Читать книгу Призраки Калки - Алексей Павлович Пройдаков - Страница 4

Отец и сын Коловраты сидели под резным навесом за обильно уставленным столом, сидели в длинных тонких рубахах, разморенные, только что попарившись в мови.

Ласковый ветер с Оки веял в лицо приятной прохладой. Багровое солнышко плескалось в её чистых водах.

Только шелест волн да иногда сквозь эту блаженную тишину прорывались окрики рыбарей и плотогонов.

– Живём ведь по-божески, – тихо, устало говорил Лев Гаврилович. Он ещё не совсем пришёл в себя – велико стало потрясение от радости. Но как соскучился воевода по разговорам с сыном! И не просто сыном, а умным, знающим и понимающим своего отца во всём. – Никого не забижаем, не нападаем. А ведь сколько сил приходится тратить на подготовку к обороне, на саму оборону, потому что, только жди, явится некая вражина из адова пекла и возжелает у нас, славян, всё это отнять.

Он повёл рукой вокруг себя.

– Стало быть, добре мы живём, сыне, если кого-то всегда завидки берут. Стало быть, поля и леса наши, борти и грибные поляны, реки и затоны лучше, чем в зарубежье, слаще и богаче. Я иной раз мыслю так: Русь наша матушка создана Господом именно на муку эту вечную и возлюблена Им за это. Обороня всегда забирает жизни самых достойных. Ворог придёт и уйдёт, оставляя нам только плач по убиенным. А мы сызнова строим из того, что хорошо горит.

– Александр Левонтьич тако же говаривал нам и не единожды, – вспомнил Евпатий.

– Олёша был лепший[5] во всём. И не токмо воевода, но и наказатель[6]. Говаривал, чем доблестнее витязь, тем хуже для недруга, тем милей ему тишь да благодать и бьётся он с непрошеным гостем лишь для того, чтобы его вотчина, его родичи подольше пребывали в тиши и в благодати.

Евпатий с сожалением примечал, как постарел отец. А не виделись всего-то около трёх месяцев, и батюшке ещё нет и сорока пяти. Старят ратника битвы, старят и за сражённых им, и за погибших сотоварищей.

Лев Гаврилович встал из-за стола, поправил кожаный ремешок, опоясывающий просторную рубаху, налил в кубок клюквенного квасу, выпил и – другим, не отцовским, а воеводским голосом – потребовал: – Теперь не спеша, не перескакивая с одного на другое, подробно обо всём. Ясно как божий день, что Олёша не мог так запросто отослать тебя и Суздальца; стало быть, тому есть прочная основа. И не скажи, что воевода в то время, как грядет бой, просто решил сохранить вам жизни, там каждый ратник на счету.

– Мыслю, что основа тому – возрождение северной дружины витязей. Он так и сказал: «Теперь вам быть».

Лев Гаврилович заметно вздрогнул после этих слов.

Евпатий приметил.

– Слова эти тебе знакомы, батюшка? Что означают они?

– В своё время Илья Муромец тако же проводил Олёшу и Добрыню перед страшной – последней для Ильи – битвой с половцами.

Лев Гаврилович хлопнул ладошкой по столешнице, подошёл к сыну и заглянул ему в глаза.

– Сыне, не тужи, доля русского витязя – беречь родную землю от всякого недруга. И запомни, что мы не умираем, нас Господь к себе призывает.

Впервые услышав тогда эти слова, Евпатий запомнил их на всю оставшуюся жизнь.

Постепенно смеркалось.

Кто-то из чади принёс свечной подставок и зажёг три свечи от лучины.

– Каковы монголы? Только без сердца.

– Сильны они дружным лучным боем, да и поодиночке дивно метки. Вот в ближнем бою нам не ровня. Подчинение старшим для них святее молитвы. Их войско – единое тело, человек его полный повелитель… Многое поведал нам князь Михаил Всеволодович в пути и о том, что перед битвой случилось и что потом сталось. По всему выходит, не желали монголы воевать с нами, а пришли взять половцев и наказать их примерно.

– Ну так это ж благое дело! – воскликнул воевода. – Я с ними вполне союзен.

– Узрев единение половцев с южнорусскими дружинами, снарядили посольство, мол, не на вас мы идём, русичи.

– И что?

– Послов тех побили до смерти!

