Читать книгу Жизнь ни за что. Книга первая - Алексей Сухих - Страница 11

Новый 1959 год начался для Сугробина, да и для всех студентов института шикарным балом, длившимся два дня. Залы, коридоры, лестницы были обустроены как в сказке: кругом ёлки, ветки еловые, гирлянды, тайные фонари, сюрпризы. Наверное, такой шик был сделан руководством института для большего слияния и дружбы вновь созданного коллектива, в котором только первокурсники были студентами именно этого института. Леонид на целине перезнакомился с большей половиной студентов, размещённых в совхозе. Была среди иих девушка из комитета комсомола, которая летом 57- го ездила в Москву на фестиваль молодёжи и студентов и не один вечер на целине просвещала его событиями фестиваля. И он получил от неё пригласительные билеты на оба дня и оттянулся до упора. И завязал массу новых знакомств.

Обучение – вид теоретических познаний на которых куётся специалист. Но студенческая общага это и жизнь, и сон, и дискуссионный клуб, и консультации по всем вопросам. И всё это по деньгам ничего не стоило. Учиться Леонид продолжал старательно, так как твердо решил успешно работать в промышленности и в науке. Как он успевал со всеми делами в тот год, Лёнька Сугробин впоследствии и сам не мог понять Кроме общей учебной программы ему с Клещёвым надо было дополнительно сдать экзамены по пяти дисциплинам, выполнить самим себе поставленную программу самообразования, включавшую литературу, музыку, театры. концерты, занятия спортом. Он продолжал много читать. В читальном зале института по вечерам задерживался допоздна, просматривая и прочитывая толстые журналы, начиная с «Иностранной литературы» и новые романы иностранные и отечественные. Была более или менее свободная пора. И в журналах и в газетах иногда позволяли себе редакторы помечтать в обзорных статьях. Для целостности продолжил занятия в духовом оркестре института и в секции бокса, которые начал ещё в Ленинграде. Оркестром руководил тромбонист из оперного театра. Леонид с ним подружился, и при посещении театра они дружески общались, курили и театрально сплетничали. И всегда Леонид старался быть бодрым, улыбающимся и не терять полноценное чувство юмора. Чем он жертвовал, так это кино и танцевальные вечеринки. Фильмов стоящих были единицы. А для танцев нужна была девушка, которую он в своей зацикленности не искал.

Он познавал мир и развивался.

Оперный театр был заполнен зрителями на всех этажах. В партере господствовала местная творческая элита, чопорно раскланиваясь между собой и снисходительно оглядывая случайных и незнакомых. На остальных этажах публика была самая разношёрстная, разночинная по дореволюционной оценке. У Сугробина с Чащихиным билеты были на первом ряду амфитеатра. Давался «Евгений Онегин» при бенефисе молодого тенора в роли Ленского. Бенефис друзей особенно не интересовал. В перерыве они курили в оркестровой курилке с тромбонистом и болтали ни о чём, т.е. о женщинах. Леониду понравилась балериночка, и он расспрашивал Максима о ней.

– Что о ней рассказывать!? Балеринками надо интересоваться в училище. Они там ещё не артистки, а школьницы. Они поддадутся. А в театре молодухи ищут мужей, и их на свободную любовь не подтолкнёшь.

– А меня студентка из училища кинула. Я с ней целый год дружил. А сейчас без девушки и у меня самые хорошие намерения на балерин, – сказал Чащихин.

– Студенты для серьёзных намерений им не годятся. На что ты будешь семью кормить? Но ребята вы видные. Найдём подходящий случай и познакомимся, – продолжил Максим. – Но я вам всё сказал.

Звонок прервал разговор, и друзья решили продолжить тему после сессии.

Бесшумно раскрылся занавес, открывая декорации, изображающие зимний лес, большую поляну и человека сидевшего на пеньке устало и задумчиво. В зале захлопали. Запели скрипки. «Что день грядущий мне готовит…», – запел человек, сидевший на пеньке. Это был бенефициант.

По православной земле России шагали святки. По ночам в поднебесье и по земле шастали бесы и смущали добрых людей. Ангелы как могли защищали праведников, но православные обоего пола пили вино, вкусно закусывали и веселились. Сугробин в читалке тяжело захлопнул книгу по гидравлике и посмотрел на часы. Восемь. По его графику учебники закрывались. Можно было переходить к беллетристике. Но внутренний голос отнекивался от навязываемой программы самообучения. «Ладно!» – сказал уже сам себе Сугробин, – поленимся сегодня. Видел объявление, что в актовом зале какой-то концерт. Туда и заглянем». Он защёлкнул крышку балетки и пошёл туда, где развлекают.

В актовом зале действительно был концерт самодеятельности. Людей, в основном студентов выступавшего факультета, было ползала. И всё шло достаточно заурядно, пока ведущий не объявил, что выступает Ольга Бельская. Раздались аплодисменты. На сцену вышла тёмноволосая девушка и запела известную арию из известной оперы.

«Ох, истомилась, устала я. Ночью и днем, только о нём…».. Пела девушка хорошо, чувствовалась школа. Бурные аплодисменты были ей наградой.

Прослушав ещё несколько номеров, Леонид покинул зал, и шел по коридору, размышляя о том, куда ему податься, пока время ещё детское. Хорошо бы встретить друзей!? Но где их встретишь. Друзей надо было разыскивать, а где разыскивать было неясно. И увидал одиноко стоящую певунью и его вдруг повело —

– Извините, девушка. Я Вас видел на сцене. И не для меня ли Вы пели, не по мне ли Вы истомились. Я действительно долго пропадал в другом городе, прежде чем нынче появился перед Вашими глазами.

И прежде, чем она собралась его отчесать (а это было понятно по наполнявшимися яростью глазам), он извинился перед ней, сказав, что ему очень понравилось её пение, и она сама тоже очень понравилась. И попросил разрешения здороваться с ней при встречах. На что получил благосклонное разрешение, смог представиться и при прощании унести её приветливую улыбку.

Оля ему понравилась. Но было видно, что она кого-то ожидала, и он поспешил уйти.

– Я покидаю Вас унося в сердце надежду на скорейшую встречу для того, чтобы сказать Вам «Буэнос айрес, синьорита!» – сказал он и поклонился..

Она махнула ручкой и приветливо улыбнулась.

