Читать книгу Маленькие люди великой империи - Алина Сергеевна Ефремова - Страница 2

В жизни Катарины всё было правильно с самого рождения: красивые родители зачали дочь в любви и растили в согласии. Покупали лучшие по тем временам вещи. Воспитывали строго, но давали свободу выбора, летом возили на море в Славию, на Караим, выбивали места в лучшем летнем лагере страны.

Несмотря на времена демократии, семья бережно хранила исторические свидетельства своего статуса, берегла их вплоть до духовной революции тысяча девятьсот восемьдесят второго года, после которой немедленно восстановила кастовую принадлежность. Дедушка был родом из правящей касты – но даже при демократии работал в мэрии города, а бабушка была сведущей – известный на весь город врач. Мама с папой сразу в тысяча девятьсот восемьдесят втором году выбрали линию сведущих – оба инженеры.

У Каты была своя комната, такая, о какой мечтают все девочки в её возрасте, даже заграничный домик для кукол и коляска для пупсиков. С первого класса – одни пятёрки, дружба с девочкой из хорошей семьи, вторая парта в ряду за учительским столом. Мальчики дёргали за косички, Катарина фыркала в ответ. Фыркала и улыбалась. Росла без протеста, ошибок не совершала, буйству чувств не поддавалась. Когда Альберт Мастудинов подсовывал в карман парты шоколадку – смущалась так, что краснела даже кожа её белобрысой головки. Золотая медаль, институт в Итиле. Родители с ума сходили, отпуская своего птенца из гнезда в столицу, но отпустили.

Катариночка не из тех, кто попадает в плохие истории, на её ответственность всегда можно положиться. В институте случилась первая любовь. Два месяца назойливого ухаживания Катарина злилась, потом два месяца делала вид, что не замечает, на пятый смягчилась и согласилась на поход в кино.

Не то что бы Зоран был мужчиной её мечты, но он был «почти итилец» (у него была квартира в столице – это самое важное), неплохо учился, не наглый, но и не стеснительный зубрила. Главное – тоже славиец, из хорошей семьи, для Катарины это имело большое значение. Первые свидания, первый поцелуй под шум фонтанов в центральном городском парке. Зоран сгорал от желания, Катарина от стеснения.

Спустя год он приехал к ним в городок свататься. На все вопросы отвечал правильно: для начала жить будут в родительской квартире, пока институт не закончат, потом снимать комнату или общежитие. Семья не очень обеспеченная, но вполне приличная, – это было главным для родителей невесты. План на жизнь хороший, молодые – юны и прекрасны, свадьба была с провинциальным размахом (благодаря родителям Каты).

Если бы кто-то сказал Зорану тогда… В ту минуту, растянувшуюся на целую вечность, когда он шёл по красной дорожке к широкому дубовому столу, под руку со своей невестой. Она – оцепеневшая от страха, он – оробевший перед красотой своей женщины (страшно было на неё обернуться, чтобы не разрушить тончайший образ своим грубым взглядом).

В ту минуту, когда они заняли свои места на красном бархате стульев, через стол от сотрудницы духовной консистории2: женщина за сорок, голубые тени, алая помада, на голове – высокий аккуратный пучок с золотистыми заколками, усеянными стразами. Облачённая в ярко-алую мантию, с большим золотым крестом на груди (свидетельство её причастности к церкви), с натянутой дежурной улыбкой. Однотипные фразы: «Пусть ваш союз будет вечным и ярким, как Ярило на небесах, крепким, как вера во Христа, прекрасным, как наша великая родина». У Гузели Дамириевны, уполномоченного духовного лица при итильской епархии, было две заготовленных фразы: для пар, которые ей понравились, и для тех, кто, по её мнению, долго не протянет в узах священного брака, – «да не упадёт камень раздора в ваш священный огород».

