Читать книгу Призраки Калки - Алексей Павлович Пройдаков - Страница 6

Мустафу провожал Трофим.

– Друже, брате, – говорил он горячо, – да останься ты у меня хоть на седьмицу, а?

Тут же спохватился:

– Ну, не на седьмицу, так хоть на пару деньков? Отдохнёшь маленько, в себя придёшь толково, чтоб перед родичами своими предстать по-человечьи.

– Нет, хочу, чтобы меня видели таким, каким меня сотворила неволя, – отвечал Мустафа. – Не стану лукавить… К чему это?

Он робко похлопал Трофима по плечу.

– Да, христианин, ты действительно стал мне братом и даже больше брата! Радуюсь, что ты в таких новых одеждах, что сам князь рязанский обещал тебе трудную службу. Радуюсь многократно!.. Но я уже почти дома. Пять лет, дорогой Трофим, пять долгих лет! – повторил проникновенно. – Боюсь, что меня похоронили и оплакали, а моя верная Айгуль стала вечной вдовой. Прости, мой друг, мой брат, мы ещё увидимся.

Он поклонился Трофиму, прижав руку к сердцу.

– Да чего уж там, – расстроенно пробормотал рязанец. – Айда найдём главного.

Им указали на середину каравана, на крытый расписной возок.

В нём дремал широкий булгарин с толстым лицом и двойным подбородком.

Друзья отметили, что, даже дремля, он оставался важным.

– Господин, – обратился к нему Мустафа.

Булгарин быстро открыл глаза.

– Уважаемый, меня зовут Мустафа, я ваш земляк. Пять лет был в половецком плену, теперь хочу вернуться на родину, в наш Великий город.

Теперь Трофим не понимал почти ничего, ибо язык общения невольников и булгарский существенно различались.

– Ты кто? – спросил купец. – Кто был до пленения в Великом городе?

– Я – гончар, господин! – с жаром отвечал Мустафа. – У меня был свой горн в Гончарном квартале, во Внешнем городе, у самой Билярки.

– Во Внешнем городе – это хорошо. А кто теперь владеет твоим горном?

– Я надеюсь, что с моим горном всё в порядке. Вместо себя я оставил родного брата жены – Рустама.

– Мастера Рустама знают все в Великом городе Биляре! В том числе и я. Он – уважаемый человек.

– Господин, – обрадовался Мустафа, – а про его сестру Айгуль ты ничего не знаешь?

– Нет, ничего, – подумав, ответил купец. – Совсем ничего.

Потом посмотрел в начало каравана и зычно дал команду на отправление.

– Садись, гончар, рядом. Дорога будет длинной, длинной и тоскливой. Хочу услышать твои рассказы о неволе, о половецких нравах и обычаях, я – любознательный. Ты там был, познал их, теперь едешь домой. Аллах велел помогать ближнему.

– Прощай, брат! – крикнул Мустафа. – Свидимся ли?

– Уверен, что свидимся, брат! Прощевай…

Трофим помахал рукой и скрылся в толпе провожающих и любознательных.

– На каком языке ты говорил с урусом?

– Мы вместе были в неволе. Он – дружинник рязанского князя. А язык…

И Мустафа стал объяснять, что колодникам из разных стран надо было как-то общаться…

Купец удивлялся, много расспрашивал, на что-то громко возмущался и даже сжимал кулаки, где-то смеялся.

Потом стал сам рассказывать, оказался словоохотлив.

Мустафа с удовольствием слушал. Он вновь и вновь погружался в переливы родного языка, наслаждался его звучанием и поражался, до чего же он, простой гончар, любит язык своей родины.

Тихо поскрипывали колёса телег, шуршали ветви деревьев, лениво перекликались возницы.

Иногда подбегали слуги, стражники, спрашивая то совета, то разрешения.

Купец со всеми общался ровно и благожелательно, ни на кого не ругался, не шумел.

«Хороший господин, – подумал Мустафа, – все его любят».

Он никак не мог отделаться от мысли, что купец этот кого-то ему напоминает очень сильно, и не только лицом, жестами, но и голосом.

