Читать книгу Мост через Валгаллу - Алексей Владимирович Баев - Страница 6
Грамота четвёртая, приподнимающая завесу над страшной тайной, раскопанной мальчишками и галерейщиком Трисемёркиным
ОглавлениеГалерея в столь поздний час выглядела совершенно иначе, нежели днем. И дело не в том… Точнее, не только в том, что вокруг, да и внутри, царила мертвая тишина, даже не напоминающая о толпах ценителей искусства и простых экскурсантов. Сами старинные стены, казалось, кричали о страшной и неведомой тайне.
Прохор Кузьмич с Никитой ушли далеко вперед, а Леша отчего-то задержался в зале гипсовой скульптуры.
Уникальная экспозиция изваяний – эксклюзив от Трисемеркина. Ну, где, скажите, вы еще отыщете такое собрание гипсовых бюстов? Количеством не менее четырех десятков? Нет, есть и более обширные коллекции. Наверняка есть. Все дело в их происхождении.
Вообще, Прохор Кузьмич, несмотря на преклонный возраст и безоговорочное общественное признание неординарного живописного таланта, оказался неплохим генератором идей и на удивление прекрасным администратором. Здание потемкинского аквариума, принадлежавшее долгое время горкому компартии, хранило в своих темных сухих подвалах бесценный склад гипсовых вождей советского народа былых времен. От сотворения большевистского рая. После августовской революции девяносто первого года, когда помещения и отошли к минкульту, встал законный вопрос о том, что со всем этим барахлом делать. Нет, вариантов-то предлагалось множество. Вот только все они, так или иначе, подразумевали одно – утилизацию ненужного хлама. Разница была лишь в методологии.
Вот тут-то Трисемеркин и доказал в очередной раз известный факт. На собственном примере. Талантливый человек талантлив во всем.
Правда?
Бесспорно.
Так гипсовый «вечно живой» после небольшой доработки превратился в Шекспира. В бюсте его усатого преемника теперь только ленивый не смог бы опознать Эразма Роттердамского, а из «Железного Феликса» вышел вполне удовлетворительный автор Дон Кихота. Дорогой во всех отношениях «просто Ильич» стал Иммануилом Кантом, а его верный партсоратник – кардиналом Ришелье.
И все, заметьте, силами одного лишь детского кружка художественной лепки и отёски из соседнего дворца творчества юных. И посредством обычных ножей, долот и наждачной бумаги.
Но жемчужиной необычной экспозиции по праву считалось белоснежное изваяние древнего царя Навуходоносора, мастерски выдолбленное из потерявшего актуальность Михаила Калинина учеником 6-го класса молотовской коррекционной школы-интерната Кимом Никонорьевым …
Малой сейчас именно перед ним и застыл. Перед Навуходоносором. В искреннем восхищении творением человеческих рук. И нечеловеческой мысли. Алешке на секунду показалось, что вавилонский правитель ему подмигнул. Да, да, именно ему. И саркастически улыбнулся. С чего бы спрашивается такая мистика?
Алексей уже собрался ощупать скульптуру на предмет скрытых механизмов, но тут из соседнего зала донесся зов галерейщика:
– Малой, ты куда запропастился? А ну, бегом за нами! Время, Малой!
Алешка на секунду прикрыл глаза, стряхнул наваждение, и, взяв хороший темп, устремился вдогонку за Никитой и Трисемеркиным.
Очутившись в своем кабинете, Прохор Кузьмич указал подбородком на стулья возле письменного стола, а сам плюхнулся в глубокое велюровое кресло.
– В общем, так, друзья мои. Суть в следующем, – произнес галерейщик. – Я тут откопал один небезынтересный документец. Полагаю, он вас должен заинтересовать.
Достав из открытого сейфа свиток, Трисемеркин развернул его и положил на стол, придавив углы двумя пустыми чернильницами, пресс-папье и стаканом.
– Гляньте-ка.