Спустя час он продолжал бесцельно идти по улице Карла Маркса, украшенной неярким светом немногочисленных неоновых вывесок и реклам. Ужин из двух сосисок и французской булки лежал в балетке, но ни есть, ни в тёплую постель ему не хотелось. Леонид остановился на площади у оперного театра и закурил. Навстречу ему по аллее шла молодая женщина в «стиляжьей» шубке и сапожках. Это была Оля. Она улыбнулась.

– Буэнос тардэс, синьорита»! – поклонился Лёня.

– Где Вы изучили испанский язык? – спросила Оля.

– Это португальский. До сегодняшнего вечера, когда Вы признались, что истомились в ожидании меня, я готовился для профессии международных общений. И по полсотне слов меня обучили на десятке языков.

– У меня таких познаний нет, и я просто скажу «Добрый вечер».

– А я безумно рад, что, обозначавшаяся весьма туманно, наша встреча состоялась так быстро. Я шёл совершенно бесцельно и вспоминал, как Вы пели, и эти минуты между нашими встречами были наполнены Вами. Я почти ещё никого по настоящему не знаю в этом городе. Ещё и полгода не прошло, как я здесь появился. И сразу целина, и занятия свыше макушки, да ещё самостоятельные самообразовательные программы, и до сдавать кое—что надо. На приятные знакомства никаких минут не остаётся.

– «Приятным знакомством» Вы называете встречу со мной!?

– Любой мужчина знакомство с Вами назовёт приятным. А я тем более, так как знаю, что Вы не только очаровательная девушка, но ещё и прекрасная певунья. Но я, конечно, далеко не первый, кто сказал Вам, что Вы очаровательны.

– Это так, но Ваши слова мне приятны, если они искренни, а не стандартный штамп человека, как видно, кое-что повидавшего.

– Кое-что я действительно повидал. Суровое море, к примеру; арктические льды, дворцы, музеи и театры Ленинграда. А больше ничего и я совсем ещё малообразованный провинциальный подражатель стиляг.

– Я тоже, пожалуй, подражаю, – отозвалась Оля.

– Тогда почему поёте грустные арии, а не лихие песни. Вам бы репертуар Лолиты Торрес, был бы бешеный успех. А так и арии грустные и сами в грусти от спетого. Наша подкорка остро реагирует на содержимое наших мыслей.

– Я грустный романтик по внутреннему содержанию.

– Вот и познакомились, – улыбнулся Сугробин. – Я тоже романтик, только оптимистический. И такой чудесный вечер знакомит нас.

Зимние вечера сами по себе романтичны. А это вечер просто зачаровывал.. Было не по-уральски тепло. Лёгкие облака не скрывали луну и опускали на землю редкие мягкие снежинки. Романтик разыгрался в Леониде.

– Хочеться петь, – заявил он.

– Очень даже интересно.

Он пел негромко, держал мелодию. Оля улыбалась. Минорное настроение, с которым она встретилась с Лёней на аллее, исчезло. Мир был добрым и надёжным с этим неизвестно – нечаянно возникшим парнем в её ауре. Оля жила с родителями в двухэтажном доме дореволюционного стандарта и постройки недалеко от городского сада. На прощании он поцеловал её пальчики, а она стукнула его по шапке перчаткой.

Двадцатилетняя девушка Оля Бельская, студентка третьего курса, готовилась к зимней сессии. Дома никого, кроме неё, не было. Она просмотрела собственные записи лекций, закрыла глаза для повторения текста зрительной памятью и, беззвучно повторяя технические термины, вдруг произнесла: « Буэнос Айрес, синьорита!» Произнесла и открыла глаза. На открытой странице тетради была крупно выведена формула с определённым интегралом и только. Никаких упоминаний о синьорите. «Надо же!» – встряхнула головой Оля, поднялась и подошла к трюмо, рассматривая себя во весь рост.

– Буэнос Айрес, синьорита, – произнесла она, делая реверанс перед зеркалом. – Буэнос Айрес, Аргентина. – И добавила, – вот ведь, чёрт, привязалось.

Студента Сугробина Оля помнила только несколько минут перед сном в день знакомства. Она жила насыщенной жизнью, в которой не было места случайным знакомым. Она училась, музицировала и пела, каталась на коньках и была наполнена всепоглощающей любовью, как ей думалось. Только объект её любви находился в далёком лагере строгого режима. Они учились вместе с первого класса и дружили с того же времени, как только их усадили за одну парту. И влюбились друг в друга и любили, и ничто им не препятствовало. Но жизнь прожить, пусть это стандартно, действительно не поле перейти. На загородной прогулке, при переходе поля, юной парочке встретились подогретые алкоголем трое добрых молодцев. Двинули они её друга палкой по голове и поволокли девушку в кусты. Но не робкий оказался паренёк. Очнулся от удара, вынул из кармана складенёк, догнал, растягивающих на земле его девушку полузверей, и воткнул нож в шею первому, который держал Олю за ноги. Тот только хрипнул и повалился набок. А мальчик, не останавливаясь, с размаху полоснул второго поперёк испуганной хари, и кинулся за третьим, который отпустил руку девушки и бросился бежать. Залитая кровью порезанных сволочей, Оля беззвучно плакала, обняв белую берёзку. А потом приехала милиция, и всё закончилось как в плохом детективе. Складенёк был охотничьим с достаточно большим лезвием и первому насильнику, попавшему под удар, лезвие перерезало артерию, и он умер от потери крови. Второму нож рассёк лицо от правого виска через глаз и нос до левой скулы. Лицо было изуродовано, и глаз вытек. А изнасилования не произошло! То есть, вроде и драки не было, а было неоправданно жестокое нападение психически ненормального на трёх спокойно отдыхавших на природе людей. Десять лет получил Олин паренёк. И она на суде поклялась, призвав Бога в свидетели, что будет ждать его. Что только он будет её мужем. Всё это случилось полтора года назад. Но этого Сугробин никогда не узнает. И, закончив институт, останется в полной уверенности, что женские поступки не для мужского понимания.

Буэнос Айрес, синьорита! Оля была молода, красива, романтична. Она поклялась выйти замуж за того милого, далёкого. И она сдержит клятву. И любовь переполняла её, но отдать её она своему любимому не могла. И томительно неосознанно ждала какого-то выхода и когда пела свой любимый романс – арию, то это была чистая правда. Истомилась она. Нерастраченная весна алым маком цвела в её груди холодной зимой.