Гузель Дамириевна на тот момент проработала в консистории пятнадцать лет. Потомственная духовница3, дочь пресвитера, истинная фанатка хазарской церкви – она повидала многое за эти годы, но ничто не пошатнуло её веру в важность её «служения», коим она считала свою работу. Она пришла молодой девочкой, долгое время была простым секретарём, закопанным в метрические книги. Жизнь представлялась ей совсем не духовно возвышенной… Таков был бесконечный круговорот её дел: метрики рождения, брака, развода, смерти. По выходным – румяные счастливые лица, полные веры в своё будущее, венец да поцелуй, а по будням – то, что их на самом деле ждёт. Жизнь человека – просто строчки в метрической книге.

Её работа маленькая: наблюдать, помогать словами, регистрировать, а главное – обманывать. Давать веру в лучшее. Говорить, что всё будет хорошо, что Христос всегда с ними. Тогда, конечно, ни Зорану, ни Катарине жизнь не представлялась увлекательным совместным приключением, но если вернуться в точку нашего повествования, то, думается, они бы согласились с Гузелью Дамириевной относительно ценности брака и самой жизни.

После консистории молодые (по хазарскому обычаю) отправились в церковь.

В минуту, когда толстый святой отец в алой, как кровь, рясе бормотал обрядные слова, горячий воск капал Зорану на руку, заставляя морщиться, а свидетели пыхтели за спиной, удерживая затёкшими руками тяжёлые венцы над их головами – короны из золота и алого бархата, обруч которых изображал венец с шипами, прямо посередине лба красовалось изображение солнца, возвышающегося над венцом, а увенчана корона была золотым крестом… Обряд будто сразу обозначал, что радости от брака ждать не стоит. «Да носите тяготы друг друга», – бубнил святой отец.

Сказали бы Зорану в ту минуту, какой скукой обернётся всё это таинство священной любви, о которой он мечтал сначала смутно, смущённо, скрываясь от своих друзей за юношеской бравадой: «Да она мне просто нравится, поматрошу и брошу!»; потом вместе со своей возлюбленной, томным майским вечером обсуждая, сколько у них родится детей и чьи глаза они унаследуют; потом в первые годы, когда сладкое вдруг резко оборачивалось горечью и солью, через время вновь становясь сладостью… Сказали бы ему, что сначала будет наслаждение; потом их будет качать на волнах недопониманий, недомолвок, недоверий, в моменты которых ужасает мысль об ошибке, которую ты совершил; а закончится всё безразличием и иногда даже отвращением…

Почему ни родители, ни бабушки с дедушками, ни учитель в школе, ни служители консисторий, ни священники, проводящие церемонии венчания, не рассказывают, как всё будет? Говорили бы лучше: «Сейчас вы влюблены и счастливы, но знайте – это пройдёт и наступит полная задница. Но вы держитесь! Всего доброго и хорошего настроения!»

Зоран, ещё совсем молодой мужчина, вступил на эту тропу, не зная, что его ждёт впереди, какая обыденность таится за всеми этими мечтами. «Почему никто не говорит сразу? – часто задавал он себе этот вопрос в первые годы их брака, когда работал на двух работах, снимал однушку и пытался содержать Катарину с маленькой дочкой Инной на руках. – Почему никто реально не готовит нас ко взрослой жизни? Не объясняет, что такое настоящая семья, отцовство, работа. Помогли бы даже элементарные навыки о том, как устроена жизнь, отношения, экономика. По каким механизмам работает мир взрослых людей? Молодых просто кидают в пучину, обещая, что всё будет так, как они мечтали, но оказывается – реальность очень далека от иллюзий молодости…»

Почему так случилось? Было время, супруги выделяли четверть из месячного бюджета и ехали в торговый центр на распродажи. Покупали Катарине дешёвое пальтишко, Зорану – дешёвые джинсы и синтетический свитер; приезжали домой, в их съёмную однокомнатную квартиру. Он бежал в душ, предвкушая, она надевала обновку на голое тело… и занимались любовью на единственной мягкой мебели в доме – тахте, служившей им и диваном, и кроватью, и обеденными стульями.

