Читать книгу Авантюрные хроники: английская дипломатическая служба в России - Алексей Петрович Юдин - Страница 30

Миссия Смита довольно подробно описана неизвестным автором, который, несомненно, сопровождал английского посла, в книге под названием «Сэра Томаса Смита путешествие и пребывание в России»118. Книга была издана в Лондоне уже в 1605 году. Сама скорость, с которой книга появилась на свет, заставляет задуматься о целях издания книги и такой поспешности.

Сэр Томас был неординарной личностью. Он приходился внуком Эндрю Джадду, одному из основателей Московской компании. Кроме того, как сообщается в предисловии к русскому изданию его книги, ко времени его командирования в Москву он уже был говернором одновременно Левантийской и Ост-индской компаний, созданных соответственно в 1592 и 1600 годах для завоевания рынков Османской империи и Индии. Хартия Ост-Индской компаний допускала использование частной армии и вооруженных кораблей, которые получили королевскую каперскую лицензию. Следует напомнить, что это традиция была заложена уже в уставе Московской компании, которой дозволялось «отражать силою иноземцев, которые старались бы вредить их плаванию или торговле…» Около 1600 года Смит был арестован и посажен в Тауэр за «злоупотребление общественными суммами» обеих компаний. Данное обстоятельство, когда пришло время, не помешало королю Якову остановить выбор на его персоне в качестве посла в Великое княжество московское. Более того, отсутствие излишней щепетильности в финансовых вопросах, вероятно и не только в них, представлялось даже некоторым плюсом с точки зрения миссии, которая ему предстояла. «Было признано полезным, – писал неизвестный автор, – отправить в Россию посольство, назначив во главе его кавалера сэра Томаса Смита (благочестивого и благоразумного мужа), на что он, исполняя свой долг, изъявил согласие и немедленно приступил к поспешным приготовлениям для путешествия». Официально ему предстояло донести до Бориса Годунова, к тому времени уже избранного на царство, желание короля Якова «оставить по-прежнему открытыми все порты и гавани, которые в царствование возлюбленной, ныне усопшей, сестры его поддерживали торговые сношения нашего государства с российским». Однако, как оказалось, и автору описания путешествия сэра Томаса Смита, этого не удалось скрыть, цели миссии оказались намного шире и серьезнее.

Когда все было готово к путешествию, весьма влиятельный член кабинета Роберт Сесил, граф Солсбери, сын Уильяма Сесила, лорда Бёрли, представил Смита королю Якову I, который дал главе английского посольства все необходимые наставления. Впрочем, это была формальность, которая была призвана подчеркнуть важность миссии в глазах Бориса Годунова. Верительные грамоты и подробные инструкции Смит получил на следующий день непосредственно из рук Роберта Сесила. В середине июня 1604 года корабли посольства подняли паруса и взяли курс на Архангельск. Точного количества кораблей автор не приводит, но по косвенным признакам можно установить, что их было не менее пяти. В состав посольства входило более 150 человек, при этом только около 20 из них были придворными короля. Остальные были слугами и лакеями, как оказалось, весьма плотного телосложения и отменного здоровья. Во время плавания вверх по течению Двины и Сухоны они попеременно выполняли роль гребцов на баркасах, которые буксировали вверх по течению пять тяжелых палубных судов, на которых разместилась английская делегация. Исходя из дальнейших событий, можно предположить, что они были не понаслышке знакомы и с военным делом. В посольстве была установлена железная дисциплина, азартные игры и пьянство находились под жесточайшим запретом.