Оля пропела куплет громко, с чувством. Улыбнулась ещё раз себе в зеркало и решила поехать в институт, в читалку. «Буэнос Айрес», – пожелала она своему отражению.

Оля спустилась в гардероб главного корпуса и увидала Сугробина, прихорашивавшегося перед зеркалом. У него что- то не получалось с высоким коком и он морщился.

– Привет, – сказала она Сугробину, появляясь рядом, – извини, я не успела выучить португальский и не знаю, как сказать «добрый день» по-португальски.

– Оля! – выдохнул Леонид. – Как хорошо, что я тебя вижу.

Было видно, что он действительно искренне рад встрече.

– Очень приятно видеть, что тебе рады.

– «Буэнос диас, синьорита». Я купил билеты в кино, специально для тебя. Американский фильм «Рапсодия» с какой-то кинозвездой в главной роли. В семь тридцать вечера в «Художке».

Оля собиралась сказать, что у неё дела, и она не может, но сказала —

– Хорошо. В семь часов у кинотеатра.

Молодая и красивая Элизабет Тейлор крупным планом на широком экране роняла натуральную слезу. Леонид посмотрел на Олю. Такие же слезинки выкатились из её глаз.. «Ох истомилась устала я…», – припомнилась ему грустная ария и весь её печальный образ в минуты знакомства. « У всех свои страдания в двадцать лет», – подумалось ему, и он легонько пожал Оле руку. Она посмотрела на него как-то виновато и улыбнулась, сжав его пальцы в ответ.

Фильм являлся мелодрамой среднего содержания, но всё было красиво, трогательно и Оля показалась Сугробину похожей на Элизабет.

– Ты похожа на Элизабет, – сказал он ей, когда они шли после сеанса.

– Чем же?

– Такая же красивая.

– Не надоело. Вчера весь вечер повторял.

– Тебе что, надоело слушать.

– Нет.

– Тогда я тебя поцелую. – сказал быстро Леонид и также быстро повернул её к себе. Звук сочного короткого поцелуя раздался в морозном воздухе.

– Ну вот, теперь ещё и простуда на губах выступит, – задумчиво произнесла Оля, – вот тебе за это. – И также коротко и сочно поцеловала Леонида…

– Давно не целовалась, – говорила она, отрываясь от него. Они стояли в тени заиндевевшего старого тополя у её дома. – Но ты не задирай нос, не думай, что пленил с первого взгляда. Просто моё желание и ты сошлись в одно время в одном месте. И потому мы стоим и целуемся. А завтра, возможно, я и замечать тебя не захочу.

– Но это будет только завтра, – ответил Леонид и привлёк девушку к себе.

Начало Нового 1959 год отметилось внеочередным ХХ1 съездом КПСС. Он не был нужен ни партии, ни народу. Он был нужен лично Хрущёву, чтобы затвердить его победу в борьбе за власть. Берия был уничтожен, Жуков уволен на пенсию, антипартийная группа рассеяна, Булганин отодвинут, Ворошилов пришипился, и из-за спины нового вождя не вылезал. На экранах телевизоров повторялся часовой ролик «Наш Никита Сергеевич». Как не радоваться, как не блистать. Верный ленинец во главе Ленинского ЦК. Смято сталинское административное устройство. Заменены пятилетки на семилетки. Вместо обычных скромных исполкомов введены советы народного хозяйства – СНХ. Тут-то народ и прихватил нового вождя. Что такое СНХ? Стране Нужен Хозяин. Где взять? Читаем с обратной стороны ХНС – Хозяин Нашёлся Сам. Кто? ХНС – Хрущёв Никита Сергеевич. Съезд аплодировал новому хозяину. Народ подсмеивался. Через три года в стране были введены хлебные карточки (талоны)

Сессия началась 30 января и прошла блестяще для Сугробина, как никогда. Он все пять экзаменов сдал на отлично, обрубил хвосты, похвастался успехами попавшейся навстречу Бельской, сказал ей, что его не будет две недели, и уехал в лыжный поход по Южному Уралу. Бельская только и успела крикнуть вслед: «Скажи, как по-португальски «Прощай навсегда!» Лёнька не слышал. «Балбес!» – обругала его Бельская, но почему-то ей стала грустно на мгновение.

Всё началось с Женьки Крюкова. Группа сдавали гидравлику. Это был третий экзамен. Сугробин подошёл на экзамен к середине дня, и болтал ни о чём с Крюковым, дожидаясь своей очереди на вытягивание билета. И вдруг тот спросил:

– Слушай, а ты умеешь ходить на лыжах?

– Даже с крутых горок могу».

– Так это как раз и надо! – почему-то обрадовался Женька. – Понимаешь, тут группа собирается в лыжный поход по южному Уралу. Деньги на проезд и питание выделены профкомом. Юрка Балутин (студент с нашего курса) руководитель, пригласил меня и просил найти ещё пацана для полного комплекта. С железной дорогой 12—15 дней».

Как жителя континентальных равнин, Сугробина всегда привлекали море и горы. Море он повидал. Потому, не задумываясь, сказал, что согласен и начал собирать рюкзак. Сессия была сдана. Спортивная группа из одиннадцати человек (три девущки и восемь ребят) собралась в свободной аудитории для знакомства. Каждый получил от руководителя деньги и список продовольствия, который он должен был купить и уложить в свой рюкзак. Рюкзаки и спальники были взяты напрокат в турклубе. Потом на физкафедре получили лыжи с ботинками и разошлись, чтобы назавтра быть к шести вечера на вокзале. Группа туристов боевая к шести вечера подтянулась к вокзалу с набитыми увесистыми рюкзаками и лыжами. У девчонок на ногах были валенки, ребята обулись по готовности к немедленному становлению на лыжи в кожаные лыжные ботинки. Когда все собрались, командир вынул кинокамеру 16 мм, построил всех в ряд перед светящейся вывеской вокзала, провёл по группе неторопливой очередью стрекотавшей камеры и произнес проникновенную речь, что он за нас в ответе, и мы должны его неукоснительно слушаться и не совершать глупых поступков. Все послушно закивали и пошли на посадку. Путешествие началось. Все вагонные поездки почему-то начинаются с еды. И едва поезд тронулся, как Крюков заявил —

– А не начать ли нам путешествие с ужина. Глядишь, и рюкзаки полегче станут Некоторые потянулись к рюкзакам.

