Константинопольский собор завершил свою работу в феврале 361 г., а в ноябре, лежа уже на смертном одре, царь с ощущением выполненного долга вспоминал о перипетиях многолетней церковной смуты, которую он, как ему казалось, наконец-то преодолел. Увы, Констанций ошибался. В ситуации, сложившейся вследствие тринитарных споров в Церкви, никакая сила и власть не смогли бы привести к разрешению всех догматических и богословских противоречий.

Но для того чтобы сама Церковь «разрешилась от богословского бремени» своих искушений, нужно было сохранить ее единство, что и было обеспечено последовательной церковной политикой Констанция. Не являясь богословом по призванию, он предпринимал все для того, чтобы противники садились за стол переговоров и искали компромисса. И вполне возможно, что без этого принуждения общение церквей вообще бы прекратилось – это не кажется невероятным, если вспомнить ригоризм противников. Бесконечные и безрезультативные Соборы заставляли Церковь искать свою веру, мужать разумом, преодолевать сомнения и богословски формулировать истину. В те же минуты, когда такое общение становилось совершенно невозможным, являлся император, который требовал во имя исполнения своей воли признания той компромиссной формулы, на основе которой, как казалось, можно было восстановить единство Церкви. В этом как минимум заключается величайшая заслуга императора Констанция перед всем православным миром и Церковью.