Читать книгу Жизнь ни за что. Книга первая - Алексей Сухих - Страница 7

Ну, ещё раз за граждан! – сказал Колька. Все сдвинули стаканы и допили вино за свои паспорта.

– Прощай, детство. – подвёл черту Витька и ребята пошли потолкаться в вечерней уличной суете. В парке они появились, когда смеркалось. Оркестр в это время доиграл задорную «Рио – Риту» и затих. Оркестранты взяли перерыв. Врубилась радиола шлягером сезона. « Я не хочу (ударение на «о») больше ждать, повьерь, что я тебя лублю… Красную розочку, красную розочку я тебе дарь..ю…» На чрезвычайно ломаном русском, сочным чувственным голосом зарубежная певица пела о нетерпении любви. Кто кому дарил красную розочку, было непонятно, но музыка и слова завлекали, а ломаный язык только добавлял очарования. Мальчики стояли посреди аллеи весёлые от не прошедшего кайфа, и рассматривали проходящую публику. На дорожке появились две совсем молоденькие девушки и в вьющихся тёмных волосах одной из них сверкала натуральная красная розочка.

– Лёнька! – дернул Лёньку за руку Витька. – Смотри. Красная розочка! Самая настоящая.

Он произнёс эти слова громко, почти крикнул. Девушки оглянулись на них. У Красной розочки были яркие голубые глаза. Она улыбнулась. И Лёньке показалось, что улыбка направлена только ему. Он замер. Но ещё мгновение и девчушки скрылись среди гуляющих.

– Лёнька! – повторил Витька. – Это же сама любовь. Пойдём знакомиться.

– Не суетись, – остановил его Колька. – Сейчас наши девчонки подойдут. А тебя, Лень, он сплавляет, чтобы у Маринки надежд не осталось, и она на него обратила бы внимание.

– Всё равно, идём на площадку. А вдруг она нездешняя.

– Я не пойду, – сказал Леонид. – У меня голова нетрезвая. Удачи вам.

Когда он выходил из парка, на площадке снова запустили «…я тебя лублю…» и девушка с красной розочкой в волосах и голубыми глазами показалась ему самой прекрасной из всех, кого знал, о ком мечтал в своих грёзах после прочитанных романов.

Главным развлечением в маленьком городке было кино. Лёнька, его друзья и другие недоросли в незанятые рыбалкой, охотой и прочим в воскресные дни, любили смотреть кино на детских сеансах. Это было дешевле, а фильмы для детей показывали те же самые, что и для взрослых на вечерних сеансах. В то время кинопрокат выпустил на экраны огромное количество зарубежных фильмов без дубляжа с титрами, первый из которых информировал, что фильм взят в качестве трофея из германского кинофонда. Трофеи были произведениями мирового кино и пользовались большим успехом. Начало показу фильмов «взятых в качестве трофея» положил мгновенно ставшим знаменитым «Тарзан» в четырёх сериях, выпущенный на экран в 1952 году, когда Ленька был совсем пацаном. Но именно тогда он прочувствовал боевой звук там—тамов и реальность других миров. На афишах всегда акцентировалось, что фильм трофейный и значит, можно было ждать чего-то необычного и интересного. Большой зал ДК на шестьсот мест заполнялся до отказа шумной публикой, и было приятно от непосредственного восприятия ей событий на экране. Правда, надо было пробиться в густой толпе во время в зал и сесть на приличные места, так как на эти сеансы места в билетах не проставлялись. Пока Леонид числился в «малышне», это ему удавалось не часто. Но для старшеклассника это было сделать не трудно. И уже в первое же воскресенье сентября через день, после получения паспорта, он сидел в лучшем ряду в центре зала, придерживая на всякий случай два места для друзей или знакомых. И глазел по сторонам в их поиске, когда услышал низкий девичий голос:

– Извините. у вас свободные места?

Он поднял глаза на голос. Из прохода на него смотрели голубые глаза «Красной розочки». Всего—то два дня прошло после обмена взглядами в парке. Но она и её подружка, наверное, не помнили этого, и голубые глаза смотрели на него равнодушно – вопросительно с одним только желанием сесть на свободные места в переполненном зале. Были первые дни сентября Лёнькиного десятого школьного года. В марте следующего года ему исполнялось семнадцать…

– Да, миледи! Эти места для Вас, – сказал он скорее смущённо, чем развязно, как ему хотелось бы сказать, привлекая слово «миледи». Но девушки улыбнулись и быстренько побежали проползать через набитый телами ряд на его свободные места. Едва они, облегчённо вздохнув, опустились на кресла, как свет погас и зал отключился на два часа от обыденной жизни. Он сидел чуть дыша. Его прекрасная незнакомка сидела рядом. Фильм назывался «Остров страданий» На экране стремительно раскручивался увлекательный сюжет героической приключенческой жизни капитана Блада. В библиотеках не было романа «Одиссея капитана Блада», который Леонид прочитал значительно позднее. И все события на экране были новыми для неискушённых зрителей и захватывали. Леонид переживал за Блада, она за Арабеллу. В какой-то момент руки их коснулись, и он держался за её пальчики до конца сеанса. Экран погас, включился свет. «Красная розочка» повернулась к Леониду и в её сочных голубых глазах он увидел, что не очень соответствует экранному герою, несмотря на обретённую на стройке мужественность. Руки их разъединились, но она улыбнулась.