По прибытии в Архангельск в конце июля делегацию встретили русские приставы, которые приветствовали английских джентльменов и передали добрые пожелания от московского царя. Царь Борис поручил приставам подтвердить свое «желание постоянно жить с ним (королем Яковым) в мире и дружбе (как это было при блаженной памяти возлюбленной сестре его, королеве Елизавете)». Посольству не пришлось, как это было предусмотрено русской традицией, дожидаться специального приглашения из Москвы. Путь на столицу был открыт. После официальных мероприятий сэр Томас несколько часов совещался наедине с Джоном Мерриком, который также прибыл в Архангельск встречать английское посольство. О чем можно было говорить несколько часов, а это подчеркнуто в книге, остается только догадываться. Вероятнее всего, Меррик подробно доложил о недовольстве в России и Москве бедами и напастями, случившимися в правление царя Бориса, о появлении в Польше самозванца, который выдавал себя за чудом спасшегося царевича Дмитрия, сына Иоанна Васильевича и «законного наследника престола». Меррик не мог также не сообщить о намерениях польского короля Сигизмунда III и стоявшего за ним Ватикана, а также крупнейших магнатов Речи Посполитой Адама и Константина Вишневецких негласно поддержать претензии самозванца на русский престол. В Польше в тот период получила популярность идея подчинить Московское государство Речи Посполитой с помощью самозванца, посаженного на московский престол119. В случае удачи объединение Московского царства и Речи Посполитой в единое государство и создание Польско-Литовско-Московской унии становилось реальностью. Несомненно, Смит и Меррик пытались оценить последствия планов польского короля и Ватикана для интересов Англии и Московской компании, однако их мысли и соображения остались неизвестны.

Отправляясь в начале августа в плавание по русским северным рекам сэр Томас еще раз напутствовал своих спутников, призвал их соблюдать русские традиции, какими бы странными или смешными они не показались, спокойно воспринимать поведение русских чиновников, «так как чванство, самомнение и произвол составляют присущие свойства каждого русского, занимающего более или менее почетную должность», воздерживаться от пьянства в стране, где это не считается пороком, а скорее обычаем120, а также от распутства, подчеркнув, что «в этом отношении русские не только чудовищно бесстыдны, но как бы олицетворяют собою само бесстыдство»121. Наставления сэра Томаса не мешали англичанам в дороге восхищаться природой, невероятной стройностью сосновых и кедровых лесов, архитектурой и красотой монастырей и церквей, размерами городов, «замечательно хорошо устроенными» домами даже в небольших деревнях, где им приходилось останавливаться на ночлег122.

В Москву английское посольство прибыло в начале октября. Англичане были приняты с невероятным почетом. Для въезда в столицу царевич <сын Годунова Федор> и конюший «изволили прислать ему <сэру Томасу> испанского жеребца в сбруе, богато убранной золотом, жемчугом и драгоценными камнями, с большою, из чеканного золота, цепью, надетою коню на шею». Автор книги не уставал перечислять все приемы гостеприимства русского царя и почестей, оказанных послу и английским придворным, а также размеры и богатство царского дворца, одежд бояр, дворян и дворцовых слуг, торжественной церемонии вручения грамот, пышного и обильного угощения, не забыл даже упомянуть «необыкновенно тонкого на вкус хлеба».

Через четыре дня после аудиенции в Кремле было получено сообщение о появлении «Дмитрия Ивановича Белого», который объявил себя законным русским царем, чудом спасшимся сыном царя Ивана Васильевича. Это было первое сообщение о вступлении первого Лжедмитрия в русские пределы. Как подчеркнул неизвестный автор книги о путешествии посла Смита, благодаря заботам Богдана Бельского царевичу Дмитрию, якобы убитому в 1591 году в Угличе, удалось избежать ножа наемных убийц. Затем ему много лет пришлось скрываться в Литве и Польше. Самозванец вступил в границы Московии во главе большого войска, составленного из казаков и польских наемников, а также изрядного числа русских беглецов, присягнувших ему на верность. Навстречу ему было послано двухсоттысячное войско во главе с Петром Басмановым, но удача ему не сопутствовала. Города открывали крепостные ворота перед самозванцем. В народе возникло смущение, многие были готовы поверить в счастливое спасение царевича Дмитрия. По Москве и другим городам поползли слухи, появились лазутчики и подстрекатели. Русские люди не знали, чему верить. Они еще не успели толком оправиться от последствий чудовищного голода, болезней и бедствий. Слухи падали на подготовленную почву, грозя народным возмущением. Однако в конце января положение переменилось. Русская армия под началом Ф.И. Мстиславского и В.И. Шуйского получила подкрепления и перешла к активным действиям. В конце января при деревне Добрыничи войско самозванца потерпело сокрушительное поражение. От окончательного разгрома Лжедмитрия спасли казаки, отчаянно защищавшие небольшую крепостцу в Кромах. Сказалась также пассивность бояр, стоявших во главе русского войска.