Добрынич с Малым, нагнувшись над пергаментом, уставились на ряды старинных букв без пробелов между словами.
– Написано полууставом, – пояснил галерейщик. – На старославянском. Нет, бумага не слишком древняя – пушкинских времен. Просто церковный служитель писал. В принципе, почти все понятно, но чтоб вас не мучить, я предварительно перевел на современный русский. Вот вам бумажка. Сами осилите?
– Не вопрос, Кузьмич, – кивнул Никита. – Давай.
Он взял из рук Трисемеркина листок и, положив на стол между собой и Алексеем, принялся за чтение. Документ гласил:
«Во пору лета 1804-ва от Р.Х. писано дьяком Молотовскаго Храма Пресвятой Богородицы Валгалльской Митрием Оскоминой.
Сия тайная грамота не предназначена для очей бояр и народу, а лишь потомкам, что явятся аки Архангелы два века после да измогут наш славный Молотов град от нашествия Диавола во плоти гнусавова и ерошистова, порешившаго исхитить души славныя и богобоязненныя люде з воспомочию попкорму, коим тот буде отвращать серебряныя караси. За сути попкорму излагати не могу, посему мерзкае явление сие никло пред мое откровение во видение весчем. Являтися спасители числом четыре. Илия во главах богатырь, Добрыня и юн Алексий – соподручные, аскимлянин мал диковин – вспомогателе. Вырывут Диаволе поганый изык яво и разметут скверну по над переправы Валгаллой-рецой ………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………о велению так. Аскимлянам средство веда.
Сия грамота схоронена буде кургана о чаша бронзея числа 21-ва июни лета 1804-ва от Р.Х.»
Часть слов от «Валгаллой-рецой» до «о велению так» была смыта временем. Или еще чем-то. Хоть грунтовыми водами. Но в целом смысл послания от дьяка Митрия к потомкам был ясен. Никита с Алешей переглянулись и вопросительно уставились на Трисемеркина.
Галерейщик по своему истолковал взгляд приятелей и потянулся к сейфу. Достал бутылку портвейна. Вскрытую.
– Не, Кузьмич, мы не будем, – поморщился Никита.
Алексей кивнул, соглашаясь с товарищем.
– На работу завтра, а мы уж пива выпили.
– Ну, тогда и я обожду, – вздохнул галерейщик. – Как вам грамотка?
Добрынич потер переносицу.
– Видать, дельная, если позвал, – сказал он. – Только я не совсем понял, мы тут причем? Уж не имеешь ли ты ввиду, что «Илья во главах богатырь» и тадэ и тэпэ – это мы и есть?
– Как раз это я и имею. Ввиду, – ответил Прохор Кузьмич.
– Постой, но мы… – проговорил Малой и вдруг смолк.
– И я и говорю, что вы, – улыбнулся Трисемеркин.
Он встал из-за стола, обогнул его и подошел к мужикам.
– Больше некому. Вы ж у Ильи Иваныча сподручные?
– Какие мы тебе сподручные? – возмущенно произнес Добрынич. – Мы его приятели. И подчиненные. Коллеги. Какого черта, вообще? Я, между прочим, не Добрыня, а Никита.
– Ой, не придирайся к словам, а? – отмахнулся галерейщик. – Дьяк был малограмотным. Мож, и ошибся ненароком, фамилию с именем перепутал. ЦПШ, брат, это тебе не кульпросветучилище. Буквам научили, а до остального люди своим умом доходили. Разве не так?
– Так-то оно так, – согласился Никита. – Вот только все равно в твоей грамоте натуральная каша. Дьяволы, Архангелы, аскимляны какие-то. Церковная ерунда. Вот ты вроде опытный человек, известный художник, директор музея, а веришь во всякую чушь, пусть и старинную. Тоже мне, в «Мышеловке» туману нагнал… Секретное дело! Тайна! Мы тебе что, голливудские, чтоб мир спасать? Вон, если хочешь, Алешке соли не хватает, пусть он и связывается… А нам с Иванычем это не интересно. Мы ж солидные люди, Прохор Кузьмич! Ишь, богатырей нашел.