– Я часто смотрю фильмы на этих сеансах, а Вас мы никогда не видели.

– Наверное, я был ещё маленьким, – нашёлся Леонид, и она снова улыбнулась. Они уже шли в толпе к выходу. На улице он проводил девушек до ближайшего перекрёстка, и они успели представиться друг другу. Он сказал, что будет рад занимать места для них в кинозале на этот сеанс. «Красную розочку» звали Людмилой Буянской. И ему снились несвязные сны, что он Руслан и спасает Людмилу от трёх злых колдунов – Черноморов сразу.

А утром был понедельник и на школьной линейке директор объявил, что восьмые, девятые и десятые классы направляются в колхозы на уборку картофеля и выполнения прочих работ, с которыми могут справиться руки и головы его учеников. Всем было приказано разойтись по домам и явиться через три часа собранными и одетыми для длительного нахождения вдали от дома. Когда Лёнька с Санькой Ширяевым снова появились у школы, её окружала толпа разнокалиберной молодой поросли готовой к труду и обороне. Весь их класс стоял кружком в центре которого Юрий Коротков наяривал на аккордеоне мелодию только что проникшей в ихние дали песни «Сиреневый туман». «….над нами проплывает, над тамбуром горит вечерняя звезда. Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда…» Маринка! Ах, Маринка! Только и сказал Лёнька, когда она подхватила его под руку и затолкнула в круг, став рядом. И мелодия и слова щемили душу десятиклассников. Маринка прижимала Лёнькину руку, а его щемило сорванное свидание на сеансе через неделю и то, что случится ли оно в другой раз, через месяц. «А может навсегда, ты друга потеряешь, ещё один звонок и поезд отойдёт…» Телефонами население обеспечено не было, и в Лёнькином случае была полная реальность разрыва связи с Людмилой.

В сельхозработах на выезде класс вкалывал четвёртый раз, и ничего нового не было. Разве что все уже были взрослыми и могли сделать побольше, чем малышня. Стояли на постое по крестьянским домам по пять – семь человек, там и кормились за счёт колхоза. Меню определяла хозяйка. По вечерам развлекались под Юркин аккордеон. Жизнь в деревне выправлялась понемногу после войны. И если четыре года назад в домах горели только керосиновые лампы, то сейчас в этом селе было электричество в домах и электромоторы на току, на мельнице… Лёнька, окрепший на стройке, ворочал за двоих не уставая и сочинял стихи о прекрасной даме, получившей в его мечтах реальность. «О, витязь, то была Людмила!» Красная розочка стояла у него в глазах, и затемнить её не могла ни одна, окружавшая его на полевых работах, девчонка. Даже красивая Маринка, которая всегда увлекала его танцевать на лужайке под музыку Юркиного аккордеона по вечерам. Через четыре недели ученики вернулись за парты. И в первое же воскресенье по возвращению Леонид сидел в кинозале и ждал. И девушки появились, заулыбались, увидев его. Людмила помахала приветливо ручкой, и через минуту он уже обменивался с ней новостями. Она также была на картошке и, похоже, на Лёнькино несходство с капитаном Бладом давно позабыла. Сказочный капитан Блад мелькнул и исчез. На экран врывалась жизнь трогательным индийским бродягой Раджем Капуром, солдатом Иваном Бровкиным, «Разными судьбами».

Она жила и училась в другом районе и шла на год моложе и потому Леонид, бывая там редко, не встречал её. Но кино, как великий волшебник, познакомило и соединило их. И юные нетронутые сердца откликнулись на взаимный призыв и загорелись. И поседевший Леонид Иванович помнил все часы проведённые вместе с Людмилой. Она не была красавицей, но была такой милой приветливой симпатюшкой, что невольно хотелось улыбнуться ей и сказать ласковые и приятные слова. Даже музыкальный наставник братвы, группирующейся в клубных музыкальных кружках, встретив Лёньку с ней на бульваре, сказал ему потом:

У тебя очень приятная девушка. Взгляд ласковый, а глаза, что небо ранним майским утром.

Музыкальный наставник пустых слов не говорил. Был он уроженец солнечной Краснодарской губернии и до войны жил в г. Краснодаре, где у его родителей был собственный домик и садик при нём. И молодой музыкант жил не тужил, и имя носил музыкальное – Оскар. Пришла война. Из музыкантов сколотили творческие бригады для выступления в частях на передовой и поддержания боевого духа у бойцов Война дело серьёзное. На войне жизнь очень часто и копейки не стоит. Оскар Яковлевич с винтовкой наперевес в атаки не ходил, и пули не тронули его. Но кроме сохранения жизни война ему ничего хорошего не принесла. Когда наши войска в 1942 году стремительно отступали, оставляя боевую технику, города и посёлки, и всю территорию северного Кавказа, Дона и нижней Волги, то отцы – командиры не думали о судьбе музыкантов, брошенных, как и население в оставленных территориях на произвол немецких войск. Немцы к попавшим к ним музыкантам из фронтового ансамбля отнеслись лойяльно. «Большевикам играли? Теперь нам играйте. Не будем же мы для ресторана из Берлина музыкантов вызывать!?» И сидел советский музыкант Оскар за пианино в офицерском ресторане в Краснодаре и играл вместе с коллегами танго, фокстроты, Мурку и Марусеньку для немецких офицеров, танцующих с советскими девушками. Война для всех война. Что для немцев, что для русских. Что для захваченных в плен музыкантов, что для девушек в оккупированных районах. Всем хотелось жить и не думать о мгновенной смерти. А когда пришла пора драпать немцам, тем было уже не до фокстротов. И встречали музыканты советские войска с непонятной смесью радости и грусти. Грустить было от чего. «Немцам играли! Значит, сотрудничали с оккупантами. Значит предатели». Недолгое разбирательство и скорый суд – десять лет лагерей на искупление своей вины перед Родиной.

Воевавшей Родине был нужен лес, много леса. Оскар вместе с другими «изменниками» попал на лесоповал в лесной район европейской части СССР. Т.е. совсем недалеко от Москвы по географическим российским меркам. Как человека грамотного, его определили маркером: он замерял обработанные брёвна, распределял по «калибру», качеству, фактуре, определял объём и как сам говорил, что мог бы работать на нормальном лесном предприятии квалифицированным инженером. Но он был музыкант. Срок ему дали в 1944 году и, отбыв все десять лет в одном лагере, он был определён в Лёнькин городок на поселение под гласный надзор милиции ещё на три года. И как музыкант оказался необычайно востребованным. Был ангажирован нарасхват. И работал днём в трёх или четырёх детских садиках, а по вечерам в доме культуры, где сопровождал выступления самодеятельных артистов на пианино, играл в оркестре. Был он скромен, бесконфликтен, денег в полном сборе зарабатывал больше, чем машинисты локомотивов. И в свои сорок пять лет он был самым завидным женихом для оставшихся после войны одиноких женщин, мечтавших ещё найти своё счастье. Но он не хотел никакого семейного северного счастья и грустил о своём юге, своём Краснодаре, где его никто не ждал, а домик умерших родителей советская власть приватизировала в свою пользу и давно уже в нём жили чужие люди. Деньги он почти не тратил и вскоре накопил достаточно, чтобы нанять адвоката. И ввязался в бесконечную тяжбу с государством за возвращение своего домика с садиком. О своей лагерной жизни Оскар практически не распространялся. Власть не хотела, чтобы правда разносилась освобождёнными зеками в народ, и брала с них подписку о неразглашении фактов и правил жизни за колючей проволокой. Бывшим зекам, не соблюдавшим подписку, грозила уголовная ответственность с немалым сроком. Но всё же, когда обида на несправедливость накатывала дегтярной чернью на сознание, он чуток открывался находящемуся с ним собеседнику. Чаще всего это были «музыкальные пацаны» из кружков ДК, которые уже в своём кругу передавали эти истории. Так Лёнька узнал, что из лагеря регулярно пытались бежать. Но обычно бегуны далеко не уходили. Их догоняли, убивали, и трупы вывешивали на воротах на несколько дней для устрашения. И только об одном побеге Оскар не знал конца. Ушла группа боевых офицеров в 60 человек. Их отряд, как обычно, повели на рубку в делянки. Всё было подготовлено у них. Они напали на автоматчиков, охранявших колонну, перебили их и ушли с захваченным оружием. Куда ушли, и что было с ними, лагерники никогда не узнали.

Оскар так и не уехал в Краснодар. С возвратом дома, несмотря на немалые деньги, выплаченные адвокату, ничего не получилось. И он жил одиноко в арендуемой комнате в десять метров, отдавая малым детям в садиках и соприкасающимся с ним взрослым, тепло своего доброго сердца. Он провожал Леонида при его первом отъезде в Ленинград, и Леонид всегда навещал его, когда возвращался на побывку. В одно из возвращений он узнал, что Оскара не стало.

А Людмилка?! В ней воплотились все рыцарские мечты Лёньки о прекрасной даме. И любовь его была рыцарская, любовь поклонения. «Порой слуга, порою милый и вечно раб!» – слагал стихи о своей прекрасной даме Александр Блок. И это были Леонид и Людмила. Он не осмеливался говорить ей про любовь словами и только преклонялся. Приносил ей последние осенние цветы и робко прикасался губами к её пальчикам. Они бродили допоздна долгими субботними вечерами по тенистым, а чуть позже по заиндевелым улочкам. Или сидели на лавочках, или на, выходящих на улицы, крылечках. И им было так мило быть вместе, что терялось чувство времени. А потом, напуганные приливом нежелания расставаться, отталкивали себя от себя и разбегались, считая минуты до следующей встречи. А по воскресеньям смотрели кино. Они тянулись друг к другу и отталкивались. Несмотря на своё рыцарство, Леонид был строптив и неоднозначен. А Людмила вырастала в настоящую женщину и оба они становились личностями, не желающими растворять своё я без остатка. Иногда она пропускала назначенные встречи. Телефона не было, вход к ней в дом он не имел. Просто, УФ! Но если не удавалась суббота, был киносеанс в воскресенье. И её голубые глаза улыбались ему и он, рыцарь, склонялся к её пальчикам.

– Тебя теперь и не найдёшь, – возмущаясь, говорили Виктор и Николай. – Мы же видим тебя с Красной розочкой. Сам познакомился, а от нас скрываешь. Да втроём и с тремя девушками уже компания. Веселее.

Через несколько дней после возвращения класса с сельхозработ Леонида задержала новая классная руководительница.

– Сугробин, задержись на минутку, – попросила она его, когда он последним выходил со своей задней парты.

– Слушаю Вас, Нина Дмитриевна, – ответил Леонид и остановился у доски.

– Вот что, Сугробин. Вчера на педсовете обсуждался вопрос о возможных медалистах из нынешнего выпуска. Из сотни выпускников подходящими оценили около десяти. И один из них – ты.

– Это приятно, – ответил Леонид и замялся, не зная как продолжать

– Это не только приятно, – Нина Дмитриевна понизила голос. – это гарантированное поступление в ВУЗ. Сам, наверное, наслышан, какие конкурсы в этом году были. Многие из наших лучших выпускников срезались.

Леонид слышал и знал из разговоров абитуриентов, что приёмные комиссии всех ВУЗов на все факультеты завалены заявлениями. На столичных и престижных провинциальных факультетах по пятнадцать и выше желающих на место, а на самых завалюшничках по пять – шесть. Это был послевоенный бум желаний образовываться. На всех уровнях физики и лирики отстаивали исключительное право личности на оригинальность и самостоятельность. И страна бурлила, и влажный весенний ветер обещал время каких-то перемен. И школа начинала бурлить. Два года назад в школьный постаревший педколлектив влилось новое поколение преподавателей. И два словесника из новых делали маленькую школьную революцию на своих уроках и в появившемся литературном кружке под их руководством. Леонид склонялся к «физикам». Конкурсы у технарей были выше, чем у других профилей. И предложение быть кандидатом в медалисты было очень и очень неплохим. Он не знал на пятёрку немецкий язык. Преподавательница была откровенно слаба для увлечения своих учеников. Леонид с удовольствием и легко запоминал слова и выражения, легко переводил, но совершенно не знал грамматику и строил переводимые тексты по смысловому значению, что позволяло преподавателю ставить ему твёрдые четвёрки. Читать текст у него также получалось неплохо. Знали ли язык те, кто получал пятёрки, он не был уверен. И услышав предложение, он понял, что кандидата будут тянуть, но всё же сказал:

– У меня, Нина Дмитриевна, с немецким плохо. Мне его на пятёрку не вытянуть.

– Вытянешь. Поможем. Но для этого тебе надо расстаться с «камчаткой» Не годиться отличнику сидеть на задней парте с «отпетыми». А ещё лучше, если бы ты сидел вместе с Перовой. Она – первый кандидат.

В школе всегда было совместное обучение и двухместные парты. Но ребята с девочками вместе никогда не садились. Это было какой-то непонятной традицией, но так было. И хотя Леонид ничего не имел против умной и приятной девушки, лицо его явно выразило несогласие. И видя, что он поморщился, Нина Дмитриевна сказала:

– Ну, не обязательно с ней, но в первые ряды непременно.

– Знаете, Нина Дмитриевна, сколько времени я боролся за своё место, доказывал делом, что и на последней парте могут сидеть первые ученики. И убедил в этом Тамару. Я согласен побороться за медаль, но оставьте меня там, где я есть.

– Подумай, Сугробин! – не скрывая своего неудовольствия, сказала классная, и в глазах у неё блеснул недобрый огонёк. – Как бы не прогадал.

Первая четверть из-за сельхозработ была короткой и прошла для Леонида ровно. В дневнике у него по всем предметам стояли пятёрки, даже по немецкому языку. Но во второй четверти Нина Дмитриевна, поставив ему пятёрку за таблицу Менделеева, вызвала его отвечать на следующем уроке, что было не принято. А уж тем более, что отличник Леонид Сугробин в проверке знаний не нуждался. Нрав у парня был заложен предками. Леонид отказался отвечать, сославшись на нездоровье. Все хихикнули. И в журнале против его фамилии появилась красивая двойка. Это было незаконно. Но искать правду настолько было не принято, что даже в мыслях у Леонида ничего не зашевелилось. В табеле за четверть у него по химии появился «трояк». С тройкой в четверти областные чиновники медаль не утверждали. Он улыбнулся классной понимающе со своей «камчатки», когда она зачитывала оценки. На медаль махнул рукой и перестал обращать на классную внимание, что раздражало её, но ничуть не Леонида. Он старательно продолжал учиться. Но строптивость ни в какой школе не прощалась, не только в социалистической. На выпускных экзаменах за сочинение ему, лучшему сочинителю школы, поставили «четвёрку», не объяснив и не показав ему допущенные ошибки. А на медали вытянули только трое из сотни выпускников. Сугробин же получил аттестат с четвёрками по русскому письменному и немецкому языку. И получил право поступать в любое высшее учебное заведение Советского Союза. Что он и осуществил, написав на вступительных экзаменах в училище для независимых преподавателей сочинение на «отлично», немецкий на «хорошо» и, набрав двадцать четыре балла, прошёл по конкурсу, не поперхнувшись. Он старательно учился в школе…

С Людмилой его друзья познакомились на новогоднем балу. В ДК всегда проводился весёлый новогодний бал – карнавал, о котором восторженно рассказывали старшие, а младшие мечтали о нём и ждали, когда подрастут. Большой зал освобождался от кресел, и в центре зала устанавливалась огромная разряженная и сверкающая огнями ёлка. На сцене играл местный джаз, и шли непрерывные выступления подготовленных талантов и экспромтные, желающих отличиться. Вокруг ёлки в масках и без масок кружились пары. Были украшены все залы и этажи, везде транслировалась музыка, и не было местечка, где бы беззаботно и искренне не веселились. Наступал 1956 год. Люда легко вошла в круг Лёнькиных друзей и их девушек и узнала, что она «Красная розочка» «Противный», – сказала она Лёньке. – Не мог сам сказать…» Бал длился до рассвета и казался сказкой. В утренних сумерках Лёня расставался с Людмилой у её дома. Он поцеловал её пальчики и сказал:

– Очень хорошо было. Правда!

– Правда! – сказала она. И вдруг её губки, как крылья бабочки, коснулись его губ и тут же её каблучки застучали по ступенькам крылечка. У открывшейся двери она обернулась, и воздушный поцелуй полетел к нему. Вернувшись домой под счастливый вздох матери, он упал в постель, но заснуть не мог. Прикосновение губок его прекрасной дамы сказало ему, что он не только раб, но и милый.

А вечером на безлюдной аллее парка, посыпанной лёгкой порошей, она подлетела к нему и упала на грудь в полной уверенности, что Леонид её поймает. И он поймал её, и первый настоящий поцелуй любви соединил их. Новогодний вечер был тёплым. Они никуда не пошли, никто им был не нужен. И безмятежно целовались до утра. Природа мудра. Целоваться, как надо, они научились мгновенно.

– Ты противный, – говорила Людмила. – Пальчики целуешь, а глаза свои не можешь поднять, чтобы в моих глазах увидеть, что я хочу.

– Я глупый рыцарь.

– Ты должен быть умным рыцарем.

– Я люблю тебя, Красная розочка.

– Вот так намного умнее, чем говорить разные глупости, в которых ни слова про любовь.

– Я всегда буду любить тебя.

– Я хотела бы этого.

– Ты навсегда останешься Красной розочкой. Ты поверила, что я тебя «лублю…»

– Не поверить было невозможно.

И снова поцелуй уводящий в подсознание.

– Твои мальчики говорили, что ты пишешь стихи. Напиши для меня.

– Уже написал.

– Прочти.

Пролетели зимние каникулы. Быстро пролетали и последние школьные месяцы. Леонид и Людмила были неразлучны и только вместе появлялись на дискотеках, в кино, на катке. Все в школе знали, что незанятый Леонид Сугробин пренебрёг «своими» и дружит с «чужой» девочкой. И девчонки махнули на него всем, чем могли. Он им стал неинтересен. И только Маринка ещё поглядывала на него укоризненно. Но он действительно был от неё совсем далеко.

Заканчивался для Сугробина и его сверстников десятый класс. Становились взрослее мальчики, становились взрослее девочки. И чтобы им не думалось, что они дети, КПСС подготовила им сюрприз. На ХХ партийном съезде, состоявшемся в феврале 1956 года, новый вождь Никита Хрущёв зачитал доклад «О культе личности И.В.Сталина». Это был удар по башкам не только детям. Удар был нанесён по государству, именуемому Советским Союзом. Удар был нанесён по всему мировому коммунистическому движению. По глупости это было сделано или сознательно, но была взорвана мина под фундаментом государства, которому не исполнилось ещё сорока лет, и которое завоевало огромную привлекательность людей всей земли за объявление всемирного равенства и братства и воплотившее слова в дело. Скорее всего, по обеим причинам. Сознательно по жажде мести и желанию как можно скорее обесценить дела прошедшие и чернить их во имя самовосхваления дел свершаемых. А глупость заключалась в том, что сам Никита Сергеевич был самым активным участником в репрессиях в Москве и на Украине, как было установлено и обнародовано позднее.

«…Широка страна моя родная. Много в ней полей, лесов и рек. Я другой такой не знаю, где так вольно дышит человек…»

«…Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил…»

«…Сталин наша слава боевая, Сталин нашей юности полёт! С песнями борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идёт!…»

«…Артиллеристы, Сталин дал приказ…»

«…Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин…»

Непросто было десятиклассникам, взращённым в абсолютной вере в непогрешимость вождя и партии, воспринимать зазеркалье.

– Вот и Великий Сталин стал невеликим, – хмыкнул Иван Макарович, складывая «Известия». – Был царь. Помер, уже не царь.

– А что, пап, – встрял, поедавший картошку со шкварками, Лёнька, – а, правда, что Сталин репрессировал ни в чём не виноватых?

– Сталин?! Сталин далеко… Репрессировали вот они все, что рядом всякого живут. Доносы писали. А у НКВД приказ был – врагов выявлять. Вот и выявляли всех, чтоб не ошибиться. Твоего дядю Назара, Колькиного отца, тоже арестовывали по доносу. А он кузнецом в депо работал. Также как и сейчас работает. Осудили и на Колыму. Я два раза в Москву ездил, к Калинину. С Калининым встретиться не пришлось, но в приёмной председателя Верховного Совета разговаривал с какими-то шишками. Не одну бумагу написал и прошения, что не враг он, а трудовой человек. Вернули мужика через полгода… А то бы, конечно, мог и не вернуться…

Иван Макарович задумался и замолчал. Лёнька первый раз услышал эту историю и тоже задумался.

Как воспринимали действительность другие взрослые, Леонид Иванович окончательно понял спустя четыре десятка лет, когда великое государство с лучшим социальным устройством было повержено и разрушено внешними и внутренними врагами, которых Сталин не уничтожил. И даже не отстранил от власти. И вылезли они из всех обличий и ощерились на трудовой народ. И вместо гордого и объединяющего слова «товарищ», вернулись непонятные слова, разделяющие граждан на «господ» и прочих, господ обслуживающих. Но тогда, до этого позорного для партии ХХ съезда, где коммунисты согласились, что они дерьмо и выставили страну на позор всему миру, а себя как самообосраных и неспособных нести миру новое и светлое, Леонид и все его сверстники свято верили в незыблемость действий вождей и правительства. И готовы были отдать и силы, и жизни за великое дело борьбы во имя свободы, равенства и братства, веря в правду коммунистической идеи как в правду Спасителя.

Один из главных вдохновителей репрессий, новый вождь Никита Хрущёв возложил ответственность за репрессии на всех, кроме себя. И выплеснув помои на Сталина, руководствуясь чувствами, а не порядком, разрушил единство общества, победившего фашизм и настроенного на созидание. За несколько послевоенных лет страна была восстановлена от военной разрухи, был построен канал Волго – Дон, началось строительство каскада гидроэлектростанций на Волге. В противовес цитадели империализма США было создано ядерное оружие и мир защищён от уничтожения. Велась огромная подготовительная работа к покорению космоса. Было очевидно, что несмотря на неисчислимые потери в войне, страна вышла из войны экономически и морально окрепшей, способной вершить мировые дела. И юное поколение с гордостью и полной уверенностью в правоте повторяло вслед школьным учебником, что СССР – первое государство трудового народа, в котором всё делается во имя трудового народа. Все победы страны пропаганда связывала с именем Сталина. И была права. Коммунистическая идеология под нажимом Хрущёва после съезда упрямо продвигала мысль, что для истории личность «НИЧТО», что историю творят массы. И противореча себе, начала возводить очередной культ уже для Хрущёва. Всё, что делается в угоду чему-либо, ошибочно. Роль личности чрезвычайно велика. Главное, что б личность была!

