Читать книгу Заговор астрономов - Алексей Пшенов - Страница 9
ЧАСТЬ 1
Глава 5. Среда
ОглавлениеМаленький белый джип, петляя между залитыми водой колдобинами, медленно тащился по раскисшему от дождей просёлку. Лена напряжённо следила за скользкой дорогой, а Саша, вальяжно развалившись на переднем сиденье, курил и, выпуская дым в открытое окно, неторопливо рассказывал:
– Мартов – детдомовец, один из потерявшихся в войну детей. Его нашли в Ташкенте на вокзале в марте сорок второго, в кармане у него была бумажка с именем и датой рождения, а в руках обувная коробка с черепахой. Город тогда был переполнен эвакуированными, но в течение трёх дней никто с заявлением о пропаже ребенка не пришел, и его определили в детдом. Рассказать о себе мальчик ничего толком не мог – ему было чуть больше двух лет – поэтому фамилию найдёнышу дали по месяцу, в который его нашли, а отчество по имени директора детского дома. У Виктора с детства были литературные наклонности: он писал стихи и заметки в школьную стенгазету, сочинял миниатюры для праздничных концертов. Все думали, что Мартов будет журналистом или литератором, а он поступил в Московский Инженерно—Строительный институт, решив, что эта прорабы для страны гораздо важнее чем поэты. Мартов окончил института с красным дипломом, остался в столице, женился и спокойно работал проектировщиком в каком-то строительном НИИ.
В тридцать лет молодой инженер неожиданно и всерьез увлекся футуристами и театром абсурда. Он разыскивал по «Букинистам» книги Бурлюка, Крученых и Хлебникова, читал в «самиздате» Ионеску и Беккета и, в итоге, сам стал писать «дыр-бул-щировские» стихи и на первый взгляд совершенно бессодержательные пьесы, утверждая, что не случись революции, Маяковский был бы самым гениальным футуристом планеты, а Россия локомотивом современного искусства. Когда Мартов, чтобы иметь больше времени для творчества, перешел из инженеров в сантехники с графиком сутки через трое, жена заявила ему, что он такой же сумасшедший, как его пьесы и подала на развод. Виктор, не раздумывая, променял жену на литературную музу и пошел работать дворником за комнату в коммуналке. О постановке или публикации его абсурдных творений в то время не могло быть и речи, и он упорно работал «в стол», дожидаясь хоть каких-то либеральных перемен. В конце восьмидесятых такие перемены наступили, но в театральной Москве все по-прежнему шарахались от Мартова как черт от ладана, уверяя, что публика не пойдёт на абсурдные пьесы никому не известного драматурга. Тогда он отправился путешествовать по стране, надеясь соблазнить своим авангардным столичным творчеством какой-нибудь провинциальный театр. Но дураков ставить заведомо провальные пьесы нигде не нашлось, зато где-то в Сибири, Мартов познакомился с датским режиссером, изучавшим в глубинке русское самобытное искусство. Авангардные творения никому не известного драматурга показались датчанину перспективными, и он рискнул поставить одно из них в Копенгагене в экспериментальном студенческом театре. У продвинутого европейского зрителя маловразумительная абсурдная драма имела определённый успех и даже получила какую-то второстепенную театральную премию. Со временем пьесы Мартова расползлись по различным студенческим театрам и экспериментальным студиям Европы, а их автору потекли пусть небольшие, но зато регулярные валютные гонорары.
– Интересная история, – улыбнулась Лена.– Только почему же этот замечательный драматург поселился в Поповке, а не уехал куда-нибудь в Копенгаген? Из патриотизма? Ему так нравится русская сельская жизнь?
– Приедем – поймёшь, – улыбнулся в ответ Саша и витиевато добавил.– У Мартова есть одно исконно русское кулинарное увлечение, которым сподручнее всего заниматься в сельской местности.
– Ты меня снова интригуешь…
Машина миновала плотину над густо поросшим камышом, заболоченным прудом и завиляла, объезжая ямы и рытвины, по центральной и единственной улице села. Возле обнесенного жидким штакетником деревенского дома в три окошка с резными наличниками и флюгером в виде парусника на крашеной железным суриком крыше Саша попросил остановиться и дважды просигналить. На крыльце тут же появился похожий на Клинта Иствуда высокий худощавый мужчина с грубоватым загорелым лицом, одетый в клетчатую байковую рубашку и потёртые джинсы. Широко улыбаясь и разведя в стороны руки, он двинулся навстречу гостям.
– А я вас уже заждался, думал не приедете, – пробасил Мартов, пожимая Сашину руку.– Хотел тебе позвонить, да связь как назло исчезла.
– Знакомься, – представил Саша свою спутницу, – это Елена – моя новая соседка по даче и давняя хорошая знакомая.
– Очень приятно, – драматург с неожиданным изяществом наклонился и поднес к губам протянутую ему руку.– Меня зовут Виктор. Прошу пройти к столу.
Стол был накрыт в традиционной русской манере: малосольные и свежие огурцы, помидоры, квашеная капуста, грибы, холодец, красная и черная икра, заливная осетрина, винегрет и еще какие-то салаты, состав которых определить на глаз было невозможно. По краям стола стояли кувшины с белым домашним квасом, а в центре возвышался большой графин с прозрачной чуть зеленоватой жидкостью. Вокруг стола стояла дюжина стульев и табуретов, но в комнате кроме Лены, Саши и Мартова была только черепаха, яростно терзавшая капустный лист в просторной самодельной клетке.
– Поздравляю, – лаконично произнес Саша и протянул писателю ту самую бутылку текилы, которую Лена принесла три дня назад на шашлык.
Женщина достала из пакета увесистую золотистую коробку с шотландским виски, но не успела ничего сказать, как Мартов со словами: ” Огромное спасибо», – поцеловал её в щеку и под руку повел к столу.
– Прошу продегустировать плоды многолетних трудов, – произнес писатель, ловко разливая по хрустальным стопкам зеленоватую жидкость из двухлитрового стеклянного графина.
– Как я понимаю, это и есть кулинарное пристрастие твоего друга? – чуть слышно спросила Лена своего спутника.
– Ага, – согласно кивнул головой Саша.
– Я вообще-то за рулем…, – неуверенно произнесла гостья, обращаясь к хозяину дома и осторожно принюхиваясь к содержимому своего стаканчика.
– Вы боитесь разучиться водить машину после пары рюмок моего волшебного напитка? – иронично усмехнулся Мартов.– Или опасаетесь, что местные гаишники одичали так, что могут отобрать права у такой прекрасной женщины как вы?
– Ничего я не опасаюсь. С днём рождения! – спокойно ответила женщина, чокнулась с драматургом и, зажмурив глаза, мелкими глотками опорожнила рюмку до дна.
Переведя дыхание, она открыла глаза и удивленно посмотрела на именинника, заботливо протягивавшего ей гранёный стакан с белым квасом и бутерброд с черной икрой.
– Надо же, совсем не похоже на самогон.
– Конечно, – польщено заулыбался сочинитель.– Это же божественный напиток, музыка сфер. Во всем мире люди варят самогон и гордятся этим. Виски, текила, – он указал на подаренные ему бутылки, – ром, граппа, джин и другие дистилляты – всё это великолепные плоды народного творчества. Но, как говорится, все гонят, да не у всех получается. У нас, в России, из-за вековой государственной монополии на алкоголь, частное самогоноварение всегда было вне закона. Поэтому гнали кое-как, впопыхах, торопясь, пока не отобрали брагу и аппарат. Дрожжей не жалели, аппараты собирали на кухне из кастрюль с резиновыми трубками, и в результате получалась исключительная дрянь. От одного запаха этой сивухи с души воротило. Но если подойти к процессу самогоноварения творчески, то можно получить продукт совершенно иного уровня. Вот это, – Мартов указал на графин рекламным жестом продавца из телемаркета, – самогон из свекольной патоки, которая настаивается не менее полугода. Иногда я его так и называю – свекольник. Двойная дистилляция и трехлетняя выдержка в дубовом бочонке в холодном погребе гарантируют отменный вкус и крепость. Сейчас мы пьём напиток, слегка разбавленный огуречным рассолом. Крепость, между прочим, почти пятьдесят градусов, а разве чувствуется?
Лена, слушавшая Мартова так же внимательно, как американские туристы слушали Остапа Бендера, рассказывавшего им рецепт табуретовки, ответила: «Нет», – и машинально взяла стакан с белым квасом. Сделав несколько глотков, она поперхнулась и отчаянно замотала головой, на глазах у неё выступили слезы.
– Что это?
– Тысячу раз извиняюсь, – писатель приложил руку к сердцу и театрально поклонился, – не учел, что вы городская женщина, к тому же почти американка. Это домашний квас из зелёных яблок с хреном по рецепту светлейшего князя Григория Потёмкина. Он потчевал им иностранных послов, между собой называвших этот квас лимонадом для свиней, но пившим его в угоду всемогущему фавориту.
– И, за неимением иностранных послов, вы решили угостить меня своим свинским лимонадом, – укоризненно нахмурилась Лена.
– Помилуйте, и в мыслях этого не было! – воскликнул Мартов.– Здесь все село пьет такой квас, и никто не морщится.
– Знаете, – сказала женщина, пристально всматриваясь в загорело-грубоватое лицо драматурга, – вы как-то не очень похожи на человека, пьесы которого ставят в Европе. Чем же вы так заворожили тамошних зрителей?
– Если мои пьесы идут в Европе, то это вовсе не значит, что я европеец. Это значит только то, что в России не понимают моего языка. Искусство – это поиск новых форм отражающих свое время, а у нас весь поиск, как правило, сводится к дешевому маскараду, к превращению классических персонажей в балаганных шутов. Гамлет сдал свой камзол в театральный музей. Теперь он появляется на сцене исключительно в трико, в тельняшке, в пижаме и даже в чем мать родила. Наши театральные мэтры бесстрашно калечат классику, но панически боятся ставить новые современные пьесы. Впрочем, и в Европе меня ставит только молодежь, которая мне едва ли не во внуки годится. И я этому даже рад: значит, новое поколение меня понимает и принимает, и я соответствую духу времени. Сегодня вечером в Стокгольме будет премьера моей новой пьесы «Три часа темноты». Это очень сложная пьеса в форме одностороннего диалога.
– Односторонний диалог? – удивлённо переспросила Лена, – Интересный оксюморон…
– Я думаю, за премьеру следует выпить! – подал, наконец, голос Саша, всё это время увлечённо закусывавший.
– Действительно, а то я вас совсем баснями закормил, – Мартов снова аккуратно наполнил стаканчики зеленоватой жидкостью из большого графина.– Или вы предпочитаете более привычные напитки?
Лена совершила рукой какие-то неопределённо-загадочные пассы и, подняв свою стопку, произнесла небольшой тост:
– Виктор, ещё раз поздравляю вас с днем рождения и желаю, чтобы ваши удивительные пьесы шли не только в Европе, но и в Америке, Азии, Австралии и Африке, а самое главное, чтобы их, наконец, поставили в России.
– Спасибо, – растроганный писатель попытался бесцеремонно поцеловать женщину в губы, но та проворно увернулась и Мартову досталась лишь упругая покрасневшая щека.
Пропустив по второй стопочке самогона, хозяин и его гости несколько минут молча и сосредоточенно закусывали.
– Так что там за односторонний диалог? – вскользь поинтересовалась Лена, добавляя себе в тарелку жареные подберёзовики.