– Как это так?! – не поверил Лев Гаврилович. – Русичи побили послов? Русичи? Дикари языческие так не поступают. Студ и зазор на веки вечные. Южнорусские лишились ума напрочь. Кто дал добро на избиение?

Ненадолго задумался и понял.

– Можешь не отвечать, я и сам знаю. Знаю, что губитель этот Мстислав Удатный.

– Он, батюшка.

– Что далее?

– Монголы прислали другое посольство, вновь со словами: мы не питаем к вам вражды, хоть вы и побили послов наших, давайте, мол, просто разойдёмся по разным сторонам, Степь велика. Но половцев нам отдайте и не воюйте за них, они – израдцы[7] вечные.

– Золотые слова! В этих словах вечная истина. Как они быстро поняли всю змеиную суть этих степных бродяг и грабителей!

– Второе посольство тоже побить хотели, половцы об этом громче всех вопили, мол, это лазутчики монгольские, а никакие не послы. И побили бы, но вмешался смоленский князь Владимир Рюрикович.

– Неужли супротив братца своего встал?

– Ещё как встал, вынул меч и проговорил: кто супротив моего слова – выходи на поле…

– Каков молодец! Нашлась-таки голова, в которой ещё есть честь витязя русского. Сыне, ты скажи, отчего поражение пришло? Ведь русско-половецкое войско в три раза больше было.

– Три войска, батюшка, три князя, из которых каждый сам себе велик. И войска эти монголы растягивали по Степи почти десять дней, а потом разбили по отдельности.

– Хитры многократно, опытны и безжалостны, – подытожил Лев Гаврилович. – Хлебнём мы с ними…

– Батюшка, а Дементий пошто не идёт? Хотели вместе посидеть, поговорить.

– Он сказал, что нынче всю ночь станет молиться, дабы возблагодарить Господа нашего о даровании жизни и благополучия единокровному брату.

– Пускай молится, в этом его отрада…

Но Лев Гаврилович сейчас думал совсем не про старшего сына.

– Неизбывный зазор накликан на русское имя! Даже язычники-литовцы тако не творили. Будет нам ещё за то, ой, будет. Ай да Мстислав Мстиславич! Ай да губитель и шиш!

Евпатий с беспокойством поглядел на отца, который раньше никогда не позволял себе хулить князей.

– Как сыну говорю, – успокоил его Лев Гаврилович. – Скажу даже более того: южным князьям Русь – мачеха! Помяни моё слово, придёт время – и все они перекинутся, кто к ляхам, кто к уграм. Их родичи – половцы, то бишь израдцы, вот и сами они сделаются таковыми. А кровь Олёши Поповича, Добрыни, Тимони и других русских витязей падёт на них многократно.

– А на чём зиждется уверение такое? – внезапно спросил Евпатий.

– А на том, что я – воевода тайных дел рязанского князя! – рассвирепел Лев Гаврилович. – Яйцо курице не верит… Моего слова ему недостаёт.

– Как сыну – вдосталь, как десятнику – маловато.

Лев Гаврилович оторопел. Лицо стало краснеть, багровый шрам от левого уха до подбородка стал багрово-чёрным.

– Ты… – начал было он, но осёкся и размяк, быстро вспомнив день вчерашний, наполненный подготовкой к поминкам сына, вчера не было никакой надежды на то, что он вживе. Из глаз хлынули слёзы.

– Батюшка, родной, прости! – взмолился Евпатий. – Прости за слово окаянное.

– Да я не о том, сыне, совсем не о том. Стар я стал. Вспомнилось…

Ему показалось, что только теперь узрел он, как они схожи с сыном: почти вровень ростом, Евпатий даже немного перерос отца, но в остальном – движения, повадки, голос – совпадало. Только один матёрый, как волк, трёпаный и битый, другой молодецки подвижен, лёгок, но уже с медной окалиной во взоре.

– Как ты возмужал, сыне, – с сожалением произнёс отец. – Ты стал стоящим витязем.

– Твоё доброе слово, батюшка, дороже всего на свете!

