Читать книгу Т.Н. - Алексей Сергеевич Иванов - Страница 6

Доминантную установку на любовь у девушек вырабатывают социальные установки.

Банан, наивно надеясь сделать Т.Н. счастливой, раз уж у него не получилось сделать таковым себя, заявился в её расположение на ярко синей двух дверной «слепой» спортивке с заниженной посадкой, чуть ли не цепляя асфальт большими ярко-желтыми линзами противотуманных фар. С двумя большими съемными люками во всю крышу и отстегивающейся от задней арки дверью. Превращая её в подобие кабриолета. Особенно если опустить боковые стекла, эффект был полным. И просто шикарной «саунд-систэмз».

Сразу было видно, что бывший хозяин «Эксы» себя баловал. Позволяя «с барского плеча» и Банану на этой спортивной коляске с откидным верхом иногда побаловать и Т.Н.

То украдкой пробираясь «чигирями» по ночному городу на мелководный, как и все забугорные товары в то лихое время, «Китайский пляж». Чтобы полюбоваться на подымающиеся со дна друг за другом, сверкавшие в свете фар белой пеной, закручивающиеся полутораметровые мощные волны. Словно «тридцать три богатыря» из сказки Пушкина о царе Салтане. Что выходя друг за другом по каменистому морскому дну, разбивались у ног Т.Н., обдавая её лицо солёными сантиментами преданности своей госпоже. Которая пришла сегодня чтобы проверить их боевой порядок. И восхититься тем, насколько они, и в самом деле, сильны и прекрасны! Словно пешие витязи. Сверкающие в мощном свете фар спортивки своими ослепительно белыми кольчугами кружевной пены, богато расшитой бесчисленным бисером втягиваемых в мощный накат жемчужных пузырьков воздуха. Выдавая в них весьма куртуазных мальчиков! Которые невольно выходили прямо из воды, чтобы с ней позаигрывать и хотя бы попытаться очаровать её своей невыразимой у других писателей красотой и крутящимся по гальке, ракушкам, ёжикам, звёздочкам и другим зазевавшимся и выброшенным на мелководье морским обитателям изяществом. Надеясь что хоть одному из них выпадет сегодня удача коснуться её улыбающихся губ своей солёной влагой. Разбиваясь перед ней «в лепешку» о песчаное дно в поклонении неистовой преданности, словно перед богиней. Морей и океанов! Присягая ей на верность. Словно бы добиваясь если и не её руки, то хотя бы её откровенно раскрытого в этот момент навстречу ветру и морю сердца. Очарованного пахнущим водорослями свежим весенним бризом, колыханием складок её одежды ласково касавшимся её чувствительного в ночи тела. Рук, ног, развивающихся волос и осыпая воздушными поцелуями губы, шею, глаза и целуя в обе щеки. По-Ильичёвски горячо! Внезапными резкими порывами. Под торжественный, словно вальс Мендельсона, накат. Посреди сверкающих в такт происходящему волшебству звёзд! Словно гигантская светомузыка. Буквально вознося её к себе, как ещё одну светящуюся от счастья звёздочку, когда Банан выключал фары и они вместе под шумную в эту ночь рапсодию моря любовались в полной темноте внезапно огромными голубовато-белыми загородными звёздами. Протягивая вместе вверх руки и возносясь, втягиваясь без остатка в этот огромный небосвод. Как Кришна несколько тысяч лет назад периодически с той или иной из своих любимых жён улетал к звёздам. Словно Вселенная, «взрываясь» в её объятьях.

То на обратном пути включая на полную громкость музыку. Что он приобрёл за бугром чтобы проверить качество шарманки.

А у ней дома – «втыкая» эти и другие диски в сиди-чейнджер своего музыкального центра с потрясающе чистым и мощным звуком, так же приобретенным им за бугром. Ещё до знакомства с ней. Как и другие забугорные «прелести», прельщавшие к нему Т.Н. С той же силой и нескрываемым магнетизмом, как то прелестное обрутальное кольцо всевластия, которое она уже мысленно одевала ему на палец. Чтобы полностью отдаться! В его власть. Что позволяло Банану благодаря общению с Дезом и Хапером, следившими за музыкальными новинками, и в этом захолустном, на первый взгляд, городишке оставаться на самом острие исторического момента. Её восприятия. Которое он менял. Своим присутствием. При самой сути её телесного существа!