Тахта эта была бережно прикрыта синтетическим пледиком с китайского рынка – он пах пластиком и весь был покрыт катышками. Сбившийся и сорванный в порывах страсти, обнажал неприглядную правду: разноцветные пятна, потёртости, пару дыр да следы кошачьих когтей, доставшихся в наследство от прошлых жильцов. Такая засаленная и убогая тахта, Зоран сейчас даже не сел бы на такую, но влюблённые не обращали совершенно никакого внимания.

– Ты знаешь, диван нравится мне намного больше кровати, тут есть спинка и эти подлокотники… – игриво заявляла женщина, нежась в объятиях часом спустя, а он, преисполненный нежной благодарности, целовал её руки, смеясь.

Почему так? Зоран смотрел на Кату, сидящую рядом на пассажирском сиденье Range Rover: норковая шуба в пол, мочки всё таких же миловидных маленьких ушек украшают серьги с бриллиантами, сверкают кольца, идеальные ногти, отбелённые зубы, красная помада. На заднем сиденье пакеты из бутиков, а дома – сплошное раздолье: вот тебе и диван из белой кожи в гостиной, и дубовый стол в кабинете, и бильярдный стол, и баня с деревянными полками, и королевское ложе в спальне с шёлковым бельём и балдахином…

Зоран вспоминал две тысячи четвёртый год, миллениум позади, все предрекали конец света, а они, счастливые, с малышкой-дочуркой и годовалым сыном на руках, бродили по «Мегастрою»4. Пара выбирала мебель для своей первой квартиры. Столько счастья было в этом новом, волнующем, уже наступившем будущем, где они – молодые родители малышей, все тяготы и экономические кризисы позади, впереди – только светлое, сытое, счастливое будущее.

Сколько радости давало приобретение материальной вещи! Будто счастье и правда заключается в вещах. Мимолётное чувство воодушевления, буквально телесного возбуждения. Оно случается, только когда приобретение является для тебя чем-то новым, редким, праздничным. Таким, что после него будет несколько дней её покорности и его гордости. Это сейчас – просто выходной день, просто поехали купить что-то дорогое – в дом, по хозяйству, брендовые вещи, что-то детям, что-то из бытовой техники, – нужно же что-то купить в выходные, а иначе зачем нужны деньги? Вот приедут они домой, разложат предметы по местам, развесят вещи в большой гардеробной. От радости не останется и следа. Чему-то не суждено быть надетым, чему-то суждено быть передаренным, выкинутым, забытым.

Катарине постоянно что-то было нужно. Желания женщин нескончаемы, они – причина, по которой работает экономика, восемьдесят процентов всего товарооборота мира за женщинами. Включите телевизор и задумайтесь, есть ли хоть одна реклама для мужчин? Даже если что-то предназначено для них, мужчинам это всё равно нужно из-за женщин. Есть, конечно, редкие исключения в виде особых хобби – футбола, рыбалки, охоты, но это вряд ли составит и один процент всех товаров и услуг, наводняющих рынок. Недалеко ушли мы от первобытных людей! Всё ради привлечения лучшей самки и лучшего самца. Все транснациональные корпорации, мировые капиталы, все правительства и войны, – всё, что прикрывается борьбой за деньги, славу и власть, на деле является лишь борьбой за место между ног. Чем красивее эти ноги – тем выше цена. Мужчине для потери рассудка достаточно красивых ног, а женщине нужен статус. Вся человеческая деятельность основывается на самом низменном инстинкте – половом.

Зоран вспоминал, как раньше с радостью ездил в торговые центры, особенно зимой, где пластиковый неоновый разноцветный мир хоть немного разбавлял природный монохром. Эти семейные поездки казались ему приятными: жена наряжалась, можно было наконец снять пуховики и шапки, заодно развлечь детей, поесть вне дома. Со временем всё это начало вызывать у него раздражение, стало казаться бессмысленным, глупым, надоевшим. «Вот уже всё есть, а ей всё надо», – часто мелькало у него в голове. Дети подросли, уже не требовали столько внимания, и он отправлял жену одну, предпочитая оставаться дома.