Английское посольство тем временем веселилось, англичане участвовали в рождественских и новогодних праздниках, принимали гостей и подарки. Большой подарок был преподнесен сэру Томасу доктором Христофором Риттингером, (Christopher Writtinger), главным и любимым царским врачом. Риттингера привез в Москву английский посол Ричард Ли еще в царствование королевы Елизаветы. В конце февраля сэр Томас засобирался в обратный путь. Он стремился воспользоваться удобным санным путем и успеть добраться до Архангельска до наступления распутицы. Десятого марта состоялась прощальная аудиенция в Кремле, не менее роскошная и торжественная, чем первая. Посол отметил, что Годунов принимал англичан «с величественным выражением лица, скрывавшим скорее принужденность; а уже не прежнее светлое настроение духа…». Так ли это было на самом деле, сказать трудно. Положение царя Бориса в целом не вызывало тревоги. Он объявил Смиту, что, «рассмотрев вместе с царевичем и Боярскою Думой письмо его величества английского короля Иакова и обсудив выраженные в нем желания, в знак своего удовольствия по поводу установленной отныне дружбы с славным королем Англии, как это было с его царственною предшественницей, он, великий государь, приказал в этом смысле составить от своего царского имени письмо». Борис Федорович дал также указание предоставить Московской компании дополнительные привилегии и закрепить их в специальной грамоте.

Семнадцатого марта посол «решился» (именно так написал автор книги) принять приглашение его и его спутников на торжественный обед агента Московской компании Джона Меррика. По окончании обеда сэр Томас и Меррик удалились в покои миссис Меррик, «где для них был приготовлен десерт». Судя по тому, что за обедом последовал еще и ужин Смит и Меррик имели возможность пообщаться достаточно долго. Это было второе долгое совещание двух англичан. Снова придется признать, что о состоявшемся разговоре ничего не известно. Опять можно только предполагать, о чем говорили эти двое. Не должно быть, однако, сомнений в том, что они обсуждали положение в России, перспективы самозванца и ситуацию в Кремле: можно утверждать, что они были неплохо осведомлены. Доктор Риттингер, несомненно, сообщал о том, что творилось в окружении царя Бориса. О настроениях в Кремле и в кругах московской знати был неплохо осведомлен сам Меррик, к тому же он мог пользоваться сведениями своего доброго товарища Якова Маржерета, капитана Стремянного полка, состоявшего в основном из иностранных наемников. Во времена Ивана Грозного и Бориса Годунова этот полк отвечал за охрану Кремля и царского семейства. Были, несомненно, и иные источники информации, которые доносили о толках в народе, на боярских и дворянских дворах.