После «разоблачения» Сталина единство народа пошатнулось. Были выбиты угловые плиты из под фундамента. А страна превратилась в дискуссионный клуб. Дискуссии продолжаются и после её падения. В правильности идей социализма и народовластия Леонида Ивановича не поколебали ни годы, ни события, связанные с его падением. Будущее вернёт социализм. Время только укрепило Леонида в том, что гениальных личностей в мире появляется чрезвычайно мало и к власти приходят, в основном, совершенно заурядные люди, которые, если их не удерживать в рамках, могут навалять таких «дров», что придётся разгребать не одному поколению. Что и случилось с великим Союзом. И был нанесён удар ниже пояса всему мировому коммунистическому движению, идеи которого, после победы над фашизмом, овладели миллиардами людей и трещали цитадели капитализма по швам. И поблёкшие было апологеты капитализма, издали животный вздох облегчения, получив нежданный подарок от Хрущёва, пнувшего так Советский Союз, что кончина его пришлась на бытиё одного поколения.

Боль за Сталина после дурного съезда была совсем другой, чем при его смерти. «И мёртвые сраму не имут», – как говорили на Руси. Срам несут на себе люди живущие. И Леонид, и его друзья приняли этот срам на себя, хоть и не поняли, почему их старшие товарищи допустили удар по будущему, не создав ещё и настоящего. Но за державу становилось обидно. И это они понимали.

И пришёл май 1956 года. И зацвела сирень. И были выпускные экзамены на аттестат зрелости. Леонид со товарищи выпускался в большую жизнь. Перед «русским письменным» Люда подарила ему красную розу. «На удачу, – сказала она. – От «Красной розочки». Он отлично сдавал экзамены, и каждый вечер приносил Людмиле ветки белой сирени, которая пышно цвела в эту весну в палисаднике его дома. А когда сирень отцвела, распустились георгины. Цвели сады, цвела любовь и распускала шипы и прокалывала в кровь непреодолимая разлука. Все десятиклассники становились абитуриентами и выходили в жизнь. А жизнь эта была вдали от тихого городка, и надо было его покидать.

Школьный бал гремел на всех трёх этажах. Работал буфет с вином и закусками. Леонид, Николай и Виктор сидели в буфете за столиком втроём, прощаясь. Все разъезжались в ближайшие дни. Старый поляк, Эдмунд Эдмундович, преподаватель немецкого языка, неизвестно как попавший в этот, затерянный в просторах России, городок, подсел к ним за столик и грустно спросил Леонида, почему он не подошёл к нему, чтобы вытянуть немецкий на отлично и получить медаль. «Характер упрямый», – улыбнулся Леонид. Тот понимающе кивнул, выпил с ребятами вина, расчувствовался. И путая польские, русские и немецкие слова пожелал всем успехов в большом пути. Все выпили ещё шампанского и ребята вышли. А старый учитель остался сидеть, задумавшись о чём-то своём и, наверное, далёком.

Леонид стоял у стены в актовом зале и смотрел на танцующих мальчиков и девочек, с которыми провёл в этой школе десять лет. Сегодня они последний раз все вместе и дружны, и приветливы друг к другу. А завтра их коллектива уже нет, и никогда не будет. У всех судьбы разные и хорошо, что завтра не будет войны.

– Лёнька, – тронул его подошедший Виктор. – Тебя Марина просила подойти.

– Ты же знаешь…, – потянул Леонид, намереваясь объяснить, что ему нечего сказать Марине, которая и так всё понимает.

– Она просила, – вдруг резко повторил Витька, и Леонид снова вспомнил, что Виктор совсем неравнодушен к ней, хоть и встречался с другой девушкой.

– То-то же, – буркнул Виктор, когда Леонид повернулся и направился к Марине. – И смотри у меня, если что, – бросил он уже вслед.

Леонид подошёл к Марине. Нарядная и красивая, она стояла у окна одна. Увидев подходящего Леонида, встрепенулась и испытующе взглянула.

– Вот и всё, Мариночка, – улыбнулся он, – окончилось наше детство и детские шалости.

– Ты уезжаешь, как я слышала.

– Да, через три дня.

– И надолго.

– Да.

– Жаль, что мы не стали близкими друзьями…

– Но мы друзья.

– Ты не сразу забудешь школу?

– Я никогда не забуду школу и своих друзей.

– Значит, ты будешь помнить и обо мне.

– Всегда.

– Потанцуй со мной.

Они закружились в вальсе. От дверей за ними наблюдал Виктор..

– Прости меня, Марина, я ухожу.

– Я знаю. Тебя ждёт твоя девушка. Я видела. И вспоминай обо мне, ладно.

Леонид подвёл её к Виталию.

– Развлеки девушку. А я должен… – и ушёл. Витька показал ему вслед кулак..

Лёньке было грустно уезжать.

