Читать книгу Ломка - Алексей Васильевич Леснянский - Страница 3

На дворе была июньская ночь 2003 года. Пять парней, вооруженных штакетником, стояли на крыльце сельского клуба. Моросил дождик, вздувая сотни крохотных пузырьков на молодых лужах. Вдалеке на кромке горизонта сверкали молнии, сопровождаемые раскатами грома.

Через некоторое время деревенские услышали рев десятков моторов, заглушивших небесную канонаду. Один за другим, в боевом порядке на центральную улицу въезжали подсинцы. Остановились в десяти метрах от клуба.

– Что-то их сильно мало, – сказал невысокий паренек Дерябину Кольке, подбившему своих ребят на внезапную вылазку.

– Мало, а штакетины где-то успели раздобыть. Не нравится мне все это… Эй, кайбальские, сейчас мы вам морды набьём.

С крыльца в ответ прозвучала угрожающая фраза:

– А вы вокруг осмотритесь, ублюдки чертовы. Все – хана вам.

Смыкая огромный круг, из мрака ночи со стороны школы и Качинского переулка начали выступать темные фигуры подростков. Замкнув кольцо, они прошли несколько метров и остановились.

Палки громко застучали об асфальт. Сначала вразнобой, барабанной дробью; потом, угадывая общий ритм, уже в такт. Деревенские собаки, случайно оказавшиеся на площади, разбегались, поджав хвосты. Сельчане, жившие поблизости и не пожелавшие закрыть ставни на ночь, в спешном порядке торопились отгородиться от внешнего мира деревянными створками.

– Быть беде, быть беде, – шептала бабка Авдотья своему глухому на оба уха деду и истово крестилась.

Дерябин Колька, внимательно осмотревшись по сторонам, с хладнокровием бывалого бойца, о чем свидетельствовали бесчисленные шрамы на его лице, осознал всю безысходность создавшейся ситуации. Все пути к отступлению были отрезаны, такого количества противников ему в жизни не приходилось встречать. Оставалось надеяться только на то, что завклубша вызовет милицию, но кто-то из окружавшей их толпы, будто угадав направление мыслей подсинца, язвительно бросил:

– Ментов не будет, ребята, пока мы вас тут не искрошим! Завклубша домой свалила! Сын у нее больной!

Дружный хохот огласил окрестности, вторя фразе, которая лишала приезжих последней надежды на спасение.

Дерябин задумчивым взглядом обвел своих парней.

– Крепкие ребята. На этот раз случайно прибившихся среди нас нет. Будут стоять, уверен, что будут, – думал Колька, уставившись в одну точку.

Встряхнув головой, чтобы сбросить оцепенение, Дерябин понял, что пора начинать действовать.

– Ну чё встали? Круг из мотоциклов… Быстрей, быстрей, черт вас всех подери, – сказал он тихо, но внятно, чтобы расслышать могли только свои. Взявшись за руль своего «восхода» и выдвинувшись немного вперед, он заложил первый камень в фундамент их будущей обороны.

Над площадью перед клубом повисло молчание. Прошло несколько секунд, и от кольца окруживших стали откалываться звенья людей и с ревом устремляться на жалкую кучку подсинцев. Еще мгновение – и круг кайбальских полностью распался, устремляясь вслед своим более решительным товарищам. Крики боли, пьяный мат стали итогом столкновения двух враждебных сил. На первый взгляд могло показаться, что подсинские смяты. На самом деле нападавшим удалось лишь опрокинуть заслон из мотоциклов. Спотыкаясь о них, первые волны нахлынувших, подгоняемые сзади остальной массой, становились легкой мишенью для обороняющихся.

В это время, скрываясь в темноте недалеко от места схватки, подпирая плечом колонну клуба, с широко раскрытыми глазами стоял молодой человек, не принявший участие в потасовке. Бледное худощавое лицо искажали судороги боли и страха. Его никто не видел, зато он видел и слышал все, содрогаясь от нелепости происходящего. До его слуха отчетливо доносились мерзкие звуки драки и наглые возгласы деревенских девчонок, подбадривающих своих и принижавших достоинства приезжих. Раньше он приезжал попроведывать бабушку, но, будучи горожанином до мозга костей, большого желания выходить за пределы усадьбы не испытывал, а сегодня из праздного любопытства решил впервые посетить сельский клуб.