Двадцатого марта посольство отправилось в обратный путь, осматривая по дороге едва ли не каждый монастырь и знакомясь с агентами Московской компании в различных городах и их торговыми операциями. В Вологду посольство прибыло 29 марта. Здесь англичане провели пасхальную неделю и начали готовиться к плаванию, подбирать подходящие суда, запасать провизию. И тут до них дошло известие о неожиданной смерти Бориса Годунова123. Яков Маржерет, который в этот день дежурил в Кремле124, в своей книге поставил однозначный диагноз – апоплексический удар. Однако, картина, которую рисуют другие современники, свидетельствует о том, что это было отравление. Как записал сам анонимный автор отчета о посольстве Томаса Смита, вероятно со слов доктора Риттингера, «…смерть царя Бориса случилась совершенно внезапно и к тому же при весьма странных обстоятельствах. Через каких-нибудь два часа после обеда, когда по обыкновению присутствовавшие при этом врачи уже удалились, оставив царя, по их убеждению, в добром здоровье, о котором свидетельствовал и его хороший аппетит за обедом, – государь вообще любил хорошо и плотно покушать, хотя теперь позволительно думать, что в этом он даже доходил до излишества, – он вдруг не только почувствовал себя дурно, но и ощутил боли в желудке, так что, перейдя в свою опочивальню, сам лег в постель и велел позвать докторов (которые успели уже разойтись). Но прежде, чем они явились на зов, царь скончался, лишившись языка перед смертью». «Между тем, в народе шла молва о том, что царь отравился, что новоявленный Димитрий возложил на себя корону, царевич заключен в темницу, бояре сражаются в войске, большинство ближайших царских советников бунтуют, а купцы разбежались», – так писал позднее безымянный автор книги о посольстве сэра Томаса.

Неожиданная смерь Годунова несомненно была выгодна боярской оппозиции, многие ее представители уже тайно или явно перешли на сторону самозванца и готовы были впустить его в Москву. Как показали дальнейшие события, приход к власти Лжедмитрия оказался удачным и для англичан, которые, как подчеркнул автор книги о посольстве Смита, получили сообщение о смерти царя Бориса дней на десять раньше, чем власти в Вологде. Вологодские чиновники не поверили Смиту, когда он сообщил им день, час и обстоятельства смерти и похорон государя. Полученное известие, как указывается в книге, огорчило Смита, ибо потеря «в самый разгар смуты, их лучшего и мудрейшего руководителя» грозила россиянам многими бедствиями.

По согласованию с местными властями, которые не без колебаний дали согласие, сэр Томас отправил в Москву специального гонца. Им стал Эдвард Черри, один из сотрудников Московской компании, который сопровождал посла еще из Лондона. Смит выбрал его «как человека, владеющего русским языком, знакомого с настроением различных партий в стране и, благодаря своей обходительности, без труда могущего уладить все ему нужное в каждом городе; к тому же он, без сомнения, хорошо понимал всю важность данного ему поручения, которое именно он только мог исполнить с надлежащею тщательностью и быстротой». Суть данного Черри поручения осталась загадкой. Кстати, это оказалось последнее упоминание о Черри в книге. Автор не сообщил ничего об итогах его миссии и вообще вернулся ли он в Вологду. Автор также не указал сколько человек его сопровождали в «опасном» возвращении в Москву, и сколько из тех 150 сопровождавших английское посольство осталось с сэром Смитом.

В Вологде англичане оставались до шестого мая, то есть без малого 40 дней, и внимательно следили за развитием событий в Москве, «досадуя на крайне неправильное получение, и то случайных, известий, которые все были дурного содержания». Тем не менее сэр Томас решил еще более отдалиться от Москвы и спуститься вниз по реке до Холмогор. Свое решение он объяснял двояко: «как потому, что там он скорее мог получать вести, приходившие из Англии, так и для того, чтобы благополучно освободиться от опасения какой-либо невзгоды»125. Основанием для беспокойства английского посла по поводу «невзгоды» стали «невероятные и нелепые» слухи, распространявшиеся в народе. Английский автор «Путешествия…» утверждал, например, что «необыкновенная заботливость властей относительно предоставленного послу содержания, также как и просторные, отлично построенные ладьи, каких не помнили и старожилы», объяснялись тем, что царь Борис, переодетый в английский костюм, был в составе посольства и готовился бежать в Англию. Представляется, однако, что англичанин несколько исказил реальные причины опасений, которые вполне оправдались, когда посольство, наконец, добралось до Архангельска. Здесь отношение к англичанам переменилось радикально. «За день до нашего отплытия, – пишет автор «Путешествия…», – вследствие обиды, причиненной одним из русских английскому матросу, вышла большая суматоха, во время которой простой народ, вооружась каменьями и дубинами, напал на англичан с такою яростью, что ворота английского дома были вышиблены, жилым помещениям грозила опасность быть разграбленными, окна в доме были выбиты, а в пакгаузы насильно ворвалась толпа, причем с несколькими английскими купцами обошлись весьма круто, а иные из них даже подверглись побоям; наконец, от грозившей опасности не был свободен и сам посланник. Для отместки английские и голландские матросы высадились было со своих судов на берег с намерением открыть стрельбу, но их уговорили воздержаться, и все было мирно улажено, хотя и не без некоторого урона, главным образом со стороны русских».