– Каждая моя поездка – как боевой поход, – гордо говорил купец. – Я вкладываю все свои средства… Ну, почти все, вплоть до последнего фальса[9], и везу товар урусам, ляхам или немцам. Там весь его продаю и покупаю то, чего у нас нет…

Он задумчиво почесал затылок и продолжил:

– У нас есть почти всё, но кое-чего всё-таки нету либо есть, но мало. Покупаю и везу домой… И что мне остаётся делать, если на меня нападает всякая степная бишара[10], чтобы отнять нажитое и заставить мою огромную семью просить подаяние ради милости всемилостливого и милосердного Аллаха у Исмаилдана? Конечно, я сражаюсь, как лев. Мой меч всегда при мне.

Он бережно погладил обшитые сафьяном ножны.

– Хвала Аллаху и нашему повелителю – великому хану Чельбиру, дороги безопасны. С урусами заключён шестилетний договор, хотя я сильно сомневаюсь, что они станут его блюсти; дикие половецкие разбойники разбиты и рассеяны по бесконечной Степи; мордва пургасовская, по землям которой мы будем ехать вскоре, наши верные союзники.

Он придвинулся ближе к Мустафе и доверительно прошептал на ухо:

– Правда, союзники эти легко могут побить и отобрать нажитое, но, как друзья, не всё… И винить их трудно – лесные бродяги, дикари, не познавшие света истинной веры.

Мустафа всё ещё пытался вспомнить, кого ему напоминает словоохотливый купец, но не мог. Потому решился спросить:

– Уважаемый, а как ваше имя?

– Меня зовут Ахмет, – услышал гордый ответ.

Точно жаром полыхнуло в лицо: действительно, Ахмет. Вот на кого похож этот отчаянный человек с благородным и добрым сердцем. Добрым, да… А кто бы ещё отважился взять в попутчики бывшего колодника и усадить его рядом с собой?

«Бывшего?» – подумалось вдруг. Кто его знает? Кажется, привычка к неволе успела укорениться в нём прочно и никак не отпускала. А когда она отпустит? Наверное, для этого надо, чтобы семья была с тобой, или много сложных и опасных дел.

Мустафа вспомнил, что после первых дней пешего пути по Дикому полю с Трофимом он всё ещё ощущал себя колодником, которого погнали на работу далеко за пределы айлага[11].

День за днём чувство это притуплялось, сменяясь какой-то острой, щемящей тоской, природу которой Мустафа не понимал.

Поделился с Трофимом.

Рязанец с грустью признался, что чувствует то же самое. И даже пошутил, что ему не хватает колодок.

Горькая шутка!

Ощущение свободы вливалось в него понемножку, приходило крохотными шажками; его нельзя было торопить, дабы не загубить совсем, оставалось выжидать и надеяться.

Первое время неволи он беспрестанно думал о жене. Молодому, крепкому организму не хватало женской заботы и ласки.

Потом стал думать о жене и детях.

Потом только о детях.

Ему рвали сердце плач и вскрики половецких детей, он сразу вспоминал своих и горько сожалел, что чего-то им недосказал, не предупредил, был излишне строг и привередлив…

Но вскоре и эти думы отошли, потому что всё острее понимал: спасения нет, неволя – это навсегда, из неё не вырваться.

А каждодневный тяжкий труд, издевательства и побои иссушают любые чувства, убивают человека в человеке, делая его бездушной тягловой скотиной.

Однако город свой в беспокойных снах видывал часто.

А Исмаилдан, возведённый благословенным повелителем древних булгар Алмушем Джафаром, – чаще других.

Биляр представал в его памяти на склоне дня, всегда почему-то перед закатом. Мустафа, усталый, но радостный, идёт от своего горна домой.

Открывает ворота, а ему навстречу бегут два сына – Рахим и Керим; младшенький Селим семенит чуть поодаль, он только начал ходить, хнычет, потому что не желает отставать от старших, хнычет и протягивает руки к отцу.

Мустафа вздрогнул и очнулся, понимая, что плачет.

«Вспомнил, – думал лихорадочно, – вспомнил имена своих детей, хвала Аллаху! Вспомнил? Или никогда не забывал?»

Он с новым для себя радостным чувством думал о том, что теперь многое успеет дать своим детям: предупредить, досказать, не быть излишне строгим.