Читать книгу Tempus - Алиса Михайловна Атарова, Алиса Атарова - Страница 5
Часть 1. Past Simple
Глава 2. Туманный Альбион
ОглавлениеПервое правило выживания в чужом мире: никогда не задавай вопросов о том, что тебя не касается. А если оно тебя все же касается, все равно не задавай. Меньше знаешь – крепче спишь, слыхал про такое?
Мистер Зонко покинул особняк леди Шанте, когда было глубоко за полночь. Его лицо было красным от количества выпитого, а потому в опустившемся тумане он не сразу разглядел свой экипаж. Но к нему мигом подскочил Мэтью, подавая руку и помогая забраться в фаэтон. Второй рукой он держал недокуренную сигарету, которую щелчком отправил в полет, попав по колесам соседней богатой кареты, выбив напоследок несколько искр. Удовлетворившись этой маленькой шалостью, он махнул рукой остальным кучерам, которые тоже зябко задвигались, стряхивая с себя дрему и карточный азарт (предыдущие три часа все они, не переставая, рубились в карты). Мужчины на его прощание не ответили, с мрачным видом про себя подсчитывая свои убытки и зарекаясь впредь садиться за один стол с Мэтью, потому что этот мелкий негодник опять обчистил их досуха.
Сам же довольный парень уже уселся на колки, хлестнул поводьями и аккуратно вывел фаэтон из двора. Теперь, когда мистер Зонко так набубенился, следовало ехать осторожно, чтобы ненароком все это выпитое не оказалось потом в коляске (а ведь так бывало частенько, а чистить ее входило в обязанности Мэтью, так что ему такая перспектива не улыбалась).
– Вечер прошел хорошо, сэр? – спросил он, прижимая руку к нагрудному карману. Вот у него-то вечер прошел отлично: в кармане тихонько позвякивали монеты при каждом мерном шаге лошади. Остальные кучера совершенно не хотели с ним играть, но после долгих уговоров согласились. Обчистить их оказалось проще простого (к леди Шанте они ездили редко, да и гости у нее бывали – высший сорт, так что у кучеров водились деньжата, а вот с Мэтью они были знакомы плохо, однако теперь ему лучше там не появляться некоторое время).
– В-восхитительно, – икнул мистер Зонко, подпрыгнув на кочке и чуть не потеряв самое дорогое, что у него было, – выпитое. – Осторожнее давай, – недовольно нахмурился он, бледными пальцами прижимая цилиндр к себе. От подобного обращения тот имел уже не слишком роскошный вид.
– Постараюсь, сэр, – откликнулся Мэтью, натянув поводья. Лошадь пошла еще медленнее. Парень вздохнул – теперь они точно еще час будут добираться. От нечего делать он принялся глазеть по сторонам, но темнота вместе с туманом были непроглядны, что даже фонари, стоящие вдоль дороги, не могли помочь ему. Приходилось быть очень аккуратным, чтобы не дай бог не задавить какую-нибудь проститутку или пьяного прохожего. Потом с констеблями проблем не оберешься.
Ночная жизнь Лондона казалась не менее активной, чем дневная. Хотя на улице еще было довольно прохладно, все-таки конец марта, а вонь и воздух сплелись в единое целое, это не удерживало людей дома.
Мэтью специально выбирал дороги пошире через районы получше, чтобы его привередливый хозяин не ворчал. Вскоре, оглянувшись, он увидел, что мистер Зонко задремал, а потому пустил лошадь быстрее.
– Приехали, – известил он, останавливая фаэтон и спрыгивая на землю. – Сэр? – из экипажа слышался лишь громкий пьяный храп. – Ну черт возьми, – вздохнул кучер.
Он открыл дверь и принялся тормошить хозяина. Через некоторое время тот разлепил глаза и непонимающе уставился на него.
– Приехали, – терпеливо повторил Мэтью. Мистер Зонко напивался нечасто, но когда это происходило, мгновенно отключался, а после пробуждения у него напрочь отшибало память о том, что произошло. – Выходите, – он потянул его за локоть, помогая выбраться из повозки. – Мистер Колсби! – крикнул он в освещенную дверь особняка.
Оттуда уже неспешно вышел дворецкий и замер в проеме – статный мужчина слегка за пятьдесят с как будто вечно недовольным лицом. Когда Мэтью впервые с ним познакомился, он понял, что именно так и представлял бы себе какого-нибудь дворецкого чопорной Англии, если бы его об этом попросили. А с таким хозяином как Зонко, тонкие губы Колсби, сжатые в одну линию, становились день ото дня все тоньше.
Несмотря на выражение недовольства на лице (Мэтью бы сказал, что тот выглядел, словно у него под носом находилось вечно что-то очень вонючее), Колсби прекрасно выполнял свою работу, а потому он безропотно помог Зонко зайти в дом.
Мэтью наконец смог вздохнуть с облегчением. Он отогнал экипаж во внутренний двор к конюшне и пошел за конюхом.
Тот громко храпел, растянувшись на животе на кровати в небольшой комнатке, которую они делили с парнем на двоих. Пару раз ткнув его в бок, Мэтью задел ногой несколько бутылок, стоявших на полу, и те с веселым звоном покатились под кровать. Это означало, что конюх нынче вновь мертвецки пьян, и лошадью придется озаботиться кучеру. Пнув мужчину в бок со всей злости, Мэтью понуро поплелся чистить и кормить Искорку – именно так звали кобылку (имя выбрал ей юноша, потому что конюх, не мудрствуя лукаво, звал ее просто «кобыла»).
Уже после всего этого, не чувствуя под собой ног от усталости, он добрел до комнаты, скидывая сапоги, умыл лицо и руки холодной водой из таза, стоящего около двери, и уселся на кровать. Кинув взгляд на храпящего конюха, он наклонился, принявшись рыться под кроватью. Спустя некоторое время он извлек на тусклый свет газовой лампы, стоявшей у него в изголовье, сундучок, запертый на ключ. Порывшись за пазухой, юноша достал ключ на шнурке и вставил его в замочную скважину. Откинув крышку, Мэтью снова запустил руку за пазуху, доставая из нагрудного внутреннего кармана звякнувший кошель. Он метнул быстрый взгляд на конюха, а затем стал аккуратно доставать монеты по одной, складывая их в сундучок. Это была его копилка, куда он откладывал все свои сбережения.
Если дорогому читателю к этому времени уже подумалось, что Мэтью славно обжился в викторианском Лондоне и совсем забыл про отчий дом, но теперь вас, возможно, ждет разочарование. Большую часть своих сбережений молодой человек не спускал на проