Читать книгу Ломка - Алексей Васильевич Леснянский - Страница 21

– Санька!.. Вернулся! – кинулась на шею сыну Анна Андреевна.

– Привет, мама, – сухо ответил Саня, стесняясь нахлынувших на него чувств.

Александр Мирошниченко вернулся из армии. Он приходился Андрею двоюродным братом. Дружба завязалась у них давно, еще с детских лет. Они делились друг с другом своими проблемами, вместе мечтали о будущем. Если случалось напакостить, каждый стремился взять вину на себя и выгородить другого. Дрались тоже всегда плечом к плечу. Потом дороги разошлись на время: Андрей – в институт, Санька – в армию.

– А где батя? – спросил Санька.

– В рейс ушел, но сегодня должен вернуться. Совсем отца дорога изматывать стала. Годы уже не те. Здоровье ни шатко, ни валко.

– А Андрейка где? – тут же задал вопрос Санька.

– Андрейка-то? У бабы в деревне твой Андрейка. Зачастил он к ней последнее время. То пушкой нельзя загнать было, теперь не выгонишь, – ответила Анна Андреевна, любуясь сыном.

– Братец в своем репертуаре, но что-то здесь не то. Деревня не его стихия. Я его натуру знаю.

Поговорив немного с матерью, Санька поехал в Кайбалы. От города они не далеко – всего 12 километров. Он сошёл c автобуса и медленно побрел в деревню. Любимые с детства запахи набивались в нос; радостно шныряли по сторонам глаза, радуясь до боли знакомым местам. Два года минуло с тех пор, как всей деревней гуляли на его проводинах. Несмотря на то, что жил в городе, учась сначала в школе, а потом в институте, Санька с пятницы до понедельника неизменно околачивался в Кайбалах. Здесь его знали все, да и он всех знал. Он был упертым, своевольным, но бесхитростным; с деревенскими парнями и девчонками сошелся быстро и стал своим в доску. Санька всегда знал, где какие слова с губ скинуть, чтобы никого не обидеть и не унизиться самому. Чтобы жить спокойно, без насмешек и наездов в свой адрес, он несколько раз получал хорошую трепку от самых ярых деревенских забияк, зато те, кто послабже, потом задирать его опасались, да и забияки вскоре отстали. Но на этом Санька не остановился. Чтобы окончательно вырасти в глазах деревенских, он с некоторыми неблагонадежными кайбальцами пару-тройку раз сходил на гиблые дела и приобрел (на всякий случай) еще и репутацию отмороженного.

– Два года пролетело, а здесь все по-прежнему. Вон и ребята возле клуба тусуются, будто и впрямь не уезжал, – подумал Санька, увидев впереди фигуры людей.

– Санчо, ты что ль? – первым увидел вынырнувшего из темноты Митька.

– Я! Кому ж еще быть? – откликнулся Санька и крепко пожал приятелю руку.

– Мы тут такие дела вытворяем – вся округа ходуном ходит! – хвастливо заметил Митька. – Популярные мы стали – страсть. А кстати, брательник твой тут. По малой нужде отошел.

Андрей вышел из-за клуба, а Санька тем временем спрятался за спины девушек, которые сидели на бетонном крыльце клуба и ждали продолжения истории, которую рассказывал городской.

– Итак, на чем я закончил?

– На Сергии каком-то, – сказала Лера Левченко, полненькая девушка с заправленными за уши русыми волосами. – Только ты, пожалуйста, попонятнее говори, без всяких там научных словечек и вообще.

– Хорошо… На Сергии, значит… Жил во времена Дмитрия Донского такой старец – Преподобный Сергий Радонежский… Когда Дмитрий Донской пришел к нему за благословением на битву, Сергий сказал напутственное слово, перекрестил заочно все русское воинство и отправил с московским князем двух монахов: Пересвета и Ослябю. На Куликовском поле русская рать одержала победу. – Спасский задумался, надо было украсить историю. – А еще в стародавние времена была такая традиция. Два самых сильных воина перед боем выезжали вперед войска и мерились силами. Сошлись, значит, инок наш Пересвет и монгольский богатырь Челубей в смертельной схватке. Удар при столкновении воинов сильный был, и оба они на землю замертво упали. А татаро-монгольское иго над Русью сто лет после этой битвы еще тяготело, но первая победа стала толчком для дальнейшей борьбы с захватчиками. Вот такая история. Завтра я расскажу о правлении Ивана Грозного.

– Я чё-то не поняла. Победили, а сто лет еще страдали, – сказала Алена Устюжкина.

– Это как с немцами. Мы же их победили, а живем хуже, – хитро высунулся из-за спин Санька и от души рассмеялся.

– Санька! Братишка!.. Приехал! – опешив от радости, закричал Андрей и через мгновение сграбастал брата в охапку. – Какими судьбами?.. Тьфу ты. Что говорю, сам не знаю! Прие-е-ехал!