Галерейщик пристально посмотрел Никите в глаза, а потом вернулся на свое место. Придвинув кресло к столу, уселся. Сцепил ладони в замок.
– Может, конечно, все и чушь, – задумчиво произнес он, – но отчего-то мне думается… Я ж немолодой человек, ребята… Вот хоть режь, а чувствую, что есть здесь рациональное зерно. Есть!
– Какое зерно, Кузьмич?! – нервно воскликнул Добрынич. Аж подпрыгнул на стуле. – Про Диавола? Как в кино говорят, закусывать надо! Ты где вообще эту грамотку-то откопал?
Трисемеркин усмехнулся.
– Про закусывать – приму к сведенью, – сказал он. – А письмо мне мальчишки притащили. Сказали, что нашли какую-то тяжелую железную вазу на берегу. Возле вашего карьера. Ну, я съездил с ними на место, сам глянул… И никакая оказалась там не ваза, а бронзовая чаша. С крышкой. И с сургучной печатью. Печать-то пацаны вскрыли, свиток мне принесли, а на чашу силенок не хватило… Нет, теперь-то, понятно, она уже здесь. Привезли. Но суть, ребятушки мои родные, в другом.
– В чем же? – заинтересовался Малой.
– Я тут несколько лет назад храмовые архивы разбирал, – говорил Трисемеркин, – для систематизации. Так вот… Среди прочего, прочел одну любопытную писульку. Она сейчас у нас тут в третьем зале под стеклом лежит. А пойдем-ка я вам ее покажу!
И уж привстал, но Добрынич отрицательно покачал головой.
– Не. Не пойдем. Верю. На словах объясни. Помнишь ведь наизусть?
– Да помню, конечно, – кивнул Прохор Кузьмич. – Там сказано о сношениях молотовчан с неким разумным племенем. С аскимлянами. Они якобы на том берегу Стулой жили. На скалах. Откуда в наших краях появились, неведомо, но вроде б приплыли. С моря, али по реке – тоже непонятно. Но нашим предкам разъяснили, что беда у них случилась – ладья поломалась. Вот и осели, значит…
– Что ж они, безрукие были? – перебил вопросом Малой – Ладью починить – это тебе не авианосец. Никакой электроники в помине не было. Одни доски.
– Ой, Алешка, ты со своими сравнениями! – возмутился Трисемеркин. – Видать, не могли починить. Караблестроение – это тоже искусство. Дай тебе два куба вагонки, ты лодку соорудишь?
– Ну…
– Вот тебе и ну! Ты лучше слушай, не перебивай. Так вот… На чем это я остановился? А! Аскимляне эти – народ вполне грамотный, вот только виду необычного. Их мужички ростом нам по колено. Плюс – о трех ногах и двух языках во рту.
– А бабы? – спросил Никита.
– А что – бабы? Бабы типа наших. Только лысые все.
Малой тихонько рассмеялся.
– Это их самцы ихние обрили, – весело сказал он. – Чтоб в волосах третьей ногой не запутаться.
– Цыц, я сказал! – погрозил пальцем галерейщик. – Так вот, значит… Приплыли сюда аскимляне и, потерпев аварию, пошли на поклон к градоначальнику. Мол, так и так, позволь, мил человек, пожить на окраине. А тот рогом уперся, и ни в какую. Вы ж, типа, и на людей-то не похожи. Вами только ребятню нашу пугать. Идите-ка вон, за Стулую, там и селитесь. Деревья на скалах растут, так что без дров не замерзнете. А денег дадите, мужики и жилье вам к зиме справят.
– Негостеприимно поступил, сволочь, – поморщился Никита.
– Согласен, – кивнул Трисемеркин. – Негостеприимно. Но то ж времена другие были! Средневековье, пусть и позднее. Нравы-то… Да хрен с ними, временами и нравами. Я вот что, ребятушки, думаю. Аскимляне эти – они и не люди вовсе. Судя по облику…
– А кто? – изумился Алеша.
