Читать книгу Призраки Калки - Алексей Павлович Пройдаков - Страница 2

Кузнец Светозар жил в Южном предградии. Неподалёку от Южных ворот располагался его двор, состоящий из мастерской, хозяйственных построек и большой семиоконной избы, находящейся посредине.

В Рязани было много подобных построек: усадьбы бояр, купцов, ремесленников. Каждая усадьба, огороженная деревянным забором, состояла из подобных жилых и хозяйственных помещений.

Преобладали наземные бревенчатые дома с двухскатными крышами, но были и другого типа – полуземляночные, со стенами на деревянном или плетёном каркасе, обмазанные глиной.

Большой был двор у Светозара.

Жил кузнец не бедно, заказы получал от самого князя рязанского.

Имя Пимен, данное при крещении, предпочитал не упоминать, так же как имена сыновей: Вышата крещён Прокофием, Найдён – Порфирием.

Надо сказать, что в Рязанской земле большая часть населения так и жила: за христианскими именами всё ещё таилась языческая, славянская сущность, что, впрочем, никому не мешало поститься в срок или еженедельно посещать церковь.

Слыл кузнец волхвом, знал огненные заклинания, не боялся ходить на топкие болота, где по-прежнему обитали языческие духи. Но с ними Светозар дружил, они помогали находить железо.

Словом, всё в Светозаровой семье дышало покоем и благополучием, языческим ладом и христианскими молитвами.

Кузнец каждый день благодарил Господа, что дал ему возможность жить в этом прекрасном городе, городе мастеров.

Ремёсла – самые разные, от домниц для варки металла до ювелиров, которые производили изделия из золота, серебра, драгоценных камней.

Работали гончары, плотники, каменщики, медники, стеклоделы, резчики по кости и камню.

Все работали себе не в убыток, потому как княжеская пошлина была мизерной.

Словом, жил Светозар и радовался тому, что живёт.

Глядя на солнце, улыбался много раз на дню…

Но с недавних пор на кузнецов двор, семью, рухлядь словно наложили заклятье – курицы не неслись, корова перестала давать молоко, огонь в горне тух ни с того ни с сего, молоток валился из рук… Светозар крепился, молчал. Старел, только иногда грозил кулаком кому-то неведомому: не искушай еси, не возропщу.

Но роптал, ибо супруга Глафира бродила по избе чёрной тенью, а молодший Вышата видел сны, пересказывать которые опасался, и доподлинно страшился, что мать ополоумела.

…В это утро 11 июля-грозника ему показалось, что худшие опасения сбываются, Глафира оделась в светлое, стала весёлой и разговорчивой.

– Мать, чего с тобой стряслось? – опасливо дрожа голосом, спросил жену.

– А и ничего не стряслось. Чего могло статься? – отвечала она, улыбаясь. – Снился мне нынче Найдёныш наш, весёлый такой, нарядный, но уставший неимоверно. И сердит на всех нас.

Светозар и Вышата разом замерли и затаили дыхание, оба верили в загробную жизнь.

– Что сказал сыне?

Глафира пожала плечами.

– Баит, мол, непотребно оплакивать меня, я вживе.

Вышата тут же залился слезами.

Светозар обессиленно махнул рукой и выбежал во двор.

Душили слёзы, кружилась голова, отрывисто бухало посредине груди.

На миг показалось, что колокольня Успенского собора съехала на правую сторону. Встряхнул головой, посмотрел снова. Нет, на месте.

Хлынула кровь из незаживающей раны: старший сын, его гордость и опора, ратник, оруженосец Евпатия Коловрата, сгинул в битве с неведомым народом на реке Калка.

Век не забыть сего треклятого прозвания!

Век его, чужеродного, не слышать!

И по подсчётам кузнеца, именно сегодня день поминовения доблестно павших Найдёна и Евпатия – сорокоуст.

Хотел было в своей избе накрыть столы да созвать родичей, но Лев Гаврилович заповедал-наказал:

– Где поминают моего сына, там и твоего тож. Они мне оба дети, так и тебе мой Евпатий – сын.

Елене снилась зелёная, пахучая, мягкая дорога, да и не дорога вовсе, а скорее широкая матерчатая дорожка, по которой она идёт с двумя рослыми, крепкими сыновьями: одного зовут Александр, а вот имени другого Елена почему-то не помнит.