Следует добавить, что погром англичан, как об этом сообщил сам Смит в письме дьяку посольского приказа А.И. Власьеву, продолжался два часа. Это была кульминация конфликта, назревавшего уже, видимо, давно. В том же письме Смит жаловался на одного из приставов, Тимофея Матвеевича, сопровождавшего английское посольство до Архангельска: «Он во многих случаях обходился со мной весьма дурно». Странное поведение пристава, официального лица, выполняющего протокольные функции, объяснить крайне сложно, если не допустить, что таково было всеобщее отношение к англичанам в тот момент. В том же письме Смит жалуется на то, что по приезде в Архангельск ему «с большим затруднением удалось получить всего один покой в доме Джона де Уэльса, между тем, как ваша милость изволили назначить мне весь означенный дом». Другие англичане не получили и этого и им пришлось почти месяц прожить на ладьях, на которых их доставили в Архангельск «к великому для посла бесчестью в глазах земляков и иных иностранцев». (Следует ли из этого заключить, что к другим иностранцам отношение было иное?) Послу также не предоставили помещение для кухни, и еду ему пришлось готовить на тех же ладьях и «носить их <блюда> оттуда по улице на виду у всего народа». В довершение Тимофей Матвеевич, по словам посла, «грозил моему служителю, состоящему при мне в переводчиках, что заставит его раскаяться, если он снова появится когда-либо в этих краях, причем осыпал его недостойной бранью».

Конечно, подобное отношение можно списать на высокомерие и спесь англичан, однако более вероятно, что здесь отразился раскол, который произошел в обществе после смерти царя Бориса и убийства молодого царя Федора Борисовича и его матери. Если отношение к Борису Годунову под влиянием слухов о его причастности к гибели царевича Дмитрия в 1591 году, а также после бедствий, обрушившихся на Россию, было, мягко говоря, прохладным, то молодого Федора и его мать царицу Марию, прославившуюся своими благодеяниями, в народе любили. Фёдор, образованный, хорошо подготовленный к царствованию, талантливый и обходительный юноша, уже в 16 лет показал высокое ораторское умение и претендовал на то, чтобы стать одним из выдающихся русских государей. Не случайно Лжедмитрий одним из важнейших условий вступления в Москву выдвигал требование физического устранения Федора. Вполне можно допустить, что слухи о причастности «иноземцев» к убийству Федора могли стать основанием для подобного, мягко говоря, странного отношения к английскому посольству и к английским купцам в Архангельске.

Обстоятельства убийства Федора до сих не удалось прояснить. Как известно, 1 июня 1605 года на Красной площади зачитали «прелестную грамоту» самозванца, который призывал горожан переходить на его сторону. Согласно разрядным записям, при большом скоплении народа выступил также Б.Я. Бельский, подтвердивший истинность «царского» происхождения Лжедмитрия. Как пишут историки, его слова послужили сигналом к мятежу: московский люд, полтора месяца назад присягнувший Федору Борисовичу, захватил царя, его мать, вдовствующую царицу Марию Григорьевну, и сестру, царевну Ксению126. Арестованных поместили на старом подворье Годуновых, а в Москве начался бунт. Описывая обстоятельства бунта и погромов, устроенных в Москве подпоенной толпой, автор «Путешествия…» отмечает: «…весь город был объят бунтом, и дома, погреба и канцелярии думных бояр, начиная с Годуновых, были преданы разгрому; все, что им ни попадалось, они грабили, уничтожали и крали, … тут же, на месте, предавались пьянству; начав бушевать в погребах, они оставляли сознание в кладовых с съестными припасами…, … хотя, по великому милосердию Божию, не умертвили никого из знатных лиц». И далее: «Московская чернь, без сомнения, сделала бы все возможное, чтоб этот день ни в чем не уступал парижской Варфоломеевской ночи – настолько дьявольски яростны были ее внезапные решения; но там, где никто не мог уже приказывать, вмешались некоторые из наиболее любимых в народе и влиятельных бояр…» Остановить пьяную чернь практически невозможно, но «любимые бояре» остановили, хотя и выборочно. «От разгрома, – свидетельствует автор «Путешествия…», – уцелели дома только немногих, как, например, иностранных врачей и купцов с их близкими»127.