– Стоп! – сказал Балутин. – Кто у вас командир и кого надо слушаться. Попрошу внимания. Для начала назначим завхоза. Предварительно у меня был разговор с Людмилой.

– Это я, – сказала крупная девушка, чуть приподнявшись с места.

– У неё не было времени в институте и потому она начнёт свою работу сейчас. Я ей передаю списки, по которым вы все приобрели еду, она будет распоряжаться, что выдать для уничтожения и когда. А у кого когда рюкзак полегчает, это уже как в картах… И ещё. Кинооператором похода буду я, штатными фотографами Крюков и Сугробин; медбратом и хранителем медикаментов будет Слава Кириллов. А сейчас пусть завхоз посмотрит, что она может вынуть из своего рюкзака на ужин.

Получив команду командира на ужин, завхоз оперативно распорядилась, и все дружно принялись за профсоюзную пищу. Путешествие наше должно было пройти между Уфой и Челябинском через горы южного Урала, через города Юризань, Бакал, Сатка и др., было 1-ой или даже 2-ой категории сложности, т.е. самыми низкими в градации туризма. Никто в категориях, кроме руководителя Балутина не разбирался. И никто не был в настоящих горах и всем равнинникам было любопытно: какие они эти горы и высота высшей горы южного Урала в 1638 м с загадочным названием Яман-тау, вдохновляла. Уже потом, бывая на восхождениях в горах Кавказа и Тянь-Шаня, и, разглядывая в упор Ключевскую сопку на Камчатке или оглядывая Кавказ с Эльбруса, Леонид понял всю притягательность гор.

После еды все засопели, немного поболтали ни о чём и разлеглись по полкам, благо вагон был полупустой. Сугробину показалось, что он только закрыл глаза и тут же услышал голос проводника, попросивший подниматься – уже Свердловск. В Уфу кратчайший путь лежал через Свердловск, Челябинск. В Челябинске группа села на московский поезд и сошла на намеченной станции уже в Башкирии. По команде туристы построились в две шеренги, и вышли пехом на край посёлка. Там встали на лыжи и пошли по маршруту. Марщрут прокладывал Балутин по фотокопии карты – десятикилометровки. И как было сказано при распределении обязанностей – кинооператорскую работу взял на себя Балутин, фотографами работали Крюков и Сугробин.

Шли полями, лесами, буграми. Очень часто бугры совмещались с лесом. Но какая бы не была местность – всегда шли по целине. Первый прокладывал лыжню, остальные за ним. Непростая это работа и потому первого регулярно меняли метров через пятьсот. Рюкзаки давали, что называется, «прикурить». В день делали километров до тридцати, но в первый день прошли не более двадцати Шапчонки мокли от пота, глаза слезились и любоваться ландшафтами начали лишь на третий день. А первые километры были очень смешными, но безмятежно смеялись только когда уже сидели в поезде, отвозившем назад. Сначала начали вытягиваться ремни у рюкзаков и смещаться плохо уложенные банки, кидая туристов сбоку набок и с ног долой. Упавший головой вперёд, накрывался рюкзаком и только мычал залепленным снегом ртом, призывая на помощь. Встать самостоятельно было невозможно. Через несколько часов под незлобные насмешки Балутина и, призывая на помощь накопленный за предыдущую жизнь юмор, измотанные борьбой с природой и собственным неумением, начинающие туристы – лыжники встали на ночёвку в сельской школе. В сторожке была печка с плитой. Ночевали всегда в населённых пунктах: в школах, в красных уголках, иногда и у гостеприимных селян.

– Кто умеет готовить? – спросил Балутин.

Тяжёлое молчание было ему ответом.

– Тогда так, – сказал наш командир и вынул блокнот, – я ещё в поезде всё наметил. Каждый день трое в наряде: одна девушка и двое ребят. Меню на сегодня – суп макаронный с тушёнкой, колбаса «Любительская» с отварной картошкой и какао.

Первыми в наряде оказались Крюков с Сугробиным и хохотушка Алочка с их курса, но из другой группы.

– Ну вот, Алочка, – хмыкнул Крюков, – не было никого и вдруг у тебя сразу два мужика. Теперь на какао гадать будешь, кого выбрать…

– Картошку чистить умеешь, – спросила Алочка Сугробина.

– Приходилось.

– Тогда бери продукт и чисти. На одиннадцать человек по двести граммов на человека. В общем, два с половиной килограмма очищенного и вымытого картофеля с тебя. А тебе, балабоша, – повернулась она к Крюкову, – принести дрова, растопить печь, принести воду два ведра и…

– Хватит, хватит, – замахал руками Женька и, накинув куртку, выскочил на улицу за дровами.

От сытной и вкусной еды все повеселели и тяжёлый марщрут показался просто забавным. И Крюков, укладывая чисто вымытую посуду, заорал что есть мочи, напугав местного кота —

Горная страна Урал в своих средних и южных областях не обладает величественными цепями хребтов с острыми пиками, сверкающими вечными снегами. Всё равнинно мирно. По домашнему бегут цепочки холмов, пересекающиеся шоссе, просто дорогами и тропинками, проложенными без особых затруднений в нужных человеку местах. И местное население горцами назвать никак невозможно. Стоят деревеньки на ровных местах по берегам речек и ручейков, бороздят трактора по плодородным землям, в рудниках копают руду. Золото только никто уже не ищет. Но для равнинного человека всё это необычно и красиво. И стрекотала кинокамера, и щёлкали затворы фотоаппаратов.