Больше оставаться на месте Андрей не мог. Он уверенно прошёл от клуба до места драки, проталкиваясь сквозь толпу остервенело колотивших друг друга людей.

Достигнув центра, он глубоко вдохнул бодрящий после недавно выпавшего дождя воздух, расстегнул пиджак, вынул из него газовый пистолет, на который недавно получил разрешение, и два раза выстрелил поверх голов. Толпа дерущихся остановилась в нерешительности, после чего, испугавшись резких опасных звуков, которые в сознании каждого вязались со смертью, отхлынула.

Андрей огляделся. В черных лужах на асфальте валялись раненые подростки. Кто-то из них стонал, некоторые и вовсе были без сознания. Андрею стало страшно. Совсем один, в незнакомой деревне среди разъяренных людей. Но самообладание вскоре вернулось к нему.

– Подсинцам стоять возле меня, кайбальцам отойти от нас на сорок метров! – крикнул он твердым голосом, пользуясь замешательством подростков.

Толпа подчинилась.

– Кто ты такой? Я тебя не знаю, да и пушка у тебя вроде газовая! – закричал Антон Забелин. – Это не воя разборка! В Кайбалах я тебя ни разу не видел, да и не похоже, чтобы ты приехал с ними, судя по твоему парадно-выходному костюмчику!

Андрей лихорадочно придумывал ответ. Мысли вихрем проносились в голове, но ни на какой он не решался остановиться. В ночной тиши собственный голос прозвучал неожиданно даже для него самого:

– Я приехал к бабке, и я – мент. Вот подтверждение.

Он засунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил студенческий билет, высоко поднял его над головой и, развернувшись, бросил его под ноги подсинцам.

Дерябин поднял упавшую в лужу корочку и ознакомился с ее содержанием.

– Спасибо, браток, кто бы ты ни был, – тихо сказал Колька, а потом громко, чтобы все услышали, добавил: «Он действительно мент, нет никакого сомнения в этом»!

– Всем оставаться на своих местах! Вот вы двое – мигом в клуб и вызовите скорую! – крикнул Андрей двум парням, стоявшим поблизости от крыльца; сам же снял рубаху, разорвал ее на три части и принялся перевязывать голову непрестанно стонавшему парню, сидевшему на корточках в трех метрах от него. Закончив с ним, подошел к другому подростку и с быстротой, свойственной чувствительным рукам, выдернул нож из бедра пострадавшего, вырвав у парня крик боли.

– А ты как хотел? Вообще-то не стоит с тобой возиться, ну да ладно – в последний раз, – сказал он парню с усмешкой.

Толпа погудела немного и начала расходиться по домам, зная, что приездом одной лишь «скорой» дело теперь не обойдется. Подсинцы заводили мотоциклы, усаживались и уже через минуту скрывались за поворотом. «Скорая» забрала четырех человек, и через некоторое время площадь перед домом культуры обезлюдела. Милиция так и не приехала.

Андрей остался один. Восторг переполнял его. Он победил животный страх перед неизвестностью, вверив себя слепой судьбе, подтолкнувшей его на отчаянный поступок, – и все обошлось.

Световые потоки чудом сохранившихся желтых фонарей, пересекаясь в воздухе и становясь единым целым, заливали центральную улицу, освещая унылую картину валявшихся в беспорядке штакетин и арматуры. Собираясь уже идти к бабушке, к которой приехал погостить, Андрей натолкнулся на фигурку вздрагивающей от рыданий молодой девушки, стоявшей лицом к стене клуба.

– Эй, ты чего воду попусту льешь? И так много луж по кругу, – сказал он, ласково обняв девушку за плечи.

Она повернулась к нему лицом, и глазам парня предстало симпатичное создание с большими ясными бирюзовыми глазами и завораживающими ямочками на щеках.

– Брата моего увезли. Что теперь делать? – тихонько спросила она, всхлипывая.

