Читать книгу Культурный парадокс. Сборник рассказов - Алексей Владимирович Баев - Страница 3

Это происходило с Фадеевной каждый год. Начиналось, как водится, в полнолуние, в первое осеннее, а во второе уже заканчивалось. Для нее – к сожалению, для соседей и сродственников – к счастью.

Но давайте-ка по порядку.

Итак.

Лизавета Фадеевна Самохина, одиннадцать месяцев в году – милая старушка, божий одуванчик, на чьей тонкой шее (можно – стебельке, тут уж как кому угодно) сидят: а) бестолковый сын Терёха, неизлечимо, но без буйства больной легкой формой алкоголизма; б) не так давно заразившаяся от него невестка, некогда милейшая нравом и внешним образом Танечка; в,г) парочка ихних оболтусов – Ванька да Венька, шести и одиннадцати лет отроду соответственно.

Живет вся эта относительно дружная семейка в полуразвалившейся с виду, но еще достаточно крепкой избе о печном отоплении на окраине крохотного городка Максакова Н-ского края-области, в Белой слободке, там, где пока господствуют мелкие, но все ж частные, лэндлорды. Или, по-нашему, землевладельцы.

Из «мясных» содержат Самохины курей да поросят на собственный прокорм плюс излишки – на продажу. Из «ботвы» – картофельно-морковный огород в двенадцать соток. Любовно выращенную картоху круглый год потом изводят на пюре, жарёху и «прочий продукт» домашнего перегону. И ничего в последнем нет зазорного, на «казённую» цены-то нынче кусаются. Да и на казённую ли? По августу-сентябрю Самохины запасаются в ближайших лесах грибами да клюквою, в урожайные, естественно, годы. А пенсия Фадеевны, единственная в семье регулярно-денежная достача, уходит на Терехин табак, портки малым оглоедам, да магазинные деликатесы – кильку в томате, макароны «перья» и сушки-крендельки по субботам да праздникам.

И все бы ничего. Тысячи семей так сосуществуют почти в согласии, относительном благополучии и в сельской местности, не претендуя ни на привилегированные, ни даже на простые акции всяких зенитных газпромов и прочих зеленых сберкасс.

Да вот только у Самохиных, как мы упомянули в самом начале нашего повествования, каждую осень с полнолунием случается одна и та же беда. А именно – старейшина клана, Фадеевна, впадает в шизофреническое обострение. Это по научному, по-медицински, значит. По народному ж, обращается старуха Лизавета в натуральнейшую ведьму. Из тех самых, что летают по небу на метлах, не спросясь у авиадиспетчеров, и в непотребном виде рассекают цельными шабашами по мирным ночным проспектам и улицам Максакова в сторону ближайшего водоема. Впрочем, в светлое время суток наша Фадеевна ничего, зараза такая, не помнит, что творила при бледном мерцании звезд.

Ежегодно, значит, это случается.

То есть, до нынешней осени все прошлые годы случалось…

Уж до чего крепко накачалися пойлом Тереха с Танюхой на нынешнее полнолуние, в ужасе ожидая очередного бабкиного превращения, а не взял их хмель. Да и не произошло ничего.

Ванька с Венькой дрыхнут давно. На улице стемнело, круглая луна в безоблачное небо выкатилась, метла в сенях от нетерпения задрожала, а Фадеевна как сидела на лавочке, плела круглый половичок, так с места и не сдвинулась. Знай себе, отверткой старой орудует, петли разноцветные тянет.

– Ма-ам, – свесился Тереха с полатей.

– Да, сынок? – отвечает ему Фадеевна, глаз не подымая от своего рукоделия.

– А ты чё… это… не полетишь нонче? – интересуется мужик, а самого чуток нервически потряхивает.

– Куда, Терешенька? – знай себе тащит тонкие цветные тряпицы старуха.

– Ну… – заколебался Терентий, – не знаю. Тебе видней.

– Ох, сынок, сынок, – вздохнула Фадеевна и подняла, наконец, голову, – не злоупотребляли б вы с Танечкой. Самогонка – дело, конечно, хорошее. Да уж больно много вы ее сёдни напробовались. Вредно это для печени, и для ума пользы мало… Что-то заболталась я с тобою, Терешенька. Поздно ужо, спать пойду.

Фадеевна отложила недовязанный половичок, поднялась с лавочки и нетвердой походкой вразвалочку двинулась к себе в уголок-комнатку за печкой.

– Доброй ночи, голубчики, – только и слышали Терентий с Татьяной.

– Доброй ночи, мамка, – отвечали в голос супруги.

А потом выключатель щелкнул, и мутная лампочка под обсиженным мухами самодельным абажуром погасла.