– Кто, кто? Инопланетяне, вот кто! – чуть не вскрикнул галерейщик. – А ладья сломавшаяся – корабль, но космический. НЛО, как сейчас говорят. А?
– Ох, Кузьмич, – только и вздохнул Никита
– Я, кстати, согласился б, – поддержал Трисемеркина Малой. – Тогда и про поломку все логично. Электронику починить, тут действительно спецом надо быть. А ладья что? Посудина, если упрощенно смотреть.
– Во-во, посудина, – кивнул Прохор Кузьмич.
– Ладно, оставим посудину в покое, – сказал Добрынич. – Ты нам, господин художник широкого профиля, вот что проясни: с какого перепугу мы с Малым и Кировцем богатырями стали? Ну, некоторое лексическое – правильно сказал? – сходство имеется. Меж бухгалтерией и богатырщиной. Допустим. Но дьяк-то твой, Митрофан, или как его там, откуда про будущее узнал? Он что, Нострадамус? Или баба Ванга? Сам же сказал, что в ЦПШ учился. Типа, посредственность.
– Все у тебя в кучу! – отмахнулся Трисемеркин. – И образование, и дар ясновидения. Ты б хоть думал, прежде чем манку с солидолом мешать. Мало, что неверующий, так еще и без логики. И как только тебя Илья Иваныч в бухгалтерии терпит?
– Нормально терпит, – обиделся Никита. – Если тебе сказать больше нечего, пойдем мы. Мне, вон, за Милкой еще…
Он толкнул локтем Малого и уже приготовился встать, но галерейщик вдруг как хлопнет по столешнице ладонью.
– Сидеть! Не все еще. Дослушаете и пойдете, – дальше заговорил, правда, более миролюбиво. – В общем, вернулся я сегодня с обеда, сел бумажки перебирать, в окно постучали. Глянул, а оттуда на меня незнакомый поп пялится, рукой манит. Вверх показывает. Мол, на улицу выйди, пожалуйста. И вверх посмотрит. Вот, думаю, зараза. Опять призраки распоясались. Но чегой-то в бок кольнуло. Вышел. Башку поднял. А там…
И смолк.
– Ну? Что – а там? – не выдержал Алексей.
– А там… – повторил галерейщик, – Попа, естественно, нет никакого. Зато на небе тучи расходятся… Быстро так, словно кто-то их намеренно разгоняет. Ровным кругом, представляете? И морда на меня гигантская смотрит. Злобно так, с издевкою. Смотрит, значит, и говорит: «Два дня. Два лишь дня вам осталось, господа земляне. Не сыскать вам трех богатырей. А и сыщутся, страх испытают. Да и напрасно всё. Потомок их одолеет силой гласа»… И пропала. Снова тучи… Понятно вам теперь? Это ж знамение было, ребятушки!
– Знамение? Ха! – хохотнул Никита. – Ты б, Кузьмич, с портвейном-то себя ограничивал. И знамения враз уйдут. Правда, Алешка?
– Да с каким портвейном?! – вновь закричал галерейщик. – Всю неделю сох с этой проверкой. Вон, только после морды небесной и развязался. И то – стакан всего. При вас же, в «Мышеловке»… Эх, правду сказала рожа… Напрасно всё…
Трисемеркин взялся за бутылку, но тут заговорил Малой.
– Погодь, Кузьмич. И ты, Никита, остынь, – произнес он. – Я так думаю, надо с Иванычем посоветоваться. Нет, на горячку – прости, Прохор Кузьмич – это, конечно, смахивает. Но у нас же документ есть. Из чаши. А? Мне кажется, надо во всем разобраться.
– Разберемся, – кивнул Добрынич, поднимаясь на ноги. – Если лапши навешал, будет тебе на орехи. Понял? Не посмотрю, что пенсионер.