И неожиданно наткнулся на персеверацию былой любви.

Лишь оживив её с новой силой в сто двадцать лошадей. Табун которых Т.Н. уже еле сдерживала в своём сердце. Чтобы не наброситься на него прям в машине!

И уже через пару дней после того, как он окончательно убедился в том, что уже полностью и без остатка «залез ей под шкуру», Банан совершенно искренне спросил её, решая для себя внутреннее противоречие, до сих пор терзавшее его по ночам:

– Почему ты вначале нашего знакомства разводила меня то на сапоги, то на другие вещи? Неужели я тебе тогда совсем не нравился? Ты что, всего лишь со мной играла?

Ведь осознание этого унижения заставляло Банана и сейчас смотреть на неё глазами Виталия – сквозь призму возможного развода. И не доверять ей. Не позволяя себе внутренне расслабиться, довериться ей и упасть уже наконец-то в объятия её всепоглощающей любви. Полностью став Лёшей.

Благодаря женской интуиции Т.Н. всё это тут же поняла и охотно ему ответила:

– Конечно, играла! – откровенно призналась она, облокотившись в постели на локоть и непроизвольно закрыв одеялом грудь. – Потому что тогда я всё ещё смотрела только на женщин.

– На женщин? – не понял Банан.

– А ты думаешь, мне легко было сразу же взять и вот так вот запросто снова перестроиться на мужчин? После этого «женского монастыря», – усмехнулась она, – где два года у меня перед носом мелькали одни только женщины? Ведь как только я откинулась, меня встретил мой бывший парень и сказал, что он всё это время только меня и ждал. И жа-ждал, – усмехнулась она. – Я ему, конечно же, не поверила, – призналась Т.Н., – но по совету Т.К. решила попробовать «как раньше». Но мне это, если честно, совершенно не понравилось. Он не шёл ни в какое сравнение с девушками. С которыми я, задёрнув простынями нижний отсек двух поставленных вместе двухъярусных кроватей, занималась любовью на зоне. Как в монастыре. Создавая там себе маленькие «кельи», – улыбнулась она.

– Теперь понятно, почему ты называла это «монастырём карамелек», – усмехнулся он.

– И вначале мы там любили друг друга с Т.К. – продолжила она. Свою исповедь. – Так сказать, по привычке. Ведь мы и до отсидки иногда с ней делали это у ней на съемной квартире…

– Что-о? – оторопел он.

– Да все девушки иногда делают это, ты не знал? – удивилась она его реакции. – Это вам, мужикам, это почему-то впадлу. Хотя я, кажется, догадываюсь – почему, – усмехнулась она.

– Мы называем таких «говномесами», – презрительно усмехнулся Банан.

«Сразу хочу сказать, что любители настоящей крепкой мужской любви будут весьма мною разочарованы. Тем, что мне так и не дали обстоятельства с ней действительно соприкоснутся. Хотя я однажды и был всем этим просто чудовищно заинтригован! Да чего там врать – далеко не единожды. Но я охотно компенсирую это тем, что выдам тут «на гора» все ваши секреты, мои милые попаданцы. Которые мне удалось пережить (слава богу, что не) на своей шкуре.

А на чьей же ещё? Спросите вы. И поставите меня в тупик.

Ох, интрига, интрига! Как короток её век. Ведь интрига живёт ровно до тех пор, пока она полностью не раскрыта. Как и любая улитка, умирая голышом. На чьей-то сковородке. Заставляя облизываться в предвкушении «горячего».