Их дом в Ожбуйране – дорогом коттеджном посёлке близ Итиля – сплошной след таких скучных выходных: вот в марте позапрошлого года они месяц ездили по магазинам мебели подбирать новые ручки к дверям (Зоран как мог отпирался, но Катарина всё-таки затаскала по мебельным салонам). В гробу он видал эти ручки – и прошлые были нормальные! В итоге ничего из хазарского и чернославского ей не понравилось, и она вынудила его через своих знакомых в духовной касте «в чёрную» заказать немецкие ручки и потом всем соседям об этом с гордостью рассказывала, а Зоран прямо закипал: «Молчала бы, дура. Ну нельзя о таком направо и налево трезвонить!» – но это только в мыслях, внешне поддакивая, кивая и улыбаясь.

В октябре прошлого года Ката решила коллекционировать вазы (муж по-прежнему иногда дарил цветы без повода, но уже не по порыву души, а по привычке), – и они заполонили дом… А ещё был гараж, забитый новенькими инструментами (ладно, это была отдушина Зорана, хоть что-то покупал для себя и что-то доставляло ему удовольствие), – мужчина никогда не брал их в руки, но зато мог с приятной гордостью одолжить соседу. Если бы не Лиля, они бы покрылись пылью: «И как у неё терпения хватает протирать все мои коробочки, шуруповёрты, немецкие мини-мойки и прочие мужские штучки?» Как покрылись пылью бильярдные, покерные, коньячные, сигарные наборы, подаренные коллегами, сотрудниками, партнёрами, соседями, – открытые по одному разу и забытые навсегда. Нелепые статуэтки из путешествий, техника, которой никто не пользовался, бесчисленные игрушки, в которые дети никогда не играли…

Ах, те времена, когда они только въехали в этот дом! Сколько страсти было в их первой отдельной спальне… Ката просто не выпускала Зорана по вечерам, будто они заново родились как пара, будто снова влюбились! Как же верилось тогда, что так и будет, будто единственной проблемой было отсутствие красивой отдельной спальни, и эта проблема теперь решена! Он буквально летал над землёй, опьянённый своим первым большим успехом и её восхищением.

Иногда Зоран думал, что в момент, когда закончилась радость от простых вещей, – закончилась их любовь. Чувства были пьянящими, когда и мир таким был. Сейчас всё постыло: люди вокруг, вещи, достижения, досуг, дети… Деньги. Всё ему осточертело, но когда и как это случилось – он не понимал.

* * *

Почему-то считается, что женскую логику тяжело понять, мол, женщины – народ эмоциональный, нестабильный, да и вообще ненадёжный. Вы когда-нибудь общались с мужиками за сорок? Хотя общение с ними ничего не даст, мужчины – так себе собеседники, с ними можно поболтать о чём-то отвлечённом – техника, машины, спорт, политика, экономика, да даже на более глубокие темы – будь то религия, вселенная, предназначение человека или чёрт знает что ещё, – говорить они будут в любом случае «в общем и целом», не переходя на личности.

В душу свою они мало кому дадут залезть, а если и наступит момент откровения, то только с самым лучшим другом раз в сто лет, да и то после пары рюмок чего-нибудь крепкого, ну или на худой конец разоткровенничаться могут с женщиной после хорошего секса – портала в их душу, который с годами открывается всё реже и реже.

Тем не менее где-то глубоко прячется в них не меньший вихрь чувств, обезволенный убеждениями, которые мальчик впитывает с самого своего рождения: мужчина не должен чувствовать. Не должен плакать, когда кто-то причинил боль или страдание. Не должен всхлипывать на грустном моменте в фильме или от обиды, досады и разочарования. Не должен ныть, что ему тяжело, плохо, одиноко. Он же мужчина! Он должен идти только вперёд, это женщины могут позволить себе громкие страдания, а мужчина – нет, он может позволить себе только ответственность. Вот они и прут в гору, навьюченные ответственностью, как арабские ослы. Лошадь – ржёт, овца – блеет, корова – мычит, а что делает осёл? Осёл ишачит, некогда ему разговоры вести.