– Ах да! – оживился драматург, возвращаясь к театральной теме.– Это пьеса для одного актера, а вернее актрисы. Суть её в двух словах такова: женщина после двадцати лет брака внезапно влюбляется и хочет уйти от мужа. Муж по-прежнему любит её и согласен терпеть соперника, лишь бы она оставалась с ним; женщина настаивает на разводе, и тут её муж внезапно погибает в автокатастрофе. Вдову начинают терзать сомнения, ей кажется, что эта авария на самом деле была закамуфлированным самоубийством. Она хочет в последний раз поговорить с покойным мужем и расставить все точки над i – для этого женщина просит закопать её в гробу на три часа рядом с могилой мужа. Сама пьеса является разговором героини с невидимым собеседником, только вместо слов мужа следуют паузы, таким образом, получается односторонний диалог. И каждый зритель волен сам домысливать вторую половину диалога.
– И это зрелище длится три часа? – уточнила Лена.
– Совершенно верно, – подтвердил Мартов.
– Сильна видать у шведов любовь к современному искусству, – иронично рассмеялась женщина.
– Ну, вот и вы ничего в театре не понимаете…, – разочарованно проворчал Мартов и в третий раз наполнил хрустальные стаканчики.
– Вы извините, я просто не очень удачно пошутила, – примирительно отозвалась женщина, и в подтверждение своих слов опрометчиво добавила.– На самом деле, я бы с удовольствием посмотрела какую-нибудь вашу пьесу.
– Правда? – наивно обрадовался Мартов и, экспрессивно чокнувшись с новообретённой поклонницей, предложил.– Мне режиссеры иногда присылают рабочие записи моих пьес, хотите посмотреть?
Лена мысленно обругала и себя и благодетелей-режиссеров, но, не желая обидеть именинника отказом, вежливо согласилась.
– К сожалению, у меня сейчас нет записей ни на русском, ни на английском языке. Вы знаете немецкий, французский или датский?
– Нет, – живо откликнулась женщина, надеясь на отмену внепланового просмотра.– Давайте в другой раз.
Но увлёкшийся драматург уже не слушал ее:
– Это не страшно. Я подберу что-нибудь из раннего, там, где все понятно без слов. Например «Цвет женщины», очень неплохая пьеса.
Саша, все это время давивший в себе смех, не выдержал и прыснул. Мартов неодобрительно посмотрел на него, и гость, зажав рот ладонью, смущённо отвернулся.
– Смысл этой пьесы в том, что каждому возрасту женщины соответствует свой цвет, как в радуге: красный, оранжевый, желтый, зеленый… А в конце жизни все цвета спектра складываются, превращаются в белый, и за этим наступает вечность.
– Да вы прямо настоящий символист.
– Благодарю за комплимент, – театрально поклонился Мартов.
Лена поднялась из-за стола и, неожиданно покачнувшись, ухватилась за подоконник. Драматург аккуратно взял её под локоть и повел в одну из двух комнат выходивших в общий зал. Шагая по ускользающим из-под ног половицам, гостья в полной мере ощутила коварное действие хозяйского самогона. В то время как её невесомая душа стремилась улететь ввысь, к чему-то светлому и недоступному, теряющее равновесие тело в поисках точки опоры металось из стороны в сторону, вычерчивая замысловатые зигзаги, и твердая рука Мартова была единственной нитью, связывающей улетающую душу с убегающим телом.
– Штормит? – сочувственно спросил сочинитель, усаживая «плывущую» гостью на широкий диван.– Это бывает с непривычки. Ничего, скоро пройдет.
Он вставил диск в видеоплеер и, сев рядом с Леной, стал что-то рассказывать оживленно жестикулируя. Рассказ был такой же запутанный, как и действие на экране, где несколько женщин в разноцветных трико хаотично метались по сцене, пытаясь что-то объяснить друг другу. Через несколько минут в комнату заглянул Саша, и Мартов, смущённо извинившись, вышел. Оставшись одна, Лена облегченно вздохнула, вытянулась на диване и, положив голову на мягкий подлокотник, закрыла глаза. Из зала послышались приветственные возгласы и поздравления, очевидно, пришли новые гости. А на экране толпу говорливых тёток сменила молчаливая девочка в красном трико.