О принадлежности к горной стране Южный Урал напоминает горой Яман – тау и её окрестностями. Поход тургруппы официально обзывался, как поход по горному южному Уралу. И группе предстояло покорить гору Яман – тау без предварительной подготовки. Ближайшее село, куда группа подошла к вечеру и остановилась у гостеприимных хозяев, от горы было в 18 км. Весёлый разговорчивый хозяин пятистенки, хватил стаканчик самогонки, видимо ежедневный, весь вечер вёл разговоры «за жисть», и рассказывал байки про гору Яман – тау. Засиделись, но утром встали пораньше, в темноте, и вперёд. Восемнадцать вёрст и всё дорога в гору. Километров десять в темноте и утренних сумерках шли по автотракторной заметённой позёмкой колее. Потом трасса закончилась, и пришлось тропить след по просеку между соснами и берёзами. Километра за три до вершины лес исчез и гора нарисовалась в утреннем солнце заснеженным, ровным огромным бугром. С высоты покорители оглядели окрестности и признали, что Урал – страна горная. Во все стороны в горизонт уходили цепочки гор, покрытые лесами. Дул ветер. За полкилометра до каменного тура, фиксировавшего высшую точку, идти на лыжах стало трудно, и воткнув их в снег кучкой, туристы покорили вершину пёхом, проваливаясь в снег до пояса. Было очень свежо, но командир забрал записку в ящичке, прижатом камнями, и положил свою, удостоверив, что в такой-то день, в такой-то год, преодолев необычайные трудности, недоедая и недомогая, отважная группа туристов в составе… покорила вершину. И кинофотосъёмка, запечатлевшая исторический факт.

Короткий зимний день восторженные туристы растратили на празднование победы. Спустившись с горы в лес, развели большой костёр, сделали чай. Каждый получил по банке тушёнки. Обед закончился мороженым из сгущёнки и снега. И все чему- то радовались и не заметили, что стало смеркаться. И удивились, когда наступила темнота.

– Ребята! – сказал командир. – Лыжня проложена. Никто с неё не сходит, от видимости переднего не отрывается. И не падать. Впереди идёт Кириллов, я последний. Вперёд.

Восемнадцать километров и всё под гору прошли за полтора часа. У дома нас встречал всё такой же, как и день назад, весёлый хозяин.

– Ну, слава Богу, вернулись. А то я забеспокоился. Давайте-ка за самовар. Хозяйка токо что раздула.

Так и вышли туристы на железную дорогу к поезду Москва – Челябинск, сели в вагон и в родные края снова через Челябинск, Свердловск. И никто из них не прочувствовал, что они находились совсем рядом от государственного ядерного центра, где создаётся советское ядерное оружие, где произошла авария и выброс радиоактивных составляющих в окружающую природу. Последствия этой аварии продолжают разгребаться и в ХХ1 веке. Через неделю после возвращения командир проявил плёнки и представил фильм на обозрение. Все получили значок «Турист СССР». Сугробину он нравился и он носил его пока не получил значок «Альпинист СССР».

После турпохода Леонид поехал в Горький на пару дней. Его старший брат после учёбы в Ленинграде распределился в Горьковское предприятие и работал начальником поисковой партии, пропадая с мая по октябрь в тайге в восточных районах страны, обрабатывая материалы экспедиций зимой в тёплой конторе с тёплыми туалетами. Он и зазвал братишку посетить его. Жил он на квартире вместе с тремя сослуживцами в одной комнате двухэтажного частного дома на Казанском шоссе. И их коллективная жизнь ничем не отличалась от студенческой. Рядом с ними на втором этаже ещё жило несколько квартирантов женщин и мужчин. Так что когда Леонид заявился субботним вечером – у них в доме было весело. Лёня выглядел цивилизованно, и его приняли хорошо. Зимний город впечатления не произвёл. Кремль с низкими башнями, засыпанными снегом, выглядел угрюмо. Но зимой и Ленинград не сверкал красками, а из окна десятого этажа выглядел совершенно ужасно крышами домов Х1Х века, заставленными бесчисленным частоколом труб, чердачных окон и всевозможных уродливых надстроек, покрытых грязным от копоти снегом. Поэтому Леонид к виду города не придирался. Брат и его друзья жарко приглашали Лёню распределяться на работу в Горький. «Надо дожить», – отвечал он.

Ольга Бельская и Леонид Сугробин учились на разных факультетах и в смутный период становления института время сессий и каникул у них не совпадали. Он сдал сессию и отвалил в турпоход, а она училась. Потом она заметила, что группа из похода вернулась, а Сугробин не объявился. Она говорила себе, что он для неё никто и злилась, что думала о нём. Он тоже не забывал о ней, но был поход, была необходимость съездить к брату в Горький. Родителей навестить не удалось, и от этого ему было неуютно. Но пока он ехал из Горького в Пермь, сумел написать Ивану Макаровичу длинное письмо со всеми подробностями прошедшего отрезка жизни и успокоился. Вернувшись в институт, Леонид первым делом нашёл Бельскую и, не позволяя ей рассердиться, объявил, что через три дня ему исполняется двадцать лет.

– Так! – сказала Оля. – В общагу к вам я не пойду. На ресторан денег у тебя нет. Какие у нас ещё варианты?

Сугробину было грустно, грустно.

– Не грусти. Придёшь ко мне, и будем пить чай с пирожными.

– Отлично, Олинька, – сказал Сугробин и пришёл к Оле с тремя розами и бутылкой шампанского.

Весной в середине мая брат Сугробина, Валентин Иванович, следуя со своей партией через Пермь на Северный Урал со штаб – квартирой в Верхотурье,33 пригласил телеграммой Леонида встретиться на вокзале. На станции Пермь П поезд стоял полчаса. Лёня встретил брата на перроне с фотоаппаратом. Фотик был неразрывен с Леонидом везде и отмечал все события его жизни. Портативный, с убирающимся объективом, он без футляра легко и незаметно ложился в карман пиджака. Но на перроне какой-то железнодорожный чин велел убрать фотик и не снимать. Тогда братья занялись другим делом. На перроне от ресторана стояли столики с борщами и прочим, чтобы пассажиры с поездов могли основательно подкрепиться. Тут же можно было заказать и водочки. Старший брат заказал по сто пятьдесят и по бифштексу. Когда приели бифштекс, попросил повторить водочку. Поезд шёл по горнозаводской линии и впереди была станция Пермь 1. «Поедем до Пермь 1», – пригласил старший младшего в вагон. На станции Пермь 1 поезд стоял ещё десять минут, за которые братья успели сбегать в буфет и опрокинуть ещё по соточке. Было совсем весело, и Лёнька решил ехать до Мотовилихи. Там поезд стоял всего две минуты и старший, выпрыгнув для прощания на насыпь без перрона, едва залез обратно. «Нацеливай на жизнь в Горьком!», – крикнул он из дверей на прощанье. «В Горький!?» – пробормотал Лёнька, – мне бы до общаги суметь добраться.

