Читать книгу Рассказы о Великой Отечественной - Алексей Василенко - Страница 7

– Служил я ещё до войны. Семь месяцев уже отслужил, а тут она и долбанула. В принципе все знали, что она будет, только вопрос – когда? А тут и этот вопрос сам собой снялся. У нас дислокация была далеко от границы, поэтому сразу после начала войны погрузили нас в эшелоны и привезли на станцию Добруш в Белоруссии. А оттуда уже поехали на машинах, у нас спецмашины были с оборудованием…

– А в каких это вы войсках были, что спецмашины у вас?

– Служил я в корпусной артиллерии в таком подразделении, которое называлось так: служба артиллерийской инструментальной разведки, а в быту коротко АИР. Командиром нашего дивизиона был капитан Здор. В общем, прибыли мы на Днепр. Стали. И стоим. День, два, три… Где-то грохочут бои, люди гибнут, немцы рвутся вперёд, а мы стоим. Нет приказа. Вот в такое положение никому не пожелаю попасть. Стояли две недели! Будто ждали, пока немцы сами к нам на поклон подойдут. Не знаю уж, в чём была причина. То ли забыли о нас, то ли стратегический расчёт не оправдался и силы противника пошли в другую сторону, но только самим-то немцам наше стояние, о котором они были осведомлены, доставляло немалое удовольствие.

– А откуда известно, простите за каламбур, что им это было известно?

– Очень просто. Они сбрасывали на нас, кроме бомб, ещё и пропагандистские листовки. И там среди обычных, типа «солдат, бросай винтовку, иди домой», была и такого содержания, точный текст не помню, но смысл такой: «Молодцы, артиллеристы, работа у вас отличная, за такую работу благодарим и обещаем кормить мясом, а пехоту будем кормить только сухарями».

Вот такие листовки радости нам, конечно, не доставляли. Но дисциплина есть дисциплина, и мы не трогались с места. И вот проходит две недели – двинулись. Первый бой был на шоссе Гомель – Могилёв, это на левом берегу Днепра. Остановили нас, ссадили с машин. Стоит на дороге адъютант генерала и палит в небеса из пистолета: здесь, мол, пройдёт линия обороны.

Ну, высадились мы, машины подальше отвели, укрыли… Окопы, впрочем, здесь уже были выкопаны. Стали занимать оборону. Оружие у меня было диковинное – ручной пулемёт, но не обычный, а специально приспособленный для кавалеристов, его можно было приторочить к луке седла. Вот такой старый пулемёт, ещё чуть ли не с Гражданской войны. Мы вдвоём были – шахтёр был, фамилию сейчас уже не помню, и я. И вот жиденькая цепочка солдат с одним-единственным пулемётом стала держать оборону.

Пошли немцы вечером, поздно, уже темно было. Шли с автоматами, с закатанными рукавами, пьяные. По плотности огня они в несколько раз превосходили нас, не говоря и количестве людей. Наш пулемёт, конечно, свою песню пел, но на нём долго не посолируешь. Решили подпустить поближе. И когда они подошли на расстояние броска, мы не дали им возможности сделать рывок до наших окопов – стали кидать гранаты. А с гранатами тоже закавыка. Один из наших бросил гранату… То есть не бросил, собирался бросить, и граната разорвалась у него в руках. Ну, не было у нас опыта ещё, первый раз, первый бой. А он ещё недавно верблюдов пас, какая там граната! Просил застрелить его, умолял, а нас ещё тоже война не обкатала – ни у кого не поднялась рука облегчить его мучения… Так в страданиях и умер…

Мы там немцев не пропустили. Потери, правда, тоже понесли большие. Капитан Здор был тяжело ранен, лейтенант Старчун наповал убит… А ночь уже. К утру одно из двух: или попрут они на нас ещё большими силами и полностью уничтожат, или же мы окажемся у немцев в тылу, что тоже сулит нам мало хорошего. И мы во главе с нашим комиссаром стали выбираться оттуда, пока ловушка не захлопнулась.

Решили мы двигаться вдоль линии фронта. Отступать начали тогда же, ночью, пока немцы не пошли с рассветом в атаку. Пришли к своим замаскированным машинам и тронулись. Немцы, конечно, слышали шум моторов, но что они могли ночью сделать?

Сохранились от тех дней, от того времени какие-то картинки, обрывки. Вот мы на высоте, а немцы к нам идут снизу. Откуда-то появляется танкетка. А тут речка ещё, мостик…

– Что за танкетка? Из тех, что не успели снять с вооружения?

– Ну, да, тридцатых годов лёгкая танкетка. Откуда? Ещё нам в поддержку жиденький артиллерийский огонь: одна или две пушечки полевые малого калибра… Где это, когда – всё смешалось. Потом вдруг зенитный пулемёт ударил. И он почему-то стоял на дороге… Короче, вот такие обрывки от этого отступления в памяти сохранились. Мы были тогда в 67-м корпусе 21-й армии. Корпусом командовал генерал Петровский. И весь корпус попал в окружение, а мы, благодаря идее комиссара, двигались вдоль фронта, и в окружение мы там со всеми вместе не попали. Хотя, как говорится, от судьбы не уйдёшь – всё-таки мы в окружение вляпались, но это попозже, в районе Киева.