Поэтому я не знаю, стоит ли, раньше времени, обрывать полёт этой высокогорной птицы выстрелом признания и ощипывать её на глазах у всех? Тем более – дуплетом, двойного признания? Как говорится, «за себя и за того парня». Из обреза скабрезности. Ладно. Поживём, увидим. Её смерть. Или всё-таки даровать ей «жизнь вечную»? – Размышлял Банан, споря со своим потенциальным читателем.

– Хотя, знаешь, – вспомнил он, наконец-то решившись ей тоже, в ответ, признаться, выстрелив из чеховского ружья хотя бы холостым, – один раз я ехал в автобусе домой. Ещё до армии. Вышел на остановке. Как все. И по привычке ходить предельно быстрым шагом, пошел домой. Мы с Лысым всегда так быстро ходили в школу, что никто не мог за нами угнаться. Даже Зяма. Который был чуть ниже меня. Но он и Лысый дружили, так что он постоянно к нам привязывался. Ведь его мать работала у матери Лысого нянечкой в саду детей. Но Лысый никому не давал спуску! Он был немного выше меня, его шаг – больше, так что я еле поспевал за ним. А Зяма – за мной. И так как мы постоянно выходили в школу из своих домов в одно и то же время, мы очень часто вдвоем или втроем шли в школу в одну шеренгу, но разным шагом из-за разной длинны ног. Так быстро, что даже говорить было некогда. И уже возле дома Анжелы, о существовании которой я ещё и не предполагал, меня еле нагнал какой-то тип. Старше меня лет на пять. И задыхаясь от одышки, крикнул мне в спину: «Постой!» «Зачем?» – не понял я. «Да погоди ты!» Я приостановился, и он меня нагнал. «Чего тебе?» «Я ехал вместе с тобой. В том автобусе.» «Ну и что?» «Я хотел бы с тобой поговорить. Давай сядем.» «О чём?» «Да не бойся! Это не долго.» И мы сели на лавочки у подъезда Анжелы. Напротив друг друга. «Чего ты хотел?» – не понял я: чего этому уроду от меня надо? «Я хотел… Его.» «Кого?» – не понял я. «Ну-у… Его!» Указал он мне на промежность. Я на секунду или две завис в недоумении, а потом резко встал и сказал во весь голос: «Ну и наклонности у некоторых!» А когда я пришел на следующий день к Виталию, он выслушал мой рассказ в полнейшей задумчивости. Я думал, он будет надо мной или над ним смеяться, но он почему-то сказал: «Надо быть с такими типами поаккуратнее.» «В смысле?» – не понял я. «Заманит тебя на хату, сделает тебе минет. А из соседней комнаты войдут ещё человек десять и скажут: «Ну, всё, пора отрабатывать!» И пустят тебя по кругу. Этим животным всё равно с кем это делать. Может, он это в карты им проиграл. Вот его и послали найти жертву.» «А если я откажусь?» «Да как ты там уже откажешься?» – усмехнулся он. – Возможно, что это была торпеда, которая только выискивала таких, как ты. Молодых и глупых. Где вас уже ждали. Смотри, по осторожнее там.» Так что я на такие разводки не ведусь.

– Ещё бы! – усмехнулась Т.Н.

