Читать книгу Колледж святого Джозефа - Алена Половнева - Страница 5

В городе Б о ней ходили легенды. То есть не совсем легенды, скорее, слухи, появившиеся от недостатка информации и к тому же сильно преувеличенные.

Одни касались ее внешности. Кто-то говорил, что она огромного роста, очень тощая и совсем лысая, потому что в юности носила дреды и все ее волосы выпали. Кто-то утверждал, что она – маленькая, полноватая, с обыкновенной, ничем не примечательной короткой стрижкой.

Другие слухи домысливали ее возраст. Кто-то говорил, что ей от силы двадцать два, кто-то – что около сорока.

Единственное, в чем очевидцы ее поступков и пострадавшие от ее настырности важные персоны были единодушны – у журналистки в красной куртке было очень приятное лицо. Но когда кто-то заинтересованный пытался выяснить, что в нем приятного, упоминая все каноны нынешнего – пухлые губы, прямой нос, высокие скулы, миндалевидные глаза – видевшие ее пожимали плечами и говорили:

– Не знаю. Просто приятное.

Истина, как водится, была где-то рядом. Анфиса Заваркина роста была ни маленького, ни громадного, просто высокого. Она не была ни полна, ни худа: просто не любила спорт, имела ребенка и слабость к фаст-фуду. На голове у нее действительно был экстремально короткий «ежик».

Ее лицо было красиво, но совершенно не запоминалось. У нее не было никаких особенных губ, глаз или скул. Бывало, что мужчины засматривались на нее и говорили восхищенное: «Вот девка!». Но стоило им на секунду отвернуться, они тут же забывали ее. Она была из тех женщин, которые оставляют не воспоминание, а послевкусие.

– Я просто-напросто симметричная, – шутила сама Анфиса в кругу близких, скаля мелкие зубы.

Когда она хотела представить себя как журналиста, надевала красные покровы – это была ее фишка, эдакая текстильная визитная карточка. Одежки, естественно, были разных форм и оттенков: и алые, и винные, и цвета брусники. Зимой – лыжная куртка с опушкой, весной и осенью – легкая ветровка, кардиган или плащ. Летом она могла позволить некоторое допущение и обтянуть красным крепкий зад или надеть сильно декольтированную малиновую майку. Эта скандальная майка в сочетании с ее трогательным «ежиком», длинной шеей и аппетитными грудями создавала настолько соблазнительную картину, что однажды некий промышленник, на чью пресс-конференцию она явилась в таком виде, замолчал на полуслове и принялся судорожно вытирать пот со лба.

Третьей любимой темой сплетников была ее семья. Вроде был у нее брат, который погиб при странных обстоятельствах. Вроде была еще и младшая сестра, которая связалась с бандитами и укрылась где-то за границей. Еще у Анфисы был сын, рожденный неизвестно от кого, но уж точно не от нынешнего официального мужа. В общем, слухи о личной жизни Заваркиной были еще более путаными, чем слухи о внешности и возрасте.

Кое-какие из городских легенд – самые правдивые – нарекли ее профессиональным «стервятником». Когда в городе происходило что-нибудь, пусть даже скучное и унылое на обывательский взгляд – рядовое заседание, обычная пресс-конференция – и появлялась Анфиса в красном, все понимали – быть веселью.

Однако когда она снимала свою красную шкуру, то становилась практически незаметной.

Заваркина обладала особым даром проскальзывать даже на самые закрытые мероприятия, причем только легальным путем. Сколько бы ни грозили волчьими билетами власть имущие своим пиар-менеджерам, сколько бы не предупреждали они редакторов всех городских СМИ, у Анфисы все равно оказывались неподдельные проходные билеты.

Всюду.

На ее имя.

Особое удовольствие ей доставляло наблюдать физиономии организаторов, когда она выуживала приглашения за их же подписью.

Анфиса использовала свой дар с умом и однажды даже умудрилась поймать заместителя губернатора Полкина в бане с девицами. Девицы были не в фокусе, но Полкин вышел отлично: добрый, распаренный и красный.