Трудно представить, что во время такого «яростного» погрома не пролилась кровь. Неубедительно выглядит утверждение о том, что пьяная толпа «захватила» семью Годуновых и позволила их арестовать, а не растерзала их тут же на месте, что вполне в обычаях пьяной толпы. Сразу же возникает вопрос по поводу того, какие представители «пьяной толпы» могли доставить «захваченных» к месту их арестантского содержания? В повествовании ничего не сказано о пожарах, неизбежного следствия массовых погромов. Вызывают вопросы причины, по которым уцелели дома иностранцев? Ответить на эти вопросы непросто, но можно попытаться при условии, если допустить, что «бунт» проходил «организованно», а «любимые бояре», скорее всего, были опытными профессионалами, которые умело направляли бунт и не позволили громить дворы иностранцев. Подобная избирательность – подозрительна, поскольку весьма смахивает на подсказку. Похоже на то, что указанные профессионалы сами были иностранные подданные на русской службе.

Иностранцев на русской службе было немало, но большая часть армии находилась далеко за пределами Москвы, контролируя войско самозванца, а в столице оставался Стремянной полк или его часть, отвечавший за охрану Кремля и царского семейства. Во времена Годунова полк в составе почти двух тысяч конных стрельцов, стал полностью иностранным. Не очень полагаясь на лояльность холопов и уж тем более московского боярства, Годунов начал привлекать в службу охраны иностранных наемников. Русский историк И.Х. Гамель писал: «… рассматривая, съ Высочайшаго соизволенія, столбцы, хранящіеся въ apxивах Московской Оружейной Палаты, я нашолъ, между прочихъ, что Давидъ Гильбертъ принятъ былъ въ военную службу Афанасіемъ Ивановичемъ Влассевымъ (въ бытность послѣдняго за границею въ 1600 и 1601 годахъ), вмѣстѣ съ капитанами Яковомъ Маржеретомъ н Робертомъ Дунбаpoм, прапорщикомъ Яковомъ Гоккомъ и новокрещенцемъ Андреемъ Летомъ»128. Годунов назначил Маржерета капитаном, как писал историк, кавалерийского отряда иностранных наемников, то есть того самого Стремянного полка, который охранял Кремль.

Личность Маржерета заслуживает самостоятельного рассказа, но многое, относящееся к описываемым событиям, станет понятно из дальнейшего изложения. Здесь же следует ограничиться несколькими наиболее важными характеристиками. Жак Маржерет, выходец из семьи французских гугенотов, служил французскому королю Генриху IV, участвовал в религиозных войнах. Когда во Франции водворился мир, ему стало скучно и он воевал последовательно на стороне князя Трансильвании, венгерского короля, короля польского. Его неукротимая натура авантюриста, «солдата удачи» влекла его туда, где было неспокойно и требовались профессионалы его типа. Так он оказался в Москве, и, принимая во внимание его последнее место службы и время появления в России, очевидно, что сделано это было с дальним прицелом. Вряд ли поэтому можно считать случайным то доверие, которое первый Лжедмитрий испытывал к Маржерету. Как писал сам Маржерет, «… Дмитрий для охраны своей особы учредил иноземную стражу, отряд из ста стрелков, которым я имел честь командовать, и две сотни алебардщиков, дотоле неизвестных в России»129. В Москве Маржерет познакомился с Джоном Мерриком, и это знакомство стало началом длительного сотрудничества. Маржерет начал оказывать услуги не только Меррику, но и английскому королю Якову I.