В какой-то момент своего восхождения на олимп успеха Зоран обнаружил, что он осёл. Осёл, достигший вершины. Он так торопился жить, так старался обеспечить достойную жизнь семье, сделать всех «счастливыми», успеть «до сорока», стяжать как можно больше земных благ и ярких впечатлений, объездить всю Хазарию и дружественные страны… а тут вдруг понял, что ему за холку подвязали морковку, которая всегда маячила перед глазами. Осознание пришло резко и неожиданно: однажды утром, когда жена делала морковный сок в соковыжималке. Его вдруг осенило. Он пресытился.

Они только что вернулись из романтического путешествия, оставив детей с нянями, Зоран рассчитывал на некое возрождение их отношений и чувств… но этого не случилось. Они просто ходили вместе как добрые друзья, родственники, хорошие знакомые, но не как пара, наконец вырвавшаяся от детей. Катарина затаскала его по экскурсиям, они так уставали, что, возвращаясь в номер, просто падали от усталости.

Знаете, что было самое страшное? Он даже и не хотел. Он вообще ничего не почувствовал. Это было путешествие по христианским святыням: Армения, Греция, Сербия, Турция. Зоран с таким трудом выбил выездные визы, видимо, их выдали только потому, что они поехали без детей. Шикарные отели, лучшие виды… ему было всё равно. Просто «интересненько». Вроде всё новое, но по большому счёту ничего нового: деревья, трава, дома, люди. Какая разница где…

Потом было ещё. Кажется, тур по дружественной Хазарии Латинской Америке. Пирамиды Майя, айяуаска в горах Перу, индейские племена в Колумбии. Зоран год до этого работал без выходных, выгорел, оставил за главного своего зама Тимура и уехал на полтора месяца, на этот раз один, «искать себя»… но ничего не нашёл. Ничего не почувствовал. Не было этого былого восхищения незнакомой природой, чужой культурой, людьми с другим цветом кожи, языком и совсем другим укладом жизни. Нет, ему очень нравилось всё, что он видел, но восторга это не вызывало. Даже секс с жопастыми латиноамериканками – ни-че-го. «Если и путешествия уже не спасают, тогда что спасёт? Зачем мне всё это?» – Зоран оказался один на один с этими вопросами и со своим «я», которое долгие годы было забыто и в пылу жизненной гонки отодвинуто куда-то на задний план. «Чего хочу я?» – спрашивал он себя теперь, когда все желания окружающих людей были исполнены. Как оказалось, он не знал ответов – не слишком-то был знаком с самим собой.

Всё, чего он достиг, почему-то больше не приносило счастья, жизнь казалась совершенно пустой. Зоран пытался заполнить пустоту временем с детьми, поездками, алкоголем, другими женщинами – но всё было как пластырь, который отклеится при первом же приёме душа, обнажив свежую кровоточащую рану. Все они, все-все, кого он любил и целовал за деньги, обладали одним прекрасным качеством: ничего, кроме денег, не требовали, в душу не лезли. Не просили поговорить, не задавали вопросов, не хотели внимания и времени.

Сначала Зоран пользовался услугами тех, кто, приходя к нему, вели себя как на работе: деловито, вежливо, не выходя за рамки, не переходя на личности. Они использовали дежурные фразочки: «милый», «котик», «как мне сделать?» и т. д. Зоран всё-таки был человеком порядочным, искренне старался хотя бы выбрать какую-то одну жрицу любви из всех предлагающихся. Надеялся на взаимную симпатию и вроде бы получал, но мысль, что женщина куплена, не давала возможности мозгу отключиться даже на пике наслаждения. «Ты просто купил её, она ничего не чувствует», – шептала ему то ли совесть, то ли логика.