Он был очень зол, крыл «эту краснокурточную» последними словами (самыми мягкими из которых были «гребаная шлюха») и требовал удалить публикацию отовсюду. Но разве можно что-то убрать из интернета? Фото и едкий гладкий текст в мгновение ока расползлись по блогам.

Что спасло тогда Анфису от расплаты? Поговаривали, то же самое, что и Полкина от снятия с должности – снисходительность губернатора. Молодые репортеры, искавшие сенсации там, где их нет, утверждали, что сам губернатор натравил эту гадюку, чтобы усмирить вконец распоясавшегося заместителя. Впрочем, эта информация никогда и никем не была подтверждена.

Иногда Анфиса устраивала безобразные кабацкие скандалы и другие политически вредные вещи просто ради развлечения. Например, могла встать посреди пресс-конференции какого-нибудь чиновника и спросить, куда делись деньги, якобы выделенные городу на якобы перевозку зоопарка в якобы лесной массив. Дескать, звери уже второй год сидят в узких клетках у дороги, болеют и умирают, потому что их не на что перевезти за город. Вон лев от рака умер! Куда делись деньги? С кем вы их поделили?

Скандал устраивался только ради скандала: вся точнехонькая информация уже была у нее. Кто выделил, кто распорядился и куда делись ассигнования – все было аккуратно записано. Цифры и схемы уже превратились в гладкие предложения и были готовы к публикации.

Наличие у Заваркиной этих данных лишь подтверждали догадки ее коллег: она была очень близка с кем-то из администрации города.

– Очень близка, понимаете? – многозначительно говорили сплетники и наклоняли голову вправо.

– Заваркина, признайся: с кем ты спишь? – спрашивала ее закадычная подруга Зуля Зузич, прочитав очередную провокационную статью и озверев от любопытства.

– Я замужем, – отвечала та ехидно, – я сплю только со своим мужем.

Заваркину страстно обожали всякие независимые СМИ, блогеры, вообразившие себя борцами с системой, и читатели, предпочитавшие копание в политической грязюке чтению мирных воскресных газет. Ею восхищались начинающие журналисты, а матерые удивлялись ее бесстрашию и безнаказанности.

Бесстрашию, безнаказанности, а также прошибающей стены наглости удивлялся и ее муж, Игорь Кныш, мелкий предприниматель, содержащий заведение в центре города, настоящее название которого было утеряно. Слава супруги была слишком громкой, грязной и скандальной, поэтому в заведение Игоря стекалась неподобающая публика – оппозиционеры всех сортов, маргиналы и хипстеры. «На Заваркину».

– Ты пойдешь на Заваркину? – спрашивал парнишка в узких джинсах и кедах у босой девчонки в льняном сарафане.

– Увидимся вечером на Заваркиной, – перезванивала кому-то та.

Эта публика отличалась не только ненадежностью, но и крайне низкой платежеспособностью, что повергало Игоря в ярость, а его предприятие – в бедственное финансовое положение. Он пытался наладить дела и взывал к разуму жены, убеждая ее перенаправить своих поклонников в соседнюю кофейню, более подходящую им по статусу.

– Выгони их, и всё, – пожимала плечами Анфиса, дивясь мужней беспомощности, – придумай что-нибудь, ты же умный. Или можешь переименовать кафе в мою честь. Как оно там сейчас называется?

Игорек обижался, раздраженно махал на нее рукой и уходил.

Официально Заваркина была трудоустроена журналистом в маленькой газете «Благая весть». Ее редакция располагалась на самом верхнем этаже торгового центра напротив школы святого Иосаафа. Сверкающий фасад универмага, за которым было полным полно магазинов, маленьких кафе, фуд-кортов и игровых автоматов, отравлял жизнь Ангелине Фемистоклюсовне: школьники повадились прогуливать там уроки.

Когда первого сентября пополудни они вошли в торговый центр, Вася все так же держался за штрипку Анфисиных брюк, грыз яблоко и оглядывался по сторонам. Они прошли через огромный красочный вестибюль, поднялись на служебном лифте на последний этаж, миновали выход на крышу и вошли в темное затхлое помещение. На двери, ведущей в эту каморку, не было никакой вывески.