***
Лена проснулась, когда за окном уже смеркалось. Из-за приоткрытой двери доносился колоритный рассказ Мартова о знаменитых династиях шотландских самогонщиков, прославивших виски на весь мир. На экране телевизора разноцветные женщины беззвучно танцевали с такими же разноцветными мужчинами. Лена удивленно взглянула на часы, получалось, что спектакль шел уже пятый час. Включив свет, она критически осмотрела себя в настенном зеркале и, поправив прическу, вышла в зал. Судя по количеству использованных стаканов и тарелок, гостей приходило много, но теперь за столом оставались только четверо: пожилые мужчина и женщина, – вероятно, супружеская пара; эффектная цыганистая брюнетка бальзаковского возраста с вычурной прической и ярко алыми губами; и порядком нетрезвый Саша, уставившийся в пространство потерянным взглядом.
Мартов сидел на табурете посреди комнаты и настраивал гитару. Увидев Лену, он улыбнулся и объявил:
– Песня о сумасшедшем полярнике.
Закрыв глаза и медленно перебирая струны, сочинитель тихо, словно медитируя, запел с каждым словом, немного меняя тональность:
Во льдах… во льдах…
Во льдах… во льдах…
Мартов резко встряхнул головой, неожиданно сильно ударил по струнам, и в зале зазвучали строгие балладные аккорды:
Во льдах одинокий полярник идет
И ищет его боевой вертолет,
Отрезает ему пути ледокол,
Но полярник идет словно вол.
Автор снова перешел на тихий гитарный перебор:
Во льдах… во льдах…
Во льдах… во льдах…
Он впрягся в сани вместо собак
И тащит палатку свою и рюкзак,
Он на связь не выходит целых семь дней,
Он уже далеко от людей…
Во льдах… во льдах…
Во льдах… во льдах…
Неделю назад он надел маскхалат
И спрятал под ним свой черный бушлат.
Он имя и званье свое позабыл
И рацию утопил…
Во льдах… во льдах…
Во льдах… во льдах…
До полюса он никогда не дойдет,
В торосах его никто не найдет,
Но нужен ему был побег от людей,
Во льдах ему было теплей…
Во льдах… во льдах…
Во льдах… во льдах…
Мартов замолчал, отложил гитару, поднялся с табурета и, прижав левую руку к сердцу, театрально поклонился. Все, включая очнувшегося Сашу, зааплодировали, а цыганистая брюнетка, рьяно хлопая в ладоши и, видимо, отождествляя автора с героем песни, чувственно прошептала:
– Никуда ты, Витя, от меня теперь не убежишь…
– Знакомьтесь, это Лена – новая соседка Саши. А это Нина, – представил драматург псевдоцыганку, которая посмотрела на возвратившуюся к столу гостью с откровенной неприязнью.
– И мои соседи – Зоя Тимофеевна и Василий Степанович.
Супруги дружно закивали головами, подтверждая, что это именно они и есть.
– Очень приятно, – Лена подошла к столу и поздоровалась с каждым из гостей за руку.
– А вы оказывается, еще и песни пишите? – обратилась она к Мартову.
– Я пишу всё кроме картин, – гордо ответил тот и, взяв в руки графин с зеленоватой жидкостью, вопросительно посмотрел на Лену.– Сто грамм для настроения?
– Нет, нет, – энергично отмахнулась женщина.– Мне ещё домой ехать.
– Да куда же вы поедете, на ночь глядя? – удивился Мартов.– Здесь не город: фонарей нет; грязь по колено. Увязните, и будете сидеть до утра посреди поля. Оставайтесь у меня, места всем хватит.
– Да, да, да, – согласно заподдакивали соседи.– От нас в такую погоду ночью не выберешься…
Лена неохотно согласилась остаться и выпить чего-нибудь кроме самогона за интересное знакомство.
– И как вам спектакль? – осторожно спросил её Мартов.
– Очень понравился, – не моргнув глазом, слукавила женщина.– Только по-моему он несколько затянут.
– Был у меня такой грех. Мои ранние пьесы иногда разбивают на два вечера, но теперь я пишу значительно лаконичнее. Вот, например, «Голос в пустыне» – всего один акт.