Лёнька стоял на углу возле дома Эммы и обнимался со столбом, когда Эмма его и заприметила.

– Мальчик мой! Где же и по какому случаю, – отрывая его от столба, спрашивала Эмма.

– Бра… та в..стре..чал и п… проводил. Я..я его лю..у..блю. И тебя лю..у..у..блю.

– Пойдём, мой мальчик, сейчас в ванну тебя уложу, отмокнешь. Хорошо, что я во время тебя перехватила.

И Ленька, отпустив столб, ухватился за Эмму, и ему было хорошо в её ласковых руках.

Анатоль Клещёв сдал весеннюю сесию и захандрил. «Натура у тебя хандровая, вот и хандришь», – говорил ему Лёнька, пытаясь вытащить приятеля из дома, где он засел с трёх литровой банкой разливного пива. – Пойдём со мной на боксёрскую тренировку, тебе морду немного почистят и настроение от злости поднимется.

– У тебя под глазом ещё желтизна не прошла. Таким красавчиком две недели ходил, – вяло отбивался Анатоль. – А моя хандра оттого, что я личность. И эту личность власти институтские собираются ломать. Слышал слухи, что вместо каникул наш курс на строительство лабораторного корпуса собираются поставить. Я за три года после школы ни разу и не отдохнул, как положено по конституции. А в конституции написано – всем трудящимся ежегодный оплачиваемый отпуск.

– Ты же не трудящийся, а учащийся.

– У нас каникулы должны быть полноценные. Чтобы студент был здоровым и не задумывался о том, что вливающиеся в него знания переполнят его, и он лопнет, не доучившись. Я когда тебя уговаривал ехать в Пермь, то в поход на Чусовую приглашал. И в верховья Камы, и на северный Урал. Рыбачить, охотиться, природой любоваться, душой оттаивать. А тут, мать их. Договорились бы с милицией, насобирали бы фланирующих по улицам стиляг сотню, дали бы им по пятнадцать суток и лопаты в руки. Да пей лучше пиво, не заводи.

– У меня тренировка в два. Завтра колотушка на закрытии сезона.

– Брошу я этот институт, – вздохнул Анатоль и хлебнул большим глотком полстакана пива. – И стихи писать брошу. Отнёс в молодёжку два десятка нисколько не хуже той шушеры, что печатают. Даже поговорить не пригласили, вернули почтой. «Сыроваты Ваши стихи, нет гражданственности. Советуем изучать жизнь…» Наверное, им надо, чтобы я написал что-нибудь такое, как «студент в каникулы на стройке бесплатно строит коммунизм. Держать лопату по-геройски его пять лет учил марксизм», – он бросил на стол исчёрканный листок.

– Ну и чего переживать. Сам же сказал, что печатают шушеру. И потому никто из пишущих шушеру в историю не войдёт.

– Всё равно работать в каникулы не хочу. Практику пройду и уволюсь. Поеду в Свердловск, в УПИ34

– Думаешь там в студентов по-другому идеи коммунистического строительства вдувают. Везде одинаково. «Наш паровоз лети вперёд, в руках у нас винтовка». И я ничего против этого не имею. Без винтовки многие дела не сделаешь.

– Ничего не думаю, но работать подсобником не хочу.

Весенний семестр прошёл легко по накатанному ритму. Спортсмен Сугробин выполнил в апреле гимнастические нормативы на Ш разряд. И в середине этого же апреля тренер по боксу отобрал команду и повёз её на дружеские бои в Закамск. В лёгком весе первый официальный бой провёл Леонид. «Победу по очкам одержал Леонид Сугробин!», – объявил рефери и поднял вверх Лёнькину правую руку в перчатке. В мае ещё три боя с новичками на межвузовских соревнованиях. Ещё три победы и в послужном списке появилась запись, присвоен третий разряд. Тренер, маленький преподаватель с факультета физвоспитания пединститута, с перебитым носом, негромко говорил ему, поздравляя с первой спортивной ступенькой: «У тебя пойдёт. Сноровка есть. Удар отработаем нокаутирующий и в бой на разрядников. Выпивкой постарайся не увлекаться». После последнего боя Лёнька заявился в институт с горящим ультрафиолетовым фингалом. Бельская, встретив его в коридоре, отскочила к другой стене и закричала: «Не подходи ко мне, хулиган! Пока не смоешь – не подходи». «Шрам на роже, шрам на роже для мужчин всего дороже», – отозвался улыбчивый Лёнька, но Бельской уже и след простыл. С этой девушкой студенткой у студента Сугробина складывались очень непростые отношения. Они, бывало, целовались в институтском скверике на глазах у всех. И также, принародно, не замечали друг друга на другой день. «Не из-за чего» по Лёнькиным понятиям.

Вот и сейчас!? «Не подходи!» А они собрались съездить в Воткинск на родину Чайковского. Видимо и поездка не состоится. Ему казалось, что никакого влияния он на неё оказать не может. Если она хотела его любить, то любила. А не хотела, то «не подходи, хулиган». И все дела. Звони не звони – не отзовётся.

Был май. А ещё в далёкие времена было подмечено, что когда всё становиться «голубым и зелёным, то от любви не уйдёшь никуда…»35 В сквере перед оперным театром буйно распустилась сирень и белым дымом полыхали яблони. Сугробин с «фонарём», прикрытым светозащитными очками, и Чащихин сидели на скамейке перед театром и ждали балеринок с репетиции. Тромбонист Максим выполнил обещание и познакомил их с двумя подружками из кордебалета.

– Ой, ой! Страшилище-то какое! Настоящий Верлиока36, страшилище одноглазое, – закричали в унисон подбежавшие девушки в лёгких нарядных платьицах – сарафанчиках.

– И кто же это тебя, миленький? – спросила Галочка, симпатизирующая Лёне.

– Он с хулиганами подрался, – защищая незнакомую девушку, – высунулся Чащихин. Лёнька показал ему кулак.

– А может он сам хулиган!? – засмеялась её подруга с лермонтовским именем Бэла.

Ребята встречались с ними только раз в официальной обстановке и обе стороны мало знали друг о друге.