Зоран просто не мог переступить чувство стыда перед самим собой, глядеть этим женщинам в глаза, относиться к ним как-то более тепло, поговорить после секса, например. Он заканчивал и скорее убегал, как преступник бежит с места преступления. Половой акт был быстрый и абсолютно животный, совсем не такой, какого он желал. «Надо что-то менять», – решил Зоран спустя какое-то время.

Потом он встретил Элю. На сайте знакомств. Лежал, перебирая красивые ровные прядки белокурых наращённых волос. «Элина…» – задумчиво произнёс он. Вполне обычное имя, могло бы быть даже её настоящим, куда лучше, чем прошлая Изабелла или Моника, приходившие в номер его любимой гостиницы в прошлые месяцы.

Элина была молоденькой, смешливой, с ней приятно было даже поболтать, несмотря на очевидную недалёкость; они хорошо проводили время. Та даже не пыталась скрывать, что работает в эскорте. Уже не совсем проститутка, скорее содержанка, Эля прямо выкатила список требований и то, что он получит взамен: сопровождение на мероприятиях, приятное общение, отдых душой и телом, красивое молодое упругое тело, секс по требованию. Взамен на бабки, украшения, телефон, оплату спортзала и косметических процедур, поездки на море и съём хорошей квартиры. Она была не слишком опытной, видимо, только недавно пришла «в дело», и это даже заводило, дарило ощущение: пусть ты у неё и не первый в жизни, но, возможно, один из первых клиентов.

– И зачем тебе всё это?

– Что «это»?

– Ну… Работа… Да, можно и так сказать, – усмехнулся Зоран.

– Пф-ф, ну знаешь ли! – возмущённо фыркнула девушка. – Каждый зарабатывает так, как умеет. Бог дал мне красоту и мозги. Если у красивой женщины нет мозгов – она не поймёт, как пользоваться красотой. Если есть – поймёт, что на ней можно хорошо заработать. Намного больше, чем те, кому дали только мозги. Тебе же приятно быть со мной?

– Угу.

– Ну вот, а мне с тобой. Ты не будешь с тем, кто тебе неприятен, а я с тем, кто неприятен мне. Мы в расчёте, все довольны, какие ещё вопросы?

– А другим путём ты не пробовала?

– Ох, не люблю я эти вопросики! Может, и пробовала. Может, у меня мама больная лежит и мне надо на дорогие лекарства зарабатывать?

– Все вы так говорите!

– А вы все спрашиваете одно и то же! – рассердилась Эля. – Все спрашиваете, но никто ничего не предлагает. Знаешь, что я тебе скажу? Вы, мужчины, пользуетесь женщинами, но все делаете вид, будто это что-то такое плохое, мол, как можно таким заниматься? Хотя мы живём честно и никому не врём, в отличие от вас, врущих жёнам и детям каждый божий день про любовь.

Это была их последняя встреча, после которой он почему-то не хотел больше любви за деньги.

– Слушай, брат, надо что-то менять, – Зоран подцепил кусочек карпаччо (у простых хазар это называлось: сырая говяжья вырезка, и было не изысканным блюдом, а народным средством от кашля) вилкой и задумчиво уставился на друга.

Тимур хмыкнул и осушил рюмку горючей.

– Фу, блин, и так жара, а ты ещё горючую пьёшь!

– Так она ж холодная, – гаркнул друг.

– Да ну… надоело всё это! – Зоран повертел вилкой перед носом и без удовольствия сунул кусок в рот. – И «Цапля» уже не та… Лосось как картон…

– Да что ты хандришь-то, брат?

– Надоело мне всё.

– Что надоело? Деньги, бабы, рестораны? Или мерс твой тебе надоел? Есть выход – езжай в деревню. Вон, Ильшат наш, помнишь, однокашник? Такой бизнес был, жена роскошная, хата в центре Итиля, тоже всё надоело, он взял и махнул на Урсал, в предгорье, в деревню какую-то. И я вот его уважаю, может, и не смог бы так, но уважаю!