– А уже после армии я Козла встретил. – Вздохнул он, решившись уже раскрыть перед ней все карты. Как на духу. – Он сказал, что у него мать померла недавно. И коммуналка теперь его. Полностью! И пригласил меня в гости. Я не хотел идти, так как у меня с ним постоянные трения в детстве были. То он мне морду бил, то потом я ему. Но он сказал мне, что с ним кое-что произошло. И ему просто надо хоть с кем-то поделиться. А никого ближе меня у него уже просто нет. Ведь только в драке узнаёшь человека по-настоящему! Короче, уговорил он меня. После наших драк в детстве, когда он оба раза попадал мне ровно в глаз, и только из-за того, что я тут же терял зрение и оба раза ему сдавался, он навсегда останется для меня Козлом. И не больше. Постоянно напоминая с тех пор мне о нём двумя прозрачными пятнышками от ран в зрачке в правом глазу. Даже после того, как Зяма надоумил меня перестать уже его бояться. И наконец-то его побить. Я был сильнее Зямы, пару раз побил его и он успокоился. А Зяма был сильнее Козла. Которого он легко побил. И не раз. Возникало логическое противоречие. Причём, постоянно – устами Зямы. Да мне и самому было неудобно перед Зямой, что какой-то шибздик, который ниже меня чуть ли не на пол головы и младше почти на год, меня гоняет. Зяма давно уже побил Козла, в то время как я, в конфликтных ситуациях, оба раза ему проигрывал. И осознание этого меня унижалило. Снова и снова. Устами Зямы. Мы гуляли с ним на игровой площадке возле моего дома и тут увидели подымающегося по бетонной лестнице Козла, который намеревался пройти мимо нас домой. «Вот он!» Сказал Зяма. «Стреляй!» Козёл услышал это, но издалека не разобрал на слух и стал приближаться к нам чтобы поздороваться. Я выстрелил ему в ногу пластилиновым шариком из воздушки, сделанной из велосипедного насоса. И передал её Зяме. Козёл, исполненный гневом и возмущением, с воплями на меня накинулся: «Ты охренел?!» Но так как руки у меня были длиннее, чем у него, я врезал ему первым, потом ещё раз, ещё… И понеслась. Ну а после того, как он сразу же не попал мне в глаз, а просто бил по скулам, я обрадовался и начал его лупить ещё смелее. Поняв, что Козёл забыл секрет своего успеха. Видимо, оба раза попадания в глаз были делом случая, решил я, мысля в этот судьбоносный момент особенно остро! Ведь Козёл попадал мне не в левый глаз, как и положено это делать по теориям криминалистов из детективных фильмов, а именно в правый глаз – с левой. Причём – дважды. Когда до него дошло, что в рукопашную он меня не вывозит, Козёл пошёл в борьбу. И я понял, что вовсе не зря я два года уже ходил на самбо. Мы скатились по косогору и упали в канаву, но даже там я его лупил, вдохновляемый Зямой: «Бей его, ты больше его и сильней!» Пока Козёл не понял, что дело не выгорит и не убежал. «Чего ты плачешь? – не понял Зяма. – Ты же его побил?» «Он мне кофту порвал! – показал я ему на вырванный пластиковый замок кофты в красно-синюю полоску. – Мне от матери теперь влетит из-за него!» – соврал я, глотая слёзы. Потому что тело уже боялось Козла, а я заставлял его избивать свой страх. Со слезами на глазах. Через «не могу». Ещё и подбадриваемый Зямой. После этого случая я согласился считать Зяму в классе равным себе по силе. Хотя Лысый и не мог понять и принять моего решения. Постоянно призывая меня его побить. В дисциплинарных целях. Но с тех пор я прощал его огрехи. Козёл, конечно же, через пару недель выхватил меня одного и попытался взять реванш, но я уже смело его побил. Тело тоже поняло, что оно сильней. Закрепив успех! И после этого Козёл не дёргался. Смирился. Мы поднялись к Козлу в коммуналку, он поставил чайник и стал рассказывать о том, что пока я тянул полторашку в армии, он больше года тарабанил на тюрьме. И где-то через пол года, когда ему исполнилось восемнадцать, Козла перевели на другую зону. И он встретил там Боба. «Ну, Шурик Бобенко, помнишь?» – спросил он. «Конечно, помню! Он же мне кличку Банан и дал.» И Козёл наивно обрадовался «своим», думал Боб ему там поможет. «А он взял и опустил меня! – признался Козёл. – Ночью. Заставив сделать минет. А потом уже и остальные, один за другим, стали пытаться меня опустить. Я вначале