– Ой, иди уже, – отмахнулся от Никиты Трисемеркин и обратился к Алексею: – А тебя, мил человек, попрошу зайти к Кировцу. И все ему рассказать. Илья Иванович – человек мудрый и обстоятельный. Любую лажу насквозь видит. Послушай, что скажет. Хорошо?
– Вот это правильно, – ответил, правда, не Малой, а Никита. Уже от дверей. – Сходи, Алешка. Прямо сейчас. Как шеф решит, так и сделаем. Но мне отчего-то кажется, что решение его будет не в пользу господина галерейщика.
– Посмотрим, – произнес Трисемеркин. – Алексей, бумажки возьми. И свиток для доказательства, и перевод. Кировец фактам больше, чем словам, доверяет…
Дверь открыла супруга. Хиросима Сэнсэевна. В ситцевом кимоно. Увенчанная короной из бигуди.
– Ну? Чего надо? – спросила она грубо, увидев Алексея. – Соскучился? До завтра потерпеть не мог?
– Симочка, кто там? – раздался из глубины квартиры голос Иваныча.
– Никто! Соседка за солью зашла, – чуть повернув голову, крикнула мадам Кировец.
– Это я, Илья Иваныч! – рискнул Малой и чуть не получил ногой в пах.
Вовремя отпрыгнул.
Из-за спины Хиросимы Сэнсэевны показалась физиономия шефа.
– Алешка? Случилось что? – удивился он приходу приятеля.
– Ну, скажем, может случиться, – ответил Малой.
Кировец, осторожно подвинув супругу, вышел на площадку и прикрыл за собой дверь.
– Выкладывай.
– Тут, в общем, такое дело, – смутился Алексей. – Странное. Но я Кузьмичу обещал. Трисемеркину. Он очень просил…
– Не тяни резину, – поторопил Кировец. – Странное так странное. Всякие дела бывают. Конкретно что?
Малой вытащил из-за пазуху свернутый в трубку пергамент и бумажку с переводом, которую и протянул шефу.
– На листке по-русски. Прочти.
Илья Иванович мельком взглянул на свиток, взял из рук Алексея бумагу и быстро пробежал ее глазами. После чего полез в карман, достал сигарету, помял в пальцах и спрятал обратно.
– Вот, решил бросить, – пояснил он манипуляции. – Как думаешь, получится?
– Не знаю, – пожал плечами Малой. – Наверное. Ты, Илья Иваныч, мужик волевой.
– Эт точно, – улыбнулся Кировец, после чего стал серьезным. Проговорил куда-то в сторону, негромко: – Объявились-таки… Что ж, может, оно и к лучшему. Как раз до отпуска управимся.
– Чего? – не понял Алеша.
– Того, – ответил Илья Иванович. – Нормально все. Предупрежден, как говорится, значит, при оружии. И сколько у нас времени? Трисемеркин что говорит?
– Так ты в курсе? – искренне удивился Малой.
– В том-то и дело, что нет, – не понял Алешкиных слов Кировец. – Так сколько?
– Ну… Кузьмич что-то про пару дней заикнулся. Типа, знамение было. Морда в небесах, что ли?
– Морда, говоришь? – ухмыльнулся Илья Иваныч. – Не, брат Леха, это не просто морда… Пару дней, конечно, маловато. Но лучше, чем пару часов, правда?
– Пожалуй, – согласился Алексей. – Иваныч, так что там случиться-то может?
– Завтра, Алешка. Все завтра, – сказал Кировец и взялся за дверную ручку. – Будь готов. До обеда планерку проведем, бабки подобьем, а с полудня уходим в отгулы. Или, лучше, я нам командировки оформлю. Краткосрочные. Скажем, в Архангельск. Дня на два-три, а? Полагаю, управимся. Никите сейчас позвоню. И Кузьмичу. Ладно, давай…
И скрылся в квартире.
«Вот тебе и соль, – немного растерявшись, подумал Алеша. – Нормально получилось».