– Ладно, девочки, успокойтесь. Лёня у нас боксёр. Только что разряд получил и фонарь в придачу, – пояснил Чащихин.

Все засмеялись.

– Ой, а мы устали. Вы же знаете, что «Жизель» готовиться к закрытию сезона и с ней на гастроли. Постановщик из Москвы. До судорог замучил.

– Тогда в кафе – мороженое. Будем ваши ножки мороженым массажировать, – включился Сугробин, и все весело отправились в кафе.

– А знаете, девчонки, – болтал Володька, постукивая ложечкой по пустой уже вазочке, – если Галочке этот парень с фингалом не по вкусу, то я найду другого, без фингала.

Балеринки смеялись.

– Мы и сами найдём, – сказала Бэла. – Только на что нам будущие инженеры с зарплатой в 900 рублей37. У меня мама смеётся, когда папа свою получку ей отдаёт. Если бы мама завмагом не работала, то на что бы жили…

– А кто вас, миленькие, после тридцати восьми лет, когда вас на пенсию в пятьсот рублей спишут, кормить будет!

– А мы заслуженными станем.

– Володя, – сказал Леонид, – не для наших плантаций эти ягодки. Принеси, пожалуйста, ещё всем по чашечке сливочного с сиропом и пусть мы им будем как запасной аэродром, пока они не выйдут замуж за полковников или не станут заслуженными и народными.

– К мороженому с сиропом ещё бы шампанского, – мечтательно проговорила Бэла, а Галя в тон ей улыбнулась.

– Отлично, – сказал Володя, – они согласны и все расходы на сегодня за мной.

– Ура студентам! – хором воскликнули балериночки.

– И чего я на Сугробина фыркнула. Подумаешь, синяк под глазом. Пусть другие думают, что ему по пьянке досталось.38 Я же знаю, что это не так. И он же мой парень и я его люблю. Но синяк совсем некстати. Теперь в Воткинск, в музей Чайковского с таким синяком нам ехать нельзя. И нужен ему этот бокс. Правда, парень должен быть сильным. Не всегда же ножом резать! – размышляла Ольга Бельская у себя дома и последняя, нечаянная мысль кольнула её в самую глубину сердца, остро напомнив трагедию и беду защитившего её несчастного друга. Он как-то стал затуманиваться, расплываться после начала её любви с Лёнькой. Они с Лёнькой стали близки в его день рождения, состоявшийся через несколько дней после его возвращения из Горького, куда он уехал, не повидав её после похода. А она ждала его возвращения, удивляясь самой себе. И когда он появился и сказал, что ему через четыре дня двадцать лет, она пригласила его к себе. Он принёс шампанское. Родителей не было. Они танцевали под радиолу, любуясь собой. Он ласково её обнимал и целовал волосы.

– Странно, – сказала она, – всего фактически несколько дней, как мы знакомы, а я совсем, совсем твоя…

– «Ты моя, сказать лишь могут руки, что снимали чёрную чадру…»39, – ответил он словами поэта.

– Так сними….

Она не забывала своего друга и обещалась дождаться его. Но монашеский обет не давала. И всё же совмещённые мысли о двух близких ей мужчинах замутили чистоту её размышлений о Сугробине.

– Может это случайность, наваждение или как солнечный удар!? Пусть побродит со своим синяком один, а я, может, отойду от этого угара, – сказала она сама себе и чёрная грусть окутала её.

Весенняя сессия. 1959 года закончилась 30 июня. Учился Леонид старательно, а сдавал в этот раз не блестяще, Но экзамены это и лотерея, и настроение преподавателя, и твоё личное настроение. Отличная оценка была у него всего одна. Но поскольку стипендию давали всем успевающим, то огорчений из-за трояков тоже не было. Тройки были оценкой настроения, а не знаний. Леонид знал, что все предметы он знает на очень «железные» четвёрки. И понимал, что предмет изучил и мог применить полученные знания на практике. А отличную оценку он получил, готовясь к экзамену под оперу «Кармен». Он был в общаге один и перечитывал конспекты. Негромко звучало радио, создавая фон. И вдруг диктор объявил: «Внимание! Начинаем передачу оперы Ж. Бизе „Кармен“. Партию Хозе исполняет Марио дель Монако, партию Кармен Ирина Архипова». Это было нечто и незабываемо. Леонид все три часа передачи сидел в блаженном состоянии. А после ему показалось, что повторять ему ничего не надо и утром вошёл на экзамен в первой тройке и получил «отлично».

В зачётке стояла печать и запись о том, что имярек переведён на четвёртый курс. Все долги по до сдаче экзаменов были закрыты. Сугробин выдержал самим придуманный не простой жизненный экзамен. Далее предстояла нормальная учёба без перегрузок и начиналась она заводской практикой по технологии металлообработки. Леонид с десятком ребят из группы был определён на механический завод оборонного министерства. Он не имел никакого названия и просто был «Механический завод п/я (почтовый ящик) В обозначенные годы все чем-то связанные с оборонными заказами предприятия, даже швейные, выпускавшие вещмешки для красноармейцев или обмотки, были в целях сохранности государственной и военной тайны, обозначены номерами. У предприятия был забор, была проходная, в которую входили и выходили люди и всё. И жившие рядом граждане, если не были любопытными, не знали и не подозревали, что за этими проходными происходит. А если человек на вопрос «где он работает?» отвечал, что на «почтовом ящике», то его более никто не расспрашивал, чтобы не иметь неприятностей от своего любопытства. Этот режим секретности в стране победившего социализма был оправдан. Враждебное окружение никогда не скрывало своего интереса к тому, где и что в Советском Союзе делается. Завод располагался вблизи университета и был незаметным, не шумел на весь город своими турбинами, а спокойно выпускал для народного хозяйства механическую мотопилу «Дружба», а в момент практики – комплектующие узлы для самолётов КБ Антонова. Студентов оформили самым настоящим образом: сфотографировали в заводской фотографии, вклеили эти фотографии в фирменные пропуска, а пропуска вложили в специальные ячейки в проходной. И каждый должен был нажать кнопочку с номером своего пропуска и пропуск выкатывался прямо в руки военизированного охранника, который внимательно смотрел на фотографию и на имярека и, убедившись, что фотография напоминает оригинал, открывал турникет.