Тимур, самый близкий друг Зорана, в прошлом – его одногруппник, ныне – правая рука в бизнесе, человек, которому можно было доверить абсолютно всё: и организовать выписку ребёнка из роддома, и встречу с ключевым партнёром, и с бабами по кабакам пойти, – Тимур был конченым гедонистом. Он одинаково рад был и картонному пакету с дешёвым вином, и коллекционной бутылке в «Цапле» за пятьдесят тысяч шелегов. И пойти на футбол с другом, и в дорогое ночное заведение с красивыми женщинами в обнимку; и на яхте быть, и в палатке на рыбалке: всё в жизни приносило ему искреннюю радость.

Время шло, Тимур не менялся – вопросов к жизни у него как не было, так и не появлялось. Он был рад своему месту в жизни, делал всё правильно, по совести, был открыт душою, прямолинеен (из-за чего иногда казался глуповатым), добр к окружающим, слепо шёл за своим другом, старшим товарищем и, можно сказать, братом – Зораном. Шёл всегда прямо, ни разу с дороги никуда не свернув, за что Зоран его и любил.

– Надоело, брат, что я всё покупал, покупаю и буду покупать.

– Ну-у… – Тимур задумался, плеснул себе ещё в рюмку из покрывшегося испариной хрустального графина, поморщившись, выпил, выдохнул, закусил традиционным чёрным хазарским хлебом и изрёк: – В этой жизни, знаешь ли, все делятся на тех, кто покупает, и тех, кто продаётся, и даром, что на дворе великий хазарский социализм, душа людская всё равно продажная.

И то правда.

Веранда ресторана утопала в зелени: цветы, высаженные в длинных красивых горшках по всему периметру, фикусы и пальмы на деревянном настиле, живые букеты на каждом столе, накрытом кипенно-белой скатертью, за верандой – такие пышные и густые кроны старинных деревьев, что не видно было двух улиц, соединившихся в вечном поцелуе на перекрёстке, где бесконечно спешащие пешеходы огибали стеклянный фасад первого этажа ресторана, а пыхтящие машины нервно газовали вперёд, дождавшись зелёного светофора.

Город жил своей жизнью, мужчины и женщины на этой веранде были её хозяевами. В «Цапле» можно было встретить и представителей высшего духовенства, и воинских начальников, и кого-то из правящих, и рабочую элиту. Сливки общества – лучшие из лучших в каждой касте. Зоран с Тимуром чувствовали себя в их обществе как рыбы в воде, заказали ещё горючей, тартар из лосося, закуску из трёх видов европейских сыров и свежего хазарского хлеба.

Посади любого вечно бегущего, стремящегося, краснощёкого молодого паренька – курьера, студента, младшего управляющего, начинающего юриста из рабочей касты или молодого офицера, священника младшего сана, пыхтящего бюрократа из других каст, – посади кого-то из них с той шумной улицы под кронами на веранду «Цапли», и непременно человек почувствовал бы радость от внезапной причастности к элите столицы и жуткую свою неуместность.

Рубашонка из магазина «Чернославский трикотаж» посреди повседневных бриллиантов, европейских шёлковых сорочек и дорогих сумок из кожи крокодила. Метро и автобус против припаркованных у ресторана европейских и американских автомобилей, ввезённых через Славию и Чернославию в три цены, со скрученными опознавательными знаками. Впрочем, разбирающиеся люди прекрасно понимали, что это за автомобиль, какой модели и какого года выпуска, ведь машины капиталистических стран были по-прежнему признаком роскоши среди многочисленного убогого хазарского автопрома.

Чувства такого молодого человека были бы смесью стеснения и восхищения. Он бы запомнил этот обед, оценил бы изысканные блюда и подачу как отдельный вид искусства. Зоран с Тимуром же просто пришли пожрать.