Деревенские заулыбались. Братья так сильно отличались друг от друга, что это было видно даже невооруженным глазом. Казалось, что в объятьях оказались свет со тьмой. Смуглый Санька с большими восточными глазами, тесаными выдающимися скулами и черными как смоль вьющимися волосами; яркий бесовский взгляд хулигана, порывистые движения, не сходящая с лица то ли улыбка, то ли ухмылка. И бледное, строгое лицо Андрея. Светло-русые коротко постриженные волосы, спокойный взгляд.

– Андрей, прости, пожалуйста, но можно тебя отвлечь. Разве христианской религии не противоречит поступок Радонежова? – спросила Наташа Заварова.

– Радонежского, – поправил Спасский.

– Да, конечно. Прости. Ведь он же на смерть благословлял наши дружины.

Андрей не ожидал такого вопроса. Отвечать первое, что взбредет в голову, было не в его духе. Отстранив брата, сказал:

– Я, знаешь, вот, что подумал. Радонежский поступил, на первый взгляд, неправильно, но если копнуть глубже, он же всего себя своим поступком за людей отдал. Он не желал смиренно смотреть на бесчинства татар по отношению к нашим людям. Мог бы спокойно сидеть в Лавре и душу свою беречь. Но нет. Он был другой… Он на «убий» дал добро!!! Понимаешь? Сергий знал, что за благословление на бой ему перед Богом придется держать ответ; и он решился, себя забыл ради русского народа, хотя ему было известно, что с благословением ли или без русские всё равно бы сражались. Он, может, всю жизнь потом мучился, грех за себя и за всех отмаливал.

– Ну, дает, – сказал Санька и полностью переключил внимание на свою персону.

Андрей отсел в сторонку, подложив руки под подбородок, и внимательно слушал брата, травившего солдатские байки.

– Вот это истории, – заметил Митька. – Не то, что у тебя, Спас.

– Говори за себя, – сказал Забелин.

– Он полностью прав, – сказал Спасский. – Мне пора.

– Да куда же ты, Андрюха?! – крикнул Санька вдогонку, но, увидев, что тот не реагирует, быстро со всеми попрощался и побежал догонять брата.

Бабушка уже спала, когда ребята зашли в дом. Деда нигде не было видно, вероятно, остался ночевать во времянке, там было попрохладней. Санька, улыбаясь, некоторое время разглядывал бабушку, потом стал озираться вокруг, предполагая натолкнуться хоть на какие-то перемены, но все, как в незапамятные времена счастливого детства и беззаботной юности, покоилось на своих местах. Тот же коричневый комод с позолоченными ручками, над ним старинные часы с кукушкой, письменный стол у окна, в углу под потолком икона Божьей Матери, на стене – ветхий ковер с оленем на переднем плане, вдоль печки провисшая веревка с сушившимися на ней носками. Все, как было.

Став взрослыми, мы часто убегаем воспоминаниями к нашему детству. Незначительные эпизоды, которым, будучи маленькими, мы не придавали особого значения, обретают новый смысл. Человек подчас все на свете готов отдать, чтобы окунуться в атмосферу какого-нибудь детского случая. Теперь, с высоты прожитых лет, он склонен пережить этот случай, восторгаясь каждой мелочью, умиляясь каждому слову, но прошлого вспять не воротишь, колесо времени продолжает неумолимый бег. Вспышки воспоминаний из детства, продираясь сквозь заросли суеты, мелочных дрязг и житейских забот, озаряют наше существование, наполняют его смыслом. У каждого в сердце хранится своя коротенькая история, которая становится своеобразным богатством, силой, заставляющей идти дальше, когда все мотивы к жизни исчерпаны.

Вот и Саньке сейчас почему-то вспомнился эпизод, когда они с Андрейкой (лет пять или шесть им было) похватали с куриного насеста яйца и стали запускать ими в деда. Тот, не долго думая, вооружился бичом и стал охаживать своих внуков, предусмотрительно забравшихся на крышу стаек. Санька, получая кнутом по босым ногам, сиганул в малину, а Андрей так и продолжал увертываться от ударов, пока дед не остыл.

– Андрей, ты спишь? – спросил Санька, приподнявшись на локте, чтобы рассмотреть брата из-за стоявшего посредине комнаты стола.

– Нет, – отозвался голос с другого конца.

– Я тоже не сплю… Давай поговорим. Ты на меня обиделся что ли?

– Да ты что. Нет, конечно.

– А что тебя тогда тревожит? Расскажи.

Андрей, услышав вопрос, соскочил с кровати и стал вышагивать по комнате:

– Не знаю, как тебе объяснить, Саня, как выразить, но такое ощущение внутри, что мне лет восемьдесят – не меньше. Тоска меня гложет, с жизнью справиться не могу. Я, знаешь, людей изменить хочу, а у меня не выходит.

– Наивный ты, – сказал Санька и хмыкнул. – Ишь чего удумал – людей менять.

– Нет, я не наивный вовсе. Я Ницше читал. Его выкладки в мозг въедаются. И я поверил ему, я его понял.

– Да хоть Анну Каренину. Мне б твои проблемы. По-моему, так ты себя просто загоняешь, – сказал Санька.

– Господи, я его прочитал на свою голову, и мне теперь с этим лет шестьдесят еще жить.

В ответ на это траурное заявление Санька сладко зевнул и призвал брата ко сну.