В выходной день во время июльской практики Клещёв, Чащихин, Сугробин и Руденко в строго мужской компанией рыбачили с плотов на Каме. На мальчишник не пришли Зосим Пахтусов и Женька Крюков, сославшись на дела, более важные. Огромные плоты пришли с верховьев и стояли связанными у левого берега между железнодорожным мостом и речным вокзалом. По руслу реки проходили белоснежные теплоходы. С них звучала музыка. Ребята притащили найденный на берегу лист железа, развели на нём небольшой огонь и пекли пойманную рыбёшку. Плоты покачивались от набегавших волн и скрипели. Солнце стояло в зените, было жарко. Устав вылавливать рыбку, ребята купались, загорали, травили анекдоты. Ординарный крымский портвейн «Три семёрки» способствовал добродушному настроению. Рыбка для закуски подходила мало, и ребята закусывали консервированными крабами в собственном соку и мягким батоном.

– Скоро, похоже, и крабы кончатся, – проговорил Стасик Руденко. Ему в этот раз было поручено купить вино и еду. – Спросил продавщицу, чем бы закусить бедным студентам. А она говорит, что ничего нет. А я ей говорю, что всегда крабы стояли не всех полках Ладно, говорит, студент, выдам я тебе пяток банок, закусите. Может быть, и крабов, как и всего остального, скоро не будет и будете только вспоминать, что такую вкуснятину не ели

– Ну, наша компания крабов не обижала, – откликнулся Чащихин, заедая прекрасным дальневосточным крабом в собственном соку стакан портвейна. – Да и хрен с ними, этими крабами. Зато на ледовитом океане ввели в строй действующих ледокол «Ленин» с ядерной силовой установкой. Теперь на северный полюс на корабле можно доплыть. Сугробин и Клещёв море бросили. Заскулили: девушки не дожидаются!». А ведь для вас корабль строили. Что скажешь, Лёня?

Сугробин молчал, закурив сигарету. Крабы действительно стояли в магазинах, в которых уже ничего другого не было. За какие-то три года правления Хрущёва все продукты с полок магазинов были сметены. Сметало их то ли невидимым и не слышимым ураганом, то ли языком неведомого животного. Корове так сделать это было не под силу. Трудящиеся получали минимум продовольствия путём распределения по предприятиям, остальной люд получал необходимые калории через столовые и прочие точки общепита или через рынок. Последние года полтора на полках стояли ещё крабы и печень трески. Весной пропала печень. А теперь. и крабам пришёл конец. В августе, когда студенты начали работать на стройке, крабов нельзя было купить нигде. И уже никогда они не появлялись в свободной продаже. И Леонид Иванович всегда гордо говорил при дружеской выпивке в будущие бескрабовые десятилетия, что всегда закусывал крабами, пока они продавались свободно и очень дёшево. Он быстро воспитал себя самообразованием в человека, который не только начал понимать жизнь, но и не пропускать в жизни приятное.

– Что молчишь, Леонид? – не унимался Чащихин.

– А что говорить! Если думать о Родине, то ледокол очень хорошо. Но и крабы в свободной продаже неплохо.

– И всё-таки ни никакую стройку я не пойду, – заявил Клещёв, выпуская густой клуб дыма. – Достану справку, что нужно курортное лечение, маманя сделает, и кукиш нашему руководству. А то коммунизм нашими неопытными руками строить придумали. Или ещё в Свердловск отвалю.

– Я тоже справку по болезни могу сотворить, – вступил Чащихин.

– Вы много-то не заговаривайтесь, скажи им Лёнь, – остановил их Руденко. – Загреметь совсем из института можете. И мигнуть не успеете, как военкомат за вами придёт. Прямо в октябре месяце.

Сугробин в разговор не вмешивался. У него не было мамани, которая достала бы ему освобождающую справку. У него не было денег, чтобы купить шмотки. И вообще, покинув училище, он надел на себя хомут со многими обязанностями. Балыбердин писал, что жизнь с третьего курса пошла стабильная. Понимал, что в училище ему было бы лучше и в настоящем и будущем, где его ждала стабильная работа и карьера. Только была бы у него в будущей жизни ждущая и верная жена, он представить не мог. И он знал, что пойдёт на стройку. И будет там вкалывать как можно лучше, чтобы подзаработать. Но на душе было неспокойно. И только спустя много лет, когда он окончательно поверил в высший разум и в то, что случайностей в жизни не бывает, только тогда Леонид пришёл к некоторому успокоению. Потому что его по жизни вёл не его взрывчатый характер, а высший разум, которому было так надо!

Сугробин предполагал перед практикой, что после неё отбудет на каникулы. Но институту надо было что-то строить, и их курс задержали на строительство. Декан и проректор убеждали, взывали к гражданскому долгу и угрожали. Сошлись на том, что студенты будут работать август и сентябрь, и им будут платить зарплату дополнительно к стипендии и зачтут строительную практику. А остальные курсы и факультеты поедут на картошку, целину и без зарплаты. «Твою мать в социализм!» – первый раз выругался Сугробин. – Это всё «кукурузник» наворочал со своим строительством Коммунизма для нашего поколения. Но поворчали студенты и, добившись скидок от руководства, стали сколачивать бригады по интересам и умению. Пахтусов, Чащихин, Руденко, Сугробин и Крюков решили стать плотниками. Не было с ними только Клещёва. Он принёс в деканат справку о непонятной болезни, которая требует длительной диагностики. Потом заскочил в общежитие к Сугробину, сказал, что поедет переводиться в Свердловск и исчез. Исчезла Оля, поехав в Москву к тётке. Исчезли балеринки вместе со всей труппой, уехавшей на гастроли. Одинокая мужская бригада вкалывала без развлечений, стараясь вывести месячный заработок на тысячу рублей. Студенты пилили, рубили, колотили. Они делали опалубки под заливку бетоном фундаментов, ставили ограждения, налаживали мостки и пр. Направлял и учил всех Зосим. Сугробин, имея практику в отцовской бригаде, был у него правой рукой. И не будь Зосима, неизвестно чего бы все наработали. А так по кругу у всех получилось по тысяче восемьсот рублей чистыми. В последнюю декаду сентября студенты всем курсом не вышли на работу и истребовали себе выдачу зарплаты и недельный отпуск. Деканату пришлось согласиться.