Справа и слева дружным семейством, испуская невероятно приятные запахи, литым цветом – от лилового до ослепительно-белого – цветут сирень и черёмуха, яблоня и вишня, ещё радужные, причудливой формы кусты, которым нет названия.

Благодать разливается по всему телу, и блаженная улыбка освещает прекрасный лик прекрасной молодой женщины.

Небо отливает драгоценными сапфирами, равномерно поблёскивая капельками звёзд.

По мере приближения к затаённому, но благословенному прибежищу, на небесной тверди начинают отчётливо проявляться белоснежные купола сооружений, такие же, как церковные, только белые и во много раз больше.

Елена понимает, что здесь их ожидает долгожданное отдохновение и покой. Беспокойна лишь мысль: почему с ними нет Евпатия? Где он задерживается и что поделывает?

Она оглянулась назад и увидела своего единственного любимого, скачущего на вороном коне.

Приблизившись на расстояние голоса, Евпатий сказал:

– Идите, родные мои, я догоню вас чуть позже.

Строго сдвинул брови, рукоятью плети поправил кунью шапку.

– Александр, Алексей! Будьте рядом с матушкой. Хоть и недолго, но быть вам без меня. Потому будьте разумны, я скоро!

И вихрем умчался прочь.

Проснувшись, Елена долго не могла успокоиться, всё вспоминала ласковые руки мужа, его нежный, заботливый голос, его запах, родной запах.

Значит, будет у неё второй сын и зваться он станет Алексеем.

Ведь не зря Господь послал ей такой сон. Не зря!

Жив Евпатий! Её любящее женское сердце по-настоящему ликовало: жив любимый!

С утра домашние долго не могли определить, почему Елена стала такой весёлой и что означает её загадочная, неизменно тёплая улыбка.

Воспоминания ли коснулись её? Или что похуже?

Лев Гаврилович с сожалением подумал, что невестка тронулась умом.

Матушка Надежда надвинула чёрный платок на глаза и беспрестанно творила молитвы.

Сегодня, по их подсчётам, сорок дней со дня гибели Евпатия и многих северных русских витязей.

На сороковины ожидали самого рязанского князя с братом, два семейства близких родичей – Кофы и Звяги, отца и мать Найдёна, воевод, дружинников… Да и что перечислять, двор Льва Гавриловича на Подоле будет открыт для всех с раннего утра и до поздней ночи. Пусть приходят все, кто желает помянуть благородных православных витязей.

– А ведь Евпатий вживе, – тихо сказала Елена. – Я ведаю это. Сердце чует, его не обманешь.

– Жив, донюшка, – примирительно ответила матушка Надежда, всхлипнув, – ещё как жив.

– Негоже мёртвым поминать живого, – продолжала шептать Елена, как в забытье. – Батюшка, умоляю вас, не надо мёртвым поминать живого. Я видела его, он говорил со мной и сказал, мол, жди, скоро приду. А детишек-то у меня стало двое, вот я о чём, – тараторила Елена, не смолкая.

Матушка завыла в голос, напугав маленького.

Лев Гаврилович сердито ударил кулаком о столешницу, дубовая по краям надломилась.

– А вы одно и то же, – добавила Елена уже спокойней, – поминать и поминать. Не поминайте мёртвым живого, вот вам весь мой сказ. Грех это!

Заплакал маленький Александр, протягивая ручонки к маме. Она взяла его, посадила к себе на колени, поцеловала в голову и прижала к себе.

Старый воин, шатаясь, вышел на крыльцо. Прямо перед ним несла свои воды Ока-кормилица.

Лев Гаврилович дошёл до воды, присел на огромный валун и сжал голову обеими руками.

– Ока, наша матушка, – шептал, не утирая слёз, – целебны твои воды, легка твоя прохлада, богаты твои недра. Многие народы живут по твоим берегам, но никто и нигде не любит тебя так, как мы – природные рязане. Распахни свои волны, забери меня, окаянного, но верни сына моего возлюбленного, верни мне Евпатия, живого и невредимого.

И зарыдал, тяжко, по-волчьи, подвывая.

– Господи, прости меня, грешного, прости мне мои языческие вопли, – бормотал сквозь рыдания. – Но тут поневоле возопишь, когда такое творится… Я должон был идти в тот треклятый поход! Я, а не мой возлюбленный сыне! Как я теперь отмолю свои грехи перед Тобой, Господи?