Мы до этого погрузили на станции Ичня все разбитые в Черниговской области орудия, прошли дальше вдоль линии фронта и оказались возле Золотоноши. Чувствуете, какая была неразбериха?

Мы передвигались и действовали как бы сами по себе, никем не были востребованы, никем ни на каком месте не были приставлены… Вроде бы есть воинская часть, а вроде бы и нету…

Золотоноша, к которой мы выбрались с боями, находится в районе Оржицы. И получилось, что мы попали из огня да в полымя, прямо к чёрту в зубы, потому что любой военный историк по одному названию Оржица поймёт ситуацию. Вот только в популярной литературе почему-то умалчивают об оржицкой трагедии, и если человек не специалист, то ему это название ничего не говорит. А ведь речь идёт о нашем крупном поражении в начале войны, когда четыре наших армии попали в окружение. С большим трудом какой-то части войск удалось пробиться к своим. Мы тоже оказались там, тоже держали круговую оборону, строили переправу… Мне повезло – цел остался, но вот моего товарища Василия Созинова там тяжело ранило, мы его понесли на себе в госпиталь. А госпиталь располагался в школе, раненых полно, и врач операцию не стал делать. Абдрашитов, комиссар, к нему:

– Почему?

– Да что – не видите, что света нет?

Абдрашитов совсем взвился – достал пистолет, передёрнул и говорит:

– Сейчас и ты с белым светом попрощаешься, если не сделаешь операцию.

И фактически под угрозой оружия Созинову операцию сделали, но мы же были в окружении, поэтому о Васе я больше никогда ничего не узнал. Так же, кстати, как о комиссаре Абдрашитове, как о многих других… Мы выходили из окружения.

Выбрался я аж в Тульской области… Вот сейчас сказал это, и мысль мелькнула: как легко звучит! Из Белоруссии на Украину, потом в Россию, из области в область… А ведь это всё с боями, это всё по большей части ногами! Вы просто на автобусе проделайте такой маршрут – и то устанете, не захочется путешествовать!

– Сколько же дней длилась ваша эпопея от первого выстрела, первой очереди из пулемёта до выхода из окружения?

– Это всё держалось на «бабушкином аттестате», лесами, тропами. Это длилось до… После октябрьских праздников я вышел в район села Ивановское Тульской области.

– Ну, тут для тех, кто этого не знает, нужно пояснить, что такое «бабушкин аттестат». Если вспомнить, что денежное и продовольственное обеспечение командиров Красной Армии производилось по документу, называемому аттестатом, то «бабушкин аттестат» – это просто-напросто еда, которой наши люди, чаще всего старушки, снабжали окруженцев и всех оголодавших солдат. А если грубее, то подаяние…

– Абсолютно так. Нам этот «бабушкин аттестат» буквально жизнь спасал. Тогда я, пожалуй, впервые наглядно увидел, как много у нас добрых сердец. Были, конечно, и другие случаи, когда гнали или говорили, что у самих ничего нет. Смотришь на такого «голодающего», а у него морда поперёк себя шире. Но таких случаев всё-таки было мало. Относились к нам очень хорошо, мы же были на своей территории, это нас спасало.

В общем, вышли из окружения. Сразу – спецпроверка. Кстати, когда в современной литературе описывают подобную ситуацию, то почему-то всегда с негативным оттенком: хмурые, недоверчивые люди из «органов» трясут честных солдат вопросами…

Не знаю, ни я сам, ни те, кто проходил через это сито, не были счастливы, разумеется, но и осадка какого-то горького не ощущали. Да, хмурые, да, недоверчивые. Но хмурые от усталости, от огромной работы, им порученной. А недоверчивыми им по определению положено быть, потому что через них шли и дезертиры, и предатели, и заброшенные под видом окруженцев диверсанты.

После спецпроверки оказался я на станции Лев Толстой. Всем нам нужно было новое обмундирование, вшей было несметно. Когда вышел, пошёл в аптеку. Зашёл, спрашиваю аптекаршу:

– У вас есть что-нибудь от вшей?

– Есть, – говорит.

– Ну, так давайте мне.

– На сколько?

– На миллион.

– Миллион?! Да у нас во всей аптеке на такую сумму лекарств не будет!

– Да я не про деньги. Вшей у меня миллион…

Вот такие штрихи самого тяжёлого, конечно, сорок первого года. Кто не воевал в сорок первом, кто не отступал, тот не видел самого тяжкого, самого страшного на войне. На нас была брошена такая армия, что… Немцы даже насмехались над нами. Помните, я про Белоруссию рассказывал, про сидение без дела, про листовки? Так вот был и такой случай. Немцы сбросили в наше расположение труп еврея на парашюте. В руках несчастного корзинка, в ней бутерброды и листовки такого содержания: «Солдаты! За кого вы воюете? Ради кого?» Вот такие «подарки» издевательские мы получали от немцев.

…После проверки меня взяли работать в штаб 3-й армии, точнее – в штаб артиллерии третьей армии. Я ведь военный топограф и на фронте занимался расчётами: привязка орудий, решение задач Гансена, Потанота… Позже, с 48-й армией дошёл до границы Советского Союза. За границей не был. Вот и всё.