Вряд ли стоит сомневаться в том, что Маржерет установил в Москве связи с «польской партией» и имел отношение к неожиданной смерти Бориса Годунова. Смерть царя Бориса все изменила. Многие представители московской знати открыто радовались, ненависть к Годунову вырвалась наружу, самозванцу открыли путь в Москву. Оставалось «малое препятствие» – законный царь Федор и вдовствующая царица Мария. Обстоятельства их смерти некоторые историки130 описывают следующим образом: «Бояре П. Басманов, В. Голицын. В. Рубец-Мосальский, дворянин М. Молчанов и дьяк А. Шерефединов подослали трех стрельцов, которые ворвались на старое подворье Годуновых, где содержались арестованные царь и вдовствующая царица. Федор Борисович оказал сопротивление, поскольку «не по младости» дал Бог ему мужество»131. Трудно себе представить, что трое стрельцов могли прорваться в охраняемое старое годуновское подворье. И здесь опять чувствует опытная рука Маржерета, чьи люди, скорее всего, и несли охрану арестованных как кремлевская наиболее надежная стража, состоящая из иностранцев.

Остается добавить еще несколько фактов и соображений. Помимо Стременного полка в Москве мог действовать еще отряд Черри. В логику боевых действий хартейной компании, какой была «Московская компания», такой сценарий вполне укладывается. Как явствует из уже цитировавшейся книги «Путешествие…», вместе с отрядом Черри отправился и Меррик, который, как вскоре выяснилось, оказался в столице весьма своевременно. Первым делом самозванец, как сообщил автор «Путешествия…», «уже из своего военного лагеря <еще в Туле>, превратившегося теперь в царский двор, разослал свои царские грамоты в города, местечки и селения, призывая дворян к присяге его царскому величеству, что и было повсюду безпрекословно исполнено». К числу этих посланий принадлежит и письмо, которое он написал английскому агенту в Москве, узнав <Из каких источников? > о пребывании английского посольства в пределах России и памятуя о мире и дружбе, всегда существовавших между Английскими королями и его предшественниками на престоле. Английский агент, уехавший было из Москвы к берегам Белого моря, на счастье, к этому времени, «по некоторым его личным обстоятельствам», уже возвратился, так что, явившись в Боярскую Думу, мог получить это милостивое царское послание…»132 После длинной преамбулы Лжедмитрий писал: «… мы, вспоминая дружбу и приязнь, впервые заключенные преславным и возлюбленным родителем нашим Иваном Васильевичем со всеми христианскими государями, в особенности же с всеблагороднейшей королевой Английской, приняли наше царское решение пребывать отныне в более тесном союзе и дружбе с славным королем Иаковом, чем кто-либо из наших предшественников состоял в таковых со всеми прочими государями. С этою целию решили мы благоприятствовать английским купцам и всем его подданным больше, чем кто-либо из наших предшественников, и в виду сего мы намерены, вслед за нашим коронованием, отправить нашего посланника к его знатнейшему величеству. А затем, имеешь ты, Джон сын Вильямов, по получении настоящего нашего письма и по окончании своих торговых дел в нашем городе Архангельске, вернуться в великий и славный наш город Москву с тем, чтобы предстать пред наши светлые царские очи. В виду чего отдали мы приказ как относительно надобных для тебя ямских лошадей, так и твоего представления к нашему посольскому дьяку Афанасию Ивановичу Власьеву. Дано в нашем царском лагере. Тула, 8-го июня 7103»133.

Меррика приняли в Кремле со всеми почестями, полагающимися настоящему послу английского короля. Через несколько дней Джон Меррик снова был принят в Кремле, «чтоб от имени английского посла Томаса Смита сделать, согласно полученным от него инструкциям, разные представления, на удовлетворение которых и последовало полное согласие с подтверждением желания обоюдного мира и дружбы с Английским королем в виду чего де предписано уже одному придворному боярину без замедления отправиться вдогонку к английскому послу».