дрался с ними, защищался как мог, но потом, постепенно, стал официальным Петухом на зоне», – потупился он. А я и говорю ему: «Так для него это нормально, не переживай. Он и меня опустить пытался.» «Когда?» – удивился он. «Да где-то через пол года, как я с подвалом завязал. Пришел, вызвал меня. Мы поднялись с ним на этаж выше, где Колямба жил, на Карандаша из «Мурзилки» похожий, помнишь?» «Ну!» «Он давай у меня про «Салутан» спрашивать, детское лекарство. Они из него какое-то зелье себе варили.» «Да, знаю я!» – кивнул он и стал разливать чай. Бодрый уже такой. Мол, собрата по несчастью встретил. «Я принёс ему пару флаконов», – говорю. «От младшей сестры и брата. Потом мы разговорились, стали вспоминать, как в подвале пили вместе водку по бутылке на троих, иначе не торкало. Выменивая её в очередях за водкой на украденные у родителей талоны. Два талона – на бутылку. Как пиво покупали, давая деньги молодым парням. И те брали из ящика себе пару бутылок за покупку. Как Синяки12 в подвал захаживали и портвейном угощали. А уж когда в подвал диван притащили, то и девчата стали к нам захаживать. Особенно, когда Гвоздь к проводу патрон привинтить догадался и лампочку ввернуть. Чуть ли ни каждый вечер устраивая там посиделки. И хоровое пение. Много ли для счастья подросткам надо? Потом я похвастался ему своим новым ножиком с красивой ручкой из прозрачного плексигласа, какие делают на зоне. Небольшой такой. Мне его дядька за месяц до этого подарил. Тот взял его «посмотреть» и сказал, что он этот ножик себе оставит». «Вот урод!» – не выдержал Козёл. «Говорит, в память о нашей встрече. А потом давай мне моим же ножиком мне же и угрожать. Прикинь? Давай, говорит, минет мне сейчас сделаешь. Иначе я тебя зарежу! И ножик мне в живот направил. Меня так это возмутило тогда, что, режь, говорю! Мне пофигу! Почему? Не понял Боб. Жизнь же только одна. Мне не нужна такая жизнь, говорю, где я кому-то минет делал! Да никто же не узнает, говорит. Успокойся. Всё нормально будет. Я никому не скажу. Да мне-то какая разница, отвечаю ему, кто там будет об этом знать? Мне хватит того, что это всегда буду знать я! И постоянно себя за это ненавидеть. Лучше сразу меня убей. Чтобы я всю свою жизнь не мучился. Он потупил немного, потом сказал, что просто проверял меня. И пошел вниз. Но ножик мне так и не отдал. Хоть я и просил: «Ножик-то отдай!» И так обиженно посмотрел на меня снизу, мол, минет не сделал, так ещё и ножик забрать хочешь? И с тех пор я с ним вообще не разговариваю. Да и переехал я через пол года на Третий. Нам, как многодетной семье, квартиру дали. И почти не встречал его. А если и видел издалека, то обходил пятой дорогой.» «А у меня тогда выбора не было», – отмазался Козёл. «Ну, да, – говорю. – Там-то деваться некуда». – сделал я вид, что хаваю его блевотину. А уже через год я случайно встретил Зяму. Козёл жил с ним и с Бобом в одном подъезде. В соседнем доме. На разных этажах. Пока мать Зямы не вышла замуж, и они к её мужу не переехали. И он сказал мне: «Витька Козлов повесился! Прикинь?! Коммуналка своя была, живи да радуйся! Чего ещё ему не хватало?» И я рассказал ему историю Козла. «А я всегда знал, что Боб подонок!» Сказал Зяма. «Ещё с тех пор, как он мне за Сумскую врезал! Соседку мою по секции. За то, что я начал к ней подкатывать. По-соседски. А она ему пожаловалась. Помнишь, одноклассницу нашу бывшую? Во втором ряду за третьей партой сидела.» «Конечно, помню! – говорю. – Классная была! И глаза у неё, такие, сиамские были. Как у кошки. Только синие.» «Так он уже тогда пытался с ней замутить, а она его всё отшивала, вот он на мне и отыгрался». «Тыкнув тебя в это носом?» «Об свой кулак.» «Мне кажется, это я убил Козла, – признался я, – тем, что я отказал Бобу, а он не смог. И с тех пор он себя ещё больше стал ненавидеть. После моего рассказа.» «Просто, он с детства привык его бояться, вот и «съехал» в самый ответственный момент. – объяснил Зяма. – А ты всегда общался с ним на равных, поэтому и не «съехал». Вот и всё!» «Козёл искал у меня утешения. – говорю ему. – А нашел – смерть. Вот так человека можно нечаянно убить одним словом. Хочешь как лучше, а получается… как всегда.»