Земля от Бреста до Урала была необозримым пространством для ограниченного в пространственном мышлении западного европейца. Для жителя Союза это расстояние не казалось большим. Два дня в поезде и ты на месте. И расстояния для Лёни и его друзей – абитуриентов из городка в центре страны не были препятствием. Севастополь, Калининград или Свердловск были также далеки и близки, как Москва или Ленинград. Леонид ехал в Ленинград вместе с Валькой Балыбердиным, парнем из параллельного класса, поступать в Арктическое училище на океанологическое отделение. Оба мечтали об океанах и желали быть красивыми перед своими девушками в морской форме. Леониду же вообще нужен был казённый кошт. Он видел, с каким невероятными напряжением обеспечивал Иван Макарович старшего сына, учившегося в гражданском ВУЗе в Ленинграде, пока Лёнька был школьником. И знал, что его учёба на гражданке ляжет на его, Лёнькины, мальчишеские плечи. И по всему ничего не препятствовало его намерениям. Отсутствие медали было только отсутствием его имени и фотографии в школьном музее, где все медалисты вписывались золотыми буквами. И выглядели на фотографиях отпрысками предков самых голубых кровей, а не рабоче-крестьянского происхождения.

Перед отъездом отец, Иван Макарович, зажёг свечку перед иконой Христа, висевшей в переднем углу дальней комнаты, и позвал маму Тину и Леонида —

– Пойдёмте, помолимся перед дорогой. Попросим у Бога помощи. – И опустился на колени, крестясь и шепча неслышные слова молитвы. Ленька и мать встали рядом с ним. Он уже давно, как стал пионером, не крестился на иконы, которые отец уберёг при разграблении церквей. Иконы были осквернены скребками по лицам богов и святых, но от этого глаза их смотрели на маленького Лёньку пронзительнее и ласковее одновременно. Лёнька склонил голову, перекрестился и прошептал как раньше, когда молился маленьким: «Да будет воля твоя…» Отец, крестясь, поднялся с колен, встали и мать с сыном.

– Вот что, Леонид, – сказал Иван Макарович, – впереди у тебя целая жизнь. Советская власть – она правильная по сути и я за неё воевал, но Бога она отняла у людей зря. Не надо было Бога отнимать. Он ведь никому не мешает, а помогает. Только просить надо искренне и ждать помощи, не сомневаясь. Тебе и в партию должно быть придётся вступать. Делай всё как надо, но только Бога ни словами, ни мысленно не хули, не отказывайся прилюдно. Промолчи, когда другие говорят. И когда все оставят тебя, Бог не оставит, только обратись к нему. Он никого не оставляет, запомни это.

У вагона Юрий Коротков выводил на аккордеоне «Сиреневый туман», отражавший настроение абитуриентов уже целый год. Родители отъезжающих смотрели грустными глазами, друзья ободряюще кричали. Лёньке очень хотелось при всех поцеловать Людмилку, но как-то не получилось у него набраться храбрости. Колёса закрутились, и поезд улетел «в сиреневую даль».

Людмила Буянская стояла в кругу Лёнькиных друзей и их подруг, держась за руку своей неразлучной Валентины, вместе с которой она и познакомилась на киносеансе с Леонидом. Ей было обидно, что Леонид не поцеловал её и не показал их любовь всем открыто, а только подал руку, как и всем остальным. И укоряла себя, что сама не проявила смелости и не повесилась ему на шею. А теперь скрылся последний вагон и только Юркин аккордеон ещё напоминал трагическими нотами про «сиреневый туман» «А может через год, ты друга потеряешь…» назойливо вертелись в голове тоскливые слова песни. Вскоре группа молодых людей, провожавших Сугробина и Балыбердина, рассыпалась. Витька уезжал в своё лётное училище через неделю и одновременно помогал своим родителям укладываться. Они надумали поменять и место и образ жизни и уезжали в далёкий южный город Фрунзе, стоявший на краю центральной Азии. Колька укладывал в конверт документы для отправки в институт; их девочки также строчили заявления. У всех, кроме Людмилы и Валентины, были серьёзные жизненно определяющие дела.

– Вот и всё! – сказала Людмила, когда они с Валентиной оказались одни.

– И ничего не всё, – ответила Валентина. – Всё только начинается. Будешь письма писать, письма ждать. У меня так и парень ещё не объявился, а у тебя такая любовь приключилась. Хоть замуж выходи, не закончив школу. Ты вчера как с ним попрощалась? Только целовалась как всегда или не выдержала?

– Ну, сказанула. Он мне поклоняется и…

– Поклонами любовь не сохранишь. И ни к чему они не обязывают.

– А, не болтай. Вот поступит в своё училище, да не забудет, тогда и решим… А пока я с мамой тоже уезжаю через неделю. Маме её знакомые купили путёвки на теплоход от Москвы до Астрахани и обратно и мы с ней едем путешествовать.

– Тогда сегодня на танцы! – сказала Валя. – Развеем сиреневый туман.

– Зайди за мной. Тебе по пути.