– Ну что, мать? – спросила ее Зуля, сидящая напротив входа. Ее взгляд был сосредоточен на мониторе. – Умоталась?

– Мой сынок изволил нашкодничать, – сказала Заваркина. – Помнишь режиссера Яичкина?

– Неа, – протянула Зуля и выбила сигарету из пачки, – больно мне надо всяких режиссеришек запоминать. Чай не один он у меня был!

Зульфия, редактор газеты «Благая весть», копеечного еженедельного издания, в быту почему-то выражалась нарочито простонародно. Наверно, ей казалось, что это придает душевности разговору, или, может быть, она уставала от канцелярщины газетных текстов. Впрочем, ей шла эта манера выражаться. Зуля была гренадерского роста, объемна грудью, длинноволоса, говорлива, всегда носила джинсы и недавно вышла замуж за обрусевшего грека, получив чудесную фамилию Зузич.

– Лучше бы его фамилия была Попадопулос, – говорила она, – она бы мне больше подошла. Зуля Попадопулос.

Ей казалось, что она попадает в неприятности чаще, чем другие.

– Зуля Зузич тоже чудесно звучит, – посмеивалась Заваркина.

– Ой-ой-ой, на свою фамилию посмотри! – кудахтала Зуля. – Тоже мне! Что-то я никогда не слышала о Заваркиных – величайшем графском роде.

– Ты просто завидуешь, – смеялась та.

– Ой, да больно надо!

Этот разговор повторялся три-четыре раза в неделю.

Теперь, после свадьбы, добрую часть своего свободного времени Зуля отдавала кулинарии. Казалось, что если на нее надеть платье в пол и косынку, то выйдет заправская дагестанская жена, разве что чересчур шумная. Тем не менее готовила она чудесно, и Заваркина, в домашнем хозяйстве ленивая, как зоопарковый бегемот, частенько подъедала принесенный ею обед.

– Есть хотите? – Зуля встала и залезла в автомобильный холодильник.

– Я хочу бургер! – заявил Вася, карабкаясь на подоконник.

– Заяц, бургеры делают из пластмассы, – вздохнула Заваркина. – С тем же успехом можешь погрызть мусорную корзинку.

– Я хочу бургер! – Вася был непоколебим. – Ты же тоже их любишь!

– Так что там с режиссером случилось? – спросила Зуля, выудив из холодильника большое красное яблоко и кинув его Васе.

– Режиссер Яичкин сам собой случился, ты его знаешь и сейчас вспомнишь.

– Он сказал, что «Гарри Поттера» надо запретить, – пояснил Вася, надкусывая яблоко. – Я – против!

– Вася против, – улыбнулась Заваркина, – поэтому он уделал режиссера Яичкина чернильной бомбой, до ужаса похожей на те, которыми зимой защитники животных обстреляли гостей на балу у губернатора.

Зуля усмехнулась и щелкнула кнопкой на чайнике. Уж она-то знала, о чем идет речь. Ей, редактору «Благой вести», пришлось написать об этом инциденте чрезвычайно глупый материал, обойдя все острые углы. Чтобы обкатать такой скандал до состояния морского камешка, пришлось приложить недюжинные интеллектуальные усилия. И унять злорадство, выписывая строчки «практически несмываемой канцелярской краской было испорчено шуб на десять миллионов рублей».

– И чем дело кончилось? Исправительными работами для маленького хулигана? – поинтересовалась Зуля у Васи.

– Да вот еще! – нахально ответил тот.

– Анафема тихо и интеллигентно поинтересовалась, как мне удалось вырастить такого бесенка, – ответила Заваркина с усмешкой, – а я ей тихо и интеллигентно напомнила, что когда я заканчивала школу, то обещала нарожать побольше детей и отправить их учиться в Иосааф, чтобы они за меня отомстили.

Их кабинет был темным и очень маленьким, только для них двоих. Кроме двух компьютерных столов здесь поместилась только тумбочка с чайником – и вся эта допотопная мебель разваливалась, а на Зулином столе и вовсе было накорябано непечатное ругательство.