– Вот незадача. Да меня сколько раз туда увозили и хоть бы что, – нагло соврал Андрей. – Знаешь, давай я тебя до дому провожу, а завтра утром мы вместе к нему съездим.

– Но ты ведь меня совсем не знаешь.

– Уже знаю, – отшутился Андрей и предложил новоиспеченной знакомой руку.

Наташа, а именно так звали девушку, имя которой Андрей так и не удосужился спросить, обхватила предоставленный в ее распоряжение локоть, и они вместе отправились от клуба.

Проводив девушку домой и заверив, что к одиннадцати часам он будет ждать ее у ворот, Андрей наконец-то пошел домой.

Бабушка встретила его в сенках, и до того момента, пока он не разделся и лег в постель, она невнятно бормотала что-то об упавших нравах современной молодежи, о том, как спокойно жилось во времена ее юности в Пензенской губернии и как было бы неплохо, если бы внук с дедом завтра наладили колонку.

– Наладим, баба. Обязательно что-нибудь придумаем. Иди ложись, – бодрым тоном ответил Андрей и закрыл глаза.

Бабушка, известное дело, не удовлетворилась прерванным разговором и стала придирчиво, со свойственным всем пожилым людям любопытством осматривать вещи внука. От ее взгляда не укрылось отсутствие рубашки, пятна крови на пиджаке и замаранные в грязи брюки с продранными коленками.

– Окаянный, подрался с кем-то. Опять, наверное, подсинские наехали, чтоб им пусто было. А ты куда лезешь, дурья твоя башка»? – обращалась она к внуку, который, впрочем, неплохо имитировал сон и на обращение в свой адрес никак не реагировал.

Бабушка еще немного попричитала и засеменила в другую комнату, шаркая тапочками по деревянному полу. Андрей услышал, как она разобрала постель и, обращаясь к деве Марии с просьбой заступиться за праведников и покарать нечестивцев, улеглась.

Старинные часы с недремлющей кукушкой пробили час. Андрей погрузился в мысли о прожитом дне, вспоминал своих университетских товарищей, с которыми так часто проводил время в беседах о судьбе России и построении настоящего демократического общества. Сегодня он ясно понял, что он и его товарищи, так усердно ратовавшие за народное счастье, были невероятно далеки от чаяний простых людей.

– Страшно далеки они от народа, – даже вспомнил он знаменитую фразу».

Получая высшее образование, люди его среды (а их стало уже достаточно много) были движимы высокими идеалами, но вся проблема заключалась в том, что потерялась преемственность поколений революционного, в хорошем понимании этого слова, «студенческого общежития». Дух борьбы против несправедливости исчез. Он был ярко выражен в двух прошлых столетиях, а в нынешнем надо было начинать все сначала.

Андрей неплохо знал отечественную историю, ему были дороги декабристы и народовольцы. Только первые (все это знали) хотели насадить высшую правду без поддержки народа, последние встали на путь террора. Обе ветви гибельные. Революцию октября семнадцатого он вообще не признавал и удивлялся, как коммунистическая зараза до сих пор еще гнездится в людях его страны. Массовые репрессии, высылка интеллигенции из страны, разрушение храмов, тупиковая мораль привели к вырождению генофонда нации. Результаты такой государственной политики можно было наблюдать и в Кайбалах, но, что самое страшное, – люди в деревне не знали, от чего их теперешняя жизнь хуже горькой редьки.

Лежа на кровати, Андрей вдруг вспомнил о хождениях в народ, когда студенты, бросив привольную, сытую столичную жизнь, подавались в деревни, становились там врачами или учителями и пытались разъяснить народу, как жить дальше. Они нашли уважение для себя, возвысили свою душу, терпя лишения, но не смогли научить, не сумели привить мужикам уважение к самим себе.

– Все еще можно исправить. Не знаю как, но можно. Остановлюсь, присмотрюсь к деревенским. Вот он, мой народ, во всей своей неприкрытой наготе. В этом доме, в этой деревне. Жалко, что один. Только кому сейчас легко? – улыбалась совсем еще юная, не заветренная временем душа.