Полежали Терентий с Татьяной в растерянных непонятках до момента пока из-за печки бабкин храп с присвистом характерным не раздался, легонько помиловались с полчасика, да и тоже веки смежили до самых утренних петухов…

И на следующий вечер ничего не произошло из ряда вон выходящего. И на послеследующий. И всю неделю спокойная жизнь ни на минуту не прервалась.

У Терехи от волнения сон пропал. Танюха кажное утро сама не своя, огрызается как с похмелюги, а сама накануне ни капли в рот не брамши. Да и слободчане сердобольные интересуются: «Уж не заболела ли наша Фадеевна? Мож, лежит при смерти, а мы и не в курсях?»

– Да нет, вроде бы, все с мамкой нормально, – жмет плечами Терентий, а у самого кошки на душе скребут.

В общем, недельки через две нервы по всей округе начали сдавать.

В очередное утро подошел к Терехе дед Митяй, что живет бобылем в избенке напротив, взял мужика под локоть, отвел в сторонку, да шепотом и говорит:

– Ты б, Тереха, в поликлинику смотался, что ли. Дохтура б вызвал. Чтой-то боязно мне за мамку твою. Да и все наши людишки-то в недоразумениях ходят. Уж две недели прошло, а Фадеевна молодухой не обращается, на метле не летает, скотину не пугает… Ох, боюсь, не к добру это.

– А что?! – обрадовался Терентий. – И схожу к Лаврентий Андреичу, к нервотерапевту, у коего мамка моя на учете последних два десятка лет наблюдается. Мож, посоветует чегось? Мож, самолично приедет, посмотрит чё к чемусь?

Так и сделал.

Прибыл следующим днем к Самохиным психотерапевт Лаврентий Андреевич, муж ученый и во всех отношениях уважаемый. Осмотрел Фадеевну, фонариком в зенки старухины посветил, молоточком резиновым по коленкам постучал, виски круговым движением в левую сторону погладил, да только не нашел ничего подозрительного.

Вышел из бабкиной комнатки, вымыл под мойдодыром руки с вонючим хозяйственным мылом, да изрек:

– Все нормально, Терентий Вениаминович, с вашей матушкой. Здорова, как корова.

И захихикал. А Тереха с Танюхой глазищи вылупили. И дед Митяй, что рядышком стоял, языком поцокал.

– Ай, дохтур, – покачал головой старик, – как же нормально-то?! На метле не летает?

– Не летает, – кивнул врач.

– Голой на шабаши не бегает?

– Не бегает, – поправил на переносице очки доктор.

– Петухам шеи не сворачивает?

– Не сворачивает, – пожал плечами Лаврентий Андреевич.

– Ну, вот! – засмеялся Митяй, оскалив единственный желтый зуб. – А ты говоришь, нормально все! Тоже мне, специалист. А-ну, пусти!

Дед Митяй оттолкнул врача, прошел из сеней в избу, взял Фадеевну под локоток и во двор вывел. По пути выхватил из угла метлу. На улице инструмент этот самый оседлал и как свистнет!

– Смотри, Фадеевна! – заорал дурным голосом дед. – Во, как надо! А вы чё стоите? Берите мётлы, и за мною!

Оседлали вслед за Митяем метлы Тереха с Танюхою, малые Ванька с Венькою, даже доктор Лаврентий Андреевич в наглядную терапию не без интересу включился. Оставили бедную Фадеевну у ворот, а сами со двора на дорогу рванули. Орут на всю слободку, соседей созывают…

И скачет, значится, через час ужо вся Белая слободка города Максакова Н-ского края-области на метлах по улице. В авангарде – дед Митяй, психотерапевт Лаврентий Андреевич, да четверо Самохиных. Взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед… А Лизавета Фадеевна глядит на всю эту жуткую синематографию из ворот, и головой неодобрительно покачивает.

А туточки и темнеть зачало. Тонкий серп Луны в черных небесах зловеще засветился.

Дед Митяй примаялся, остановиться хотел, видя, что помощи личным примером никакой оказать доброй соседочке не может. Не тут-то было! Оторвались старые его ревматические ноги в поношенных валенках от тверди земной, и понесла старая метла своего всадника в антрацитовую ночную атмосферу. А за бобылем неугомонным и все слободские огромадным клином гусиным ввысь пошли. Ну, натурально на юг!

Постояла еще с минуту у воротного столба Фадеевна. Потом рукой махнула, сплюнула наземь сквозь дырку меж зубов, развернулась, да домой засеменила. На крылечко, кряхтя, поднялась, посмотрела в черное звёздокрапчатое небо, в котором сердобольные слободчане на метлах мертвые петли имени летчика Нестерова крутят, пожала печами…

А потом улыбнулась недобро, ведьмину искру глазом желтым пустила, хохотнула гортанно и тоном, не терпящим возражений, значительно изрекла:

– Что поделаешь? Осеннее обострение…

Да в избу шустрой тенью и шмыгнула.