– А у нас там по-другому уже и не получалось, – продолжила со сладкой улыбкой Т.Н. свою не менее сладкую исповедь, как только Лёша замолчал, почив Козла «минутой молчания». – Ведь там даже охранниками работают женщины. «Дубачки».

– От слова «дубасить»? – усмехнулся он. Прервав траур.

– Ага. И некоторые из нас иногда делали это даже с ними.

– Или – с их дубинками? – гнило усмехнулся Банан.

– Но потом Т.К. нашла себе подружку покруче. И мне пришлось, как говорится, выйти на охоту! За монпансье. Вскрывая жестяные коробочки предрассудков вновь прибывающих. К нам «на службу». На молитвенные богослужения друг другу. Обучая их не менее трепетно мне служить. А затем буквально на коленях умолять меня снова и снова спускаться в их бренный без меня и моей любви мир, – улыбнулась она, вспоминая те сладкие минуты. – И поначалу мы уже и на свободе продолжали заниматься с ней любовью. По привычке. Но Т.К. вышла на пол года раньше меня и уже давно нашла себе парня. Тут же сняв за его счёт квартиру. Поэтому не всегда шла мне на уступки. Чтобы он не начал её ревновать. А я, по инерции, так и засматривалась только на девушек. На что Т.К. вначале даже руками отворачивала от них мою голову. Постоянно говоря, что здесь надо смотреть уже только на мужчин. Чтобы их использовать. Для того чтобы они покупали тебе вещи, одежду и еду. И оплачивали твою квартиру. И периодически показывала взглядом на привлекательных, по её мнению, молодых людей, проходивших мимо. А когда я снова смотрела на девушек, она командовала: «Фу! Нельзя!» И я, с сожалением, вздыхала. Я, конечно же, пыталась общаться с молодыми людьми, но все они были какие-то грубые и неотесанные. Ни то, что девушки. Но Т.К. постоянно говорила мне, чтобы я привыкала. Они, мол, все такие. Поэтому-то я, поначалу, и тебя воспринимала как одного из них. И пыталась, в русле женской логики, разводить тебя на вещи. И если бы не ты, я так и продолжала бы тогда, по инерции, смотреть только на женщин, – откровенно призналась Т.Н. – Но ты – это нечто!

– Так почему же ты тогда мне всё это время отказывала? – не понял Банан. – Ведь, как ты понимаешь, я не собирался ничего тебе покупать, пока ты хотя бы не внесёшь залог, – усмехнулся он, имея ввиду минет.

– Ну, я всё ещё сомневалась, – призналась Т.Н. – Ведь общаясь с твоим витальным другом, ты тоже был тогда далеко не ангел. Тем более, что когда я уже почти решилась на отношения и повела тебя к своей прабабке…

– Чтобы она нас благословила? – усмехнулся он.

– Ты же сам помнишь, что она мне тогда сказала. Что ты меня кинешь.

– Видать, из-за того, что я тогда плотно общался с этим кидалой. И бессознательно перенимал его повадки.

– И моя прабабка их видела, – поняла Т.Н.

– А может быть она видела то, что это ты тогда хотела меня кинуть, разведя на сапоги. И прабабка просто дала тебе понять, что у тебя это не получится, – усмехнулся он. – Ну так что, кому из нас ты веришь теперь?

– Конечно – тебе! Что за вопрос? Тем более, что ты уже стал совсем-совсем другой.

– Честно-честно? – протараторил он игрушечным голосом.

– Я же не знала ещё какой ты, на самом деле, нежный, – улыбнулась она. – Если честно, тогда ты был немного другой. Немного грубее и настойчивей.