Веки Андрея слипались, и он сам не заметил, как погрузился в крепкий здоровый сон молодости.

В эту ночь многие из деревенских, присутствовавших вечером в клубе, пытались понять, что подвигло приезжего на вмешательство. Им и в голову не могло прийти, какие чувства обуревали Андрея. Одни злились на него за то, что не дал добродить буйству крови, не позволил бить, крушить, кромсать, резать; другие (и их было не меньше) одобряли, понимая, что кто-то должен был все это остановить. Одобряли или злились, но не понимали. Все же просто. Если ты приехал в Кайбалы к бабке, – встань на сторону деревенских или в крайнем случае не мешай. В то, что он мент, никто не поверил сразу. Типаж не тот. Но в те решительные минуты, когда он стоял между ними и подсинцами, грозно устремив взгляд не на них даже, нет, а куда-то поверх голов, казалось, что нет силы, способной его остановить…

Митька Белов проснулся по-деревенски рано. Отец с матерью уже собирались на птичник. Голова у Митьки гудела от полученного в драке удара. Он не помнил, как и где его вчера заработал. Смутно припоминал, что был в первых рядах атакующих, потом вспышка, потом катался по земле, не помня себя от боли, затем провал, и кто-то ночью, вроде бы Сага, отводил его домой. Что-то стягивало череп. Прикоснувшись к голове, Митька нащупал повязку, подошел к зеркалу и обнаружил рукав белой рубахи, пропитанной кровью.

– Хэ, как на войне прямо, – сказал он вслух.

В это время в комнату вошла мать и увидела стоявшего у зеркала парня.

Батюшки! Отец, ты погляди на него, иди, посмотри на своего оглоеда. Опять дрался и напился ведь, наверняка напился ведь, сволочь. Куда тебя черти вечно заносят, горе ты луковое?

Отец, чтобы не принизить свой авторитет, сразу не откликнулся, молча доел завтрак и перед самым уходом, грозно насупив черные густые брови, начал допрос.

– Подсинцы? – бросил с порога.

– Они, – потупившись, ответил Митька.

– Кто кого? – продолжил отец.

– Да вроде мы, батя.

– Пил вчера?

– Нет. Да не, ну правда.

– Врешь, собака. Зашибу. Мать в гроб загонишь со своими пьянками, паскуда такая. Чтоб к вечеру по хозяйству все сделал. Понял? – подвел итог отец и, громыхая кирзовыми сапогами, вышел во двор.

– Пронесло, – подумал Митька. – А ведь на моей стороне был. Сам дрался в свое время. В открытую сказать не может, но эта еле видная ухмылка на лице. Я ведь не дурак – все вижу.

Митька прошел в соседнюю комнату, где, мирно посапывая, спали два младших брата и сестра.

– Подъем, черти! – во весь голос завопил Митька.

Серега, второй по старшинству после Митьки, резко открыл глаза и немигающим взором уставился в потолок. Видя, что брат продолжает лежать и не предпринимает никаких попыток подняться с постели, старшой перешел от слов к действию, отвесив подзатыльник, по его мнению, средней степени тяжести. Серега быстро сел на кровать. Вцепившись обеими руками в металлическую сетку, нервно сплюнул. Со старшим братом, даже обладая редким неукротимым нравом, он все же никогда не решался связываться. Оставив Серегу наедине со злобой по поводу утреннего пробуждения, Митька подошел к семилетнему мальчугану Олежке, сдернул с него одеяло, поднял за левую ногу и приготовился влепить затрещину, но потом, переполненный жалостью, решил ограничиться легким щелчком по лбу. Олежка взвыл, трепыхнулся всем телом, вырвался из Митькиных рук и протяжно, вымученно заголосил, уткнувшись в подушку.

– Позор! Как баба, воешь, – сказал Митька. – Я тебе втулку на заднем колесе перебрал, подшипник заменил и все смазал, а ты воешь, – добавил он примирительным тоном.

Олежка ныть перестал, одарил брата ненавистным взглядом и пошел к умывальнику.

Аленка, единственная девчонка в доме, услышав возню братьев, тихонько встала и отправилась на кухню собирать на стол.