Испугавшись увлекательного знакомства с лаконичной пьесой, Лена поспешно переменила тему.
– Саша говорит, что на вашем доме часто загораются огни святого Эльма? – спросила она, наливая себе чай из круглого медного самовара.
– Не очень часто, но появляются, – поморщился, словно от зубной боли, сочинитель.– Пойдемте, покажу, что они вытворяют.
Он вывел Лену во двор и указал на блестящий в ровном лунном свете флюгер:
– Видите?
Резвый южный ветер разогнал тяжёлые тучи, и теперь сияющий жестяной кораблик спокойно плыл по ночному звездному небу.
– Вижу, – неуверенно ответила Лена, не понимая, что может быть примечательного в обычном жестяном флюгере.
– Ничего вы не видите, – грустно вздохнул драматург.– Огни святого Эльма постоянно клинят подшипник, флюгер перестает вращаться и поэтому всегда указывает одно и то же неверное направление.
Лена еще раз посмотрела на крышу. Действительно, железный корабль упрямо держал перпендикулярный курс галфинд к довольно сильному южному ветру и стремился строго на запад через поле к дачному посёлку научных работников.
– А у вас, Саша говорил, перед последней грозой огни превратились в шаровую молнию? – закуривая, спросил Мартов.
– Да. Как вы думаете, это опасно?
– Не знаю. У меня, слава богу, такого ни разу не случалось.
– А, правда, что вы прогоняете огни своей метлой?
– Да. Если постучать не обязательно метлой, а любой деревянной палкой по крыше, то огни исчезают, но подшипник это, к сожалению, не спасает, – меланхолично ответил писатель.– Кстати, вам я этого делать не советую.
– А я и не собираюсь, – так же меланхолично согласилась Лена.– К тому же у меня никакой палкой до крыши не дотянешься.
– Знаете, я эти огни несколько раз даже сфотографировал. Качество, правда, скверное. Хотите посмотреть?
Мартов достал из кармана новенький мобильный телефон, но тут из дома вышли Василий Степанович и Зоя Тимофеевна. Поблагодарив хозяина за приятный вечер, они, взявшись за руки и слегка покачиваясь, пошли к калитке. Писатель снова взялся за телефон, но тут одно из выходящих во двор окон с треском распахнулось, из него всунулась Нина и, подслеповато всматриваясь в уличную темноту, зычно прокричала:
– Виктор, ну ты куда пропал?
– Иду, иду, – небрежно ответил мужчина и вполголоса добавил.– Вот фурия, поговорить спокойно не даст.
На крыльце Лена остановилась и, внимательно всматриваясь в слабо освещенное уличным фонарем лицо Мартова, спросила:
– А вы не были знакомы с Ольгой Константиновной Муромской?
Писатель серьезно задумался и, наконец, отрицательно помотал головой.
– Вряд ли. А кто она?
– Знакомая моей мамы, – уклонилась от объяснений Лена.– Просто сейчас мне показалось, что я видела у нее вашу фотографию.
– Все может быть, – неуверенно ответил Мартов и широко распахнул входную дверь, пропуская женщину вперед.
– Спасибо, я еще подышу свежим воздухом, а то что-то голова разболелась, – вежливо отказалась Лена.
– Если вы не возражаете, я постелю вам на диване в маленькой комнате. Там, где вы смотрели телевизор.
– Хорошо, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Оставшись одна, Лена достала из кармана джинсовой куртки тонкую ментоловую сигарету и, закурив, долго разглядывала тонкий ломтик убывающей Луны, зависший над спящим селом.
Когда она вернулась в дом, в зале уже никого не было. На столе гордо сверкал медный самовар с парой чайных чашек, дверь в маленькую комнату была открыта. Диван, как и обещал Мартов, был разложен и постелен, и на нём, тихо посапывая, спал, отвернувшись лицом к стене Саша. Лена, что-то неразборчиво и раздражённо пробормотала, разделась, легла на свободный край дивана и, перетянув одеяло с незваного соседа на себя, по-детски крепко обняла подушку.