Но ничего иного владельцы «Благой вести» предложить своим работникам не могли. Газета совершенно не приносила прибыли и почти не пользовалась спросом: ее покупали только те, кто интересовался лунным календарем и сортами семян. Других читателей отпугивало название.

При приеме на работу Анфису и Зульфию убеждали, что газета светская и к церкви не имеет никакого отношения.

– Сами подумайте! Если бы мы принадлежали епархии, то у нас было бы совсем другое финансирование, – сказал бойкий мужичонка на собеседовании и развязно подмигнул, а потом зачем-то возвел глаза к потолку.

И действительно, то, «другое» финансирование не имело к ним никакого отношения. Зарплаты их были смехотворны, зато рабочий график настолько гибок, что Анфиса успевала писать для тринадцати других изданий и водить сына на тренировки по тхэквондо. Зуля, будучи женщиной серьезной, в промежутках между готовкой и стиркой, вот уже полгода решалась баллотироваться в депутаты горсовета.

Но несмотря на все заверения, спустя пару месяцев работы в «Благой вести» оказалось, что по указанию свыше предписывалось шестьдесят процентов газетной площади отдавать под вдохновенно изложенную информацию о церковный делах. Атеистка Анфиса и агностик Зуля, имевшая целый полк родственников-мусульман и мужа-протестанта, оказались в затруднительном положении. И если редактор освоила универсальные обороты вроде: «В пору лихолетья, когда храм был разрушен, наступило беспамятство», то строптивая журналистка наотрез отказалась касаться пером православных материалов.

– У меня кожа с рук облезет, – улыбалась Заваркина.

Тогда им на подмогу пришла молодая поросль – начинающий журналист, обласканный вниманием местный блогер Коля Чекрыгин. Материалы он писал живо и бойко, и Зуля, презирающая канцелярит, очень одобряла его работу.

Анфиса же коммуницировать с ним не любила. Коля был убежден, что из всего происходящего в городе Б можно сделать нечто прекрасное, и с щенячьим восторгом принимался за статью об очередной выставке кошек или отремонтированном доме номер сорок два по улице Кому-какое-дело. Однажды Анфиса, вслух потешаясь над его серьезной и вдумчивой статьей о центральной клумбе города, невзначай задела какие-то Колины чувствительные струны. Тот произнес вдохновенную речь о журналистской этике и чести, о всеобщем помешательстве на деньгах и добавил, что лучше он будет писать о розах и новых канализационных люках, чем о грязных чиновничьих скандалах. Анфиса разозлилась и свалила на него всю свою работу в «Благой вести».

«Чтоб не умничал», – сказала она тогда Зуле.

– Не хочешь ли сходить сегодня в «Медную голову», любезная Заваркина?

– Очень хочу. Однако ж, любезная Зульфия, не скажешь ли ты, почему вон в том углу у нас лужа крови? Ты опять кого-то зарезала и расчленила?

Анфиса ткнула пальцем в единственный незанятый мебелью угол, в котором стоял пакет из супермаркета. Из-под него вытекала бурая жижа. Вася хихикнул.

– О, Господи! – Зуля кинулась к пакету. – Это печень! Я забыла положить ее в холодильник!

– Клевать будешь на досуге? – насмешливо спросила Заваркина, разглядывая изображение на мониторе.

– Готовить буду. Вроде не испортилась. А кровищи-то натекло!

– А в паб пойду, – сказала Анфиса, подумав, – там будет выступать один очень интересный мне персонаж. Ты только кровищу-то убери, а то и правда привлекут.

– Охохо, – вздохнула Зуля и повертела головой в поисках тряпки.

– Вась, – спросила Заваркина, – посидишь сегодня в кофейне?

– Ага, – вздохнул тот, – а когда мне можно будет в паб?

– Когда семнадцать исполнится, – строго отозвалась Зуля из угла.

– Тебе туда вообще нельзя, – рассмеялась Анфиса, – ты будешь раздавать указания музыкантам и руководить барменами. Чтобы пиво наливали правильно.

Васька надулся.