Жевали молча, еще не померкла обида после утренней выходки старшего брата. Намазывая масло на хлеб, Митька первым решился начать разговор.

– Ну, как мы вчера? – обратился он к сидящим за столом.

– Да приезжий, гад, помешал. Всю малину нам изгадил. Кстати это он тебе башку перевязал… пустоголовую, – невнятно из-за куска сала во рту пробормотал Сережка и, давясь, прыснул смехом.

– Но, но, но. Соблюдай субординацию, бродяга, а то махом отучу над старшими смеяться, – тоном беспрекословного подчинения сказал Митька, а потом внезапно помутнел и взорвался диким хохотом, обронив бутерброд на пол. – Черт, опять маслом к низу. Олежка, сбегай-ка за тряпкой… Так, слушай меня внимательно. Не знаю, как вы тут будете делить обязанности, но чтобы к вечеру – дрова наколоты, вещи постираны и поглажены, свиньи с курями накормлены, стайки вылизаны, грядки прополоты, жрать сварено. Поливать не надо, вчера дождь был… Полы помоете, паласы пропылесосите. А я пойду коров в стадо отведу, а затем на рыбалку отправлюсь, – подытожил завтрак старшой заранее приготовленной речью и вышел во двор.

– Вот сволочь, – прошепелявил Олежка и, обведя взглядом оставшихся за столом, увидел немое подтверждение удачно подобранному слову.

Взяв в сарае две самодельные удочки, Митька проводил коров и отправился на рыбалку.

Утро было прохладным. Ясное небо с редкими вкраплениями белоснежных облаков предвещало знойный день. Свернув за старой баней, Митька быстро спустился с обрыва. Накалываясь босыми ногами об острые камни, плотно усеявшие дно, перешел вброд неглубокий ручеек, бывший рукавом быстроного полноводного Абакана, и углубился в лесную глушь.

Лес всегда привлекал парня. Здесь он находил забвение от каждодневных деревенских забот. Его мальчишеская фигурка словно бы растворялась среди могучих вековых тополей, всегда навевавших тихие, светлые грезы. Деревья видели его восторг и мудро, по-стариковски молчали, печально перешептываясь о былом под порывами стремительного вездесущего ветерка.

В это утро пробуждающийся ото сна лес был особенно красив. Солнечные лучи, отгоняя миражи ночи, весело струились по ветвям и листьям, заливая благодатным теплом ершистые поляны. Чудноголосые птичьи трели древней сладостной песней неслись во все концы, возвещая округе о приближении человека. А человек шел и шел, вдыхая терпкий бодрящий аромат лесных трав и цветов. Он наслаждался покоем и с интересом вглядывался сквозь просветы между деревьями в пронзительную высь бездонного неба.

Небольшой лес остался позади, и взору парня предстал могучий Абакан, непокорно огибавший препятствия на своем пути и веками несущий свои воды в призрачную даль грядущих столетий. Чуть выше реки стелился туман, сквозь его сероватую дымку виднелись полушария холмов.

Митька достал из садка стеклянную банку и начал шариться по густой сочной траве в поисках кузнечиков. Наловив дюжины две, вернулся к речке и размотал удочки. Пройдясь вдоль берега, натолкнулся на две рогатулины, оставленные предыдущими рыбаками. Здесь и решил обосноваться, зная по опыту, что где попало рогатулины ставить не станут, а значит, клев наверняка будет.

Нацепив кузнечиков на крючки, поплевал на них, как полагается для удачи, и закинул удочки. Приученный дедом, завзятым рыбаком, к абсолютной тишине во время рыбной ловли, Митька присмотрел удобное местечко на бережку, достал из-за уха стибренную у отца сигарету и закурил, смачно затягиваясь, пуская в небо сизые кольца дыма.

– Странно, ничего понять не могу. Зачем приезжему понадобилось вмешиваться? Зачем перевязал голову, ведь видит меня впервые? Может, у него не все дома?.. Нет, скорее, выпендриться захотел, крутого из себя построить, эдакого гангстера. Надо с ним потолковать потом, как представится случай. Странно, очень странно, – думал Митька.