– То-то же… Теперь слушай. Прелагатаи[8] рязанские мной и Вадимом Данилычем разосланы повсюду – и в порубежные княжества, и в дальнюю сторону. Я ведаю, где и что происходит, то мой долг перед отчиной. Так вот, более всего опаски вызывает поведение того же пресловутого Мстислава Удатного и его зятя Даниила Романовича, их постоянное шушуканье с уграми и ляхами. Сидят они на Галиче и Волыни, а то Русская земля! В своё время запустили они туда и попов-католиков, и костёлы их разрешили возводить. А в Киеве что творится? Погиб великий князь Мстислав Романыч – беда. Не стало воеводы Ивана Дмитрича – горе великое! Нет руки воеводской, отныне без рук Киев и замятня там. И вера наша православная в шаткости пребывает. Хорошо бы явился в Киев добрый князь православный и всю эту латинскую свору – головой вниз с городских стен.

Лев Гаврилович замолчал, чтобы отдышаться и остыть, излишние волнения сегодняшнего дня, пусть и радостные, изрядно подкосили старого воина. Но он спешил досказать сыну то, что, по его мнению, он должен знать. Рано или поздно, а Евпатию надлежит занять место воеводы тайных дел.

– Тысячу раз пожалеешь, что нет такого же великого князя, каким был Всеволод Юрьевич Большое Гнездо. Шумнёт из Владимира – и на всех рубежах наступает тишь да гладь. А уж ежели с войском куда выступит, так и вовсе… – Он горестно махнул рукой и добавил: – Крут бывал излишне, да и Рязани принёс множество бед, но воистину был он велик!

– Но Рязань сейчас иная, чем тогда была.

– Сыне, наша Рязань хороша, но малочисленна и одинока перед Степью. Случись беда… Не ведаю. Опять же Калка. Выступили русичи вкупе с половцами, сам по себе союз невероятный, из-за Мстислава вся эта трескотня с монголами, из-за него, окаянного. Не удивлюсь, ежели обнаружится, что он первым с поля боя и побежал.

– Так и есть, – ответил Евпатий, – первыми дрогнули и побежали половцы.

– Вот-вот, его родичи любезные.

– Битву проиграли вчистую, сгубили тьму народа, но недруг-то ушёл.

– Нынче ушёл, завтра возвернётся. А с эдакими союзниками о подмоге можно забыть.

– Но они русичи.

– Русичи, – посмеялся Лев Гаврилович. – А ты вспомни, как одеты, при какой воинской справе. Думаешь, пошто опосля Липицкой битвы Мстиславовы приспешники – новгородцы да смоляне – ходили по полю и дорезали уязвленных, но ещё дышащих? Потому что суздальцы и владимирцы им чужаки. Ляхов дорезают? Угров дорезают? Нет, они им свои, их жалко, даже побитых.

Слова отца глубоко легли в сердце Евпатия, но в их полной правоте он ещё не был уверен.

– Выходит, у нашей Рязани и вовсе нет никаких союзников?

– Почему же, теперь наш верный союзник – это спасённый тобой князь Михаил Всеволодович, добром на добро ответит, я уверен, он – князь черниговский. А Рязань наша, стоит она, матушка, у самого Дикого поля, да и пускай себе стоит. Мы – исконная Русь. Союзник наш верный и единственный – это Владимир. Да и то – многие лета противостояний. Понимаешь, сыне, нам уже теперь надобно к лиху готовиться. Монголы возвернутся, помяни моё слово, они уже хлебнули кровушки нашей, проведали крепость войска русичей. Но чем позже они возвернутся, тем для нас лучше. Нам потребны ратные союзы нынче же!

С этими словами он подошёл к Евпатию, погладил по голове и сказал:

– Отчине своей, сыне, отныне станем служить не токмо руками, но и головой. – Не повышая голоса, позвал: – Стёпка!

Бесшумно появился кудрявый Стёпка из чади.

Появился так быстро, что могло показаться, будто он всё время ждал неподалёку.

– Здесь всё убрать!

– Устроим, Лев Гаврилыч.

Евпатию сказал:

– Спозаранку в детинец. Государи Ингварь Игоревич и Юрий Игоревич хотят с тобой потолковать душевно. Наслышаны о твоих злоключениях… Не дай господи никому, особливо родителям, которые плачут по деткам родным.

Он истово, с душой и сердцем, перекрестился.

– И с Найдёном тож треба князьям толковать. Я его упредил.

Евпатий казался озадаченным.

– Батюшка, неужли до сих пор я служил отчине лишь руками? Неужли, бездумно размахивая мечом, я был отчине полезен?

– О том опосля, – улыбнулся Лев Гаврилович. – Ты же знаешь, что был полезен, ой как полезен. Засим ступай, Елена, поди, заждалась…