– Не обижайся, я шучу, – нежно сказала Заваркина, отрываясь от монитора, – куда звонить в случае опасности, знаешь?

– Дяде Толе, – Васька важно достал из своего портфеля мобильный телефон и продемонстрировал его матери.

Зуля нахмурилась и спросила одними губами: «Что за „дядятоля“?».

– Нововведения в Васькиной безопасности, – холодно отозвалась Анфиса, – потом расскажу.

– Мам, давай не пойдем домой? – попросил Вася, когда они под вечер спустились вниз.

– А куда пойдем? – задумчиво отозвалась Анфиса.

– Вон туда! – мальчишка ткнул пальцем в разноцветный киоск и, долго не думая, потащил туда свою мать, крепко ухватив за руку.

Анфиса покорно последовала за сыном. Киоск, как оказалось, торговал замороженным йогуртом. В витрине-холодильнике лежали топпинги – крупные вишни в сиропе, шоколадные чипсы, карамельный и малиновый соусы, тягучее персиковое желе, свежая малина и ежевика. Аппарат, трудясь без остановки, укладывал йогурт в стаканчики аппетитными завихрениями.

– Можем посыпать кокосовой стружкой, – улыбнулась миленькая продавщица Васе.

– Это, Василий, какая-то девчачья еда! – развеселилась Анфиса. – Мы ж с тобой не девчонки! Пойдем лучше и правда бургер съедим.

– Пойдем! – обрадовался Васька и потащил ее в другую сторону. – Потом сюда вернемся?

– Вернемся, – Заваркина снова погрузилась в свои мысли.

– Мам, ты не лопнешь? – счастливо поинтересовался Вася, когда Анфиса заказала целую гору всякой жареной и вредной всячины.

– Я следующую неделю есть не буду, – пошутила она, вгрызаясь в долгожданный бургер. – Вась, а Вась?

– Чего? – отозвался Вася, старательно обмакивая картошку-фри в соус.

– Расскажи мне про Яичкина.

– А что рассказывать? Пришел какой-то и стал рассказывать, что в «Шреке» взрывают птичек и это плохо, значит «Шрека» надо запретить. Дурак какой-то!

– Почему? – заинтересовалась Анфиса.

Вася снисходительно посмотрел на мать.

– Никто не пойдет взрывать птичек, посмотрев «Шрека».

– Точно? – спросила Анфиса, улыбаясь Васиной серьезности.

– Сто пудов! – сказал он уверенно и снова потянулся за картошкой.

Васька получился замечательным: абсолютно здоровым, умненьким, с богатым воображением. Розовощекий, белобрысый, обаятельный, он, казалось, унаследовал от своих родителей лучшие качества, среди которых уже сейчас ярко цвели любознательность и решительность. Анфиса обожала тереться носом о его трогательный пахнущий мылом и детством затылок. Или смотреть исподтишка, как он рисует: сосредоточенно, будто нет в мире ничего важнее его занятия. Он напоминал ей хрупкую жемчужную луковку.

В первые недели после родов Заваркина не давала никому даже посмотреть на него и, как волчица, бросалась на всякого, кто оказывался ближе двух метров у его кроватки. Она и в общеобразовательную школу отправила сына, только выпросив для него охранника. В обмен на личную охрану человек, ее оплачивающий, потребовал, чтобы Васька учился защищать себя самостоятельно и порекомендовал секцию тхеквондо с проверенным мастером. Анфиса скрепя сердце согласилась и получила Анатолия, дюжего молодца с хитрыми глазищами. Впрочем, Вася, как и следовало ожидать, тут же подружился с ним, стал называть дядей Толей и заставил играть с собой в баскетбол. Волчица внутри Анфисы, поворчав, успокоилась.

– Вась, я отойду, а ты доедай, – сказала Заваркина, встав и найдя взглядом Анатолия, стоящего чуть поодаль. Тот кивнул ей.

Анфиса зашла в женский туалет и, проскочив мимо болтающих девиц, заперлась в кабинке. Там она глубоко вздохнула, склонилась над унитазом и сунула два пальца в рот.