Придворный боярин Гаврила Самойлович Салманов, бывший прежде посланником при Датском короле, несмотря на свой преклонный возраст удивительно быстро прибыл в Архангельск. «Это было выражением чрезвычайной милости к нашему послу, если принять в соображение знатность присланного к нему лица, данное ему поручение и, наконец, то расстояние, которое он должен был промчаться, чтобы застать посланника на месте». Данное Салманову поручение касалось «возобновления союза между обоими государствами заключенного покойною королевой Елизаветой (его дорогою и возлюбленною сестрою), с одной стороны, и его родителем, с другой, при чем было обещано состоять в более тесной дружбе и отношениях с Английским королем, чем это когда-либо допускалось кем-нибудь из его предшественников относительно иных государей, в наилучшее подтверждение чего давалось обещание предоставить всем подданным короля Иакова более обезпеченные льготы, чем какими они пользовались до настоящего времени»134. После этого Томас Смит мог спокойно отправляться в обратное плавание. Он возвратил в Москву грамоты, жалованные покойными царем Борисом и подтвержденные Федором. Они были уже не нужны.

Объяснить столь избирательно милостивое отношение первого Лжедмитрия к англичанам крайне непросто. Было бы понятно, если бы такое отношение было бы проявлено к полякам или к Ватикану, которые обеспечили легитимацию Лжедмитрия и поддерживали его деньгами и военной силой. Остается признать, что сделанное ранее предположение верно: за первоначальными событиями Смутного времени, организацией бунтов и погромов в Москве, устранением вдовы и сына Бориса Годунова, устройством личной охраны самозванца135 стояли не только поляки и Ватикан. Знакомство Меррика и Маржерета не прошло даром, а в дальнейшем превратилось в еще более тесное сотрудничество.

Впрочем, «польскую партию» Лжедмитрий также отблагодарил. Он вернул оставшихся в живых Романовых из опалы, в том числе Федора Никитича. Постриженный в 1600 году за посягательство на царскую власть в простые монахи под именем Филарета Федор Никитич сделался сразу митрополитом Ростовским, а двенадцатилетнего его сына Михаила самозванец назначил стольником, что было абсолютно немыслимо по тем временам. В остальном Лжедмитрий не оправдал надежд, не выполнил обещания сдать Россию полякам, как утверждал Василий Шуйский. Неудивительно, что царствование его оказалось коротким. В мае 1606 года он был убит в ходе «народных волнений», организованных Шуйским и его сторонниками. Немецкие алебардщики не стали защищать самозванца, он даже был вынужден вырвать из рук одного немца алебарду136, чтобы самому принять бой, но против толпы бороться было бесполезно. Василий Шуйский в июне был избран новым русским царем. Он высокого оценил услуги Маржерета: французский кондотьер был отпущен из Москвы и получил богатое вознаграждение. Судя по всему, новый царь не слишком полагался на лояльность наемников. Маржерет побывал во Франции, быстро написал свою книгу о событиях Смутного времени, которая была издана уже в 1607 году. Спешка объяснялась просто: Маржерет утверждал в книге, что самозванец не погиб, вместо него убили другого человека, а сам Дмитрий якобы сумел добраться до Польши. Это было нехитрое теоретическое обоснование появления вскоре второго Лжедмитрия. Затем Маржерет поселился в Вильне и внимательно следил за событиями в российском государстве, о которых, надо полагать, регулярно доносил в Лондон Меррику и лично королю Якову137. Неудивительно поэтому, что как только стало известно о новом походе вновь «уцелевшего Дмитрия» в Россию, Маржерет не замедлил встать под его знамена. Уже в 1608 году он вернулся в Россию в составе войска Лжедмитрия Второго. Не стоит думать, что на этом участие Маржерета в русских делах завершилось.