– Я был ровно таким, каких вы и любите! – горделиво усмехнулся Банан.

– Да. Но – не я, – напомнила ему Т.Н., закатив глаза в небо своей любви, взывая к Лёше. – Если честно, ты даже ещё нежнее, чем девушки.

– Так что, теперь ты сможешь любить и мужчин? – не понял он.

– Да, – прошепталая вода чуть слышно. – Спасибо тебе, что ты есть. Ты вернул меня к нормальной жизни.

– А я-то думал, что ты будешь любить только меня, – надул он губы.

– И как я в тебя только влюбилась? – усмехнулась Т.Н., ударив его пальчиком по надувным губам. – Ты невозможен.

– Это потому, что для меня уже нет ничего невозможного. Я кончился, – признался он. – «Заставляя видеть цель жизни уже не в истине, а в нежности.…»13 И теперь я – весь твой.

– Значит, ты уже не сторонник грубых наслаждений? – заключила Т.Н. с усмешкой.

– Наслаждения, как я понял от твоих кузенов, не бывают грубыми, – усмехнулся он в ответ. – Только – отношение к наслаждениям. И люди, не умеющие правильно их получать.

– Так что, выходит, что бывают правильные и неправильные способы их получения? – делано удивилась она. Сделав вид, что не понимает о чём речь.

– Конечно. Иначе слово «грех» давно бы выбыло из употребления. Люди, слепо кидающиеся в пучину наслаждения и не умеющие контролировать свои эмоции, перестают контролировать и свои поступки. И в конце концов, становятся его рабами. Дураками не рождаются. Ими – становятся.

– Те, кто неправильно получает наслаждение? – улыбнулась она.

– Поэтому проще отказаться от них вообще.

– Так и возник феномен Будды? – усмехнулась она.

Но вначале этому мешал Вовочка, то и дело внедряя в него на «Зеленом лугу» в рубиновом Городе курс экономики:

– Нищета – это те, кто ни-щетают денег. Они их не считают, и поэтому они у них и тают, – анекдотично усмехался Вовочка. – Мне потому и удается содержать жену и ребенка и при этом ещё и постоянно куражиться, не ходя больше в море, что я думаю тут за каждую копейку. Не покупая ничего из того, что у меня просят девушки, предварительно не заручившись их согласием компенсировать натурой мои расходы. – поучал он. – Запомни, каждая копейка, которая выходит из твоих рук, должна к тебе же и вернуться. В том или ином виде.

И своими «капитальными» заклинаниями вызывал из туманного капища его подсознания Фила. А тот, дабы избежать надвигающейся лавины чрезмерной рационализации разума, окапывался в поэзии. И случайно отрыв в себе талант археолога, кропотливо обнажал от наносов Лёшу. Покрывшегося гигантским слоем глины разочарования в себе после потопа слёз.

«Приятно в мартовский фланелевый сезон первопроходцем вырядить в иероглифы следы. Как мрачный люк, задраив комнат бастион, прогулкой выбрить личико души! Руками антиквара нежить зелень трав, бродить, припоминая летний город. Хотя, сорвав лохматый снежный шарф, земля ещё в плаще гуляет чёрном.»

Поэтому о Банане в тот период толком-то не было и речи.

Вернее, он был, но чисто механически. Даже во время секса с Т.Н. думая совершенно о другом. А то и – о другой. Чем лишь невольно растягивал или расцвечивал исполнение этого вечернего ритуала. Начав вдруг относится к ней с той неистовой нежностью и благоговением, словно бы под ним сейчас оказывалась вовсе не она, а… Джонсон. По малейшему требованию Т.Н. кладя своё тело на жертвенник её постели.

Не удивительно, что Т.Н. cтала говорить тогда, что он – чудо из чудес! И вечерами дарила ему минуты (часы, казавшиеся минутами) блаженства. Когда садилась ему на колени и из глаз её исходил, истаивал такой нежнейший свет неземной любви, что он уже ни разу не жалел о том, что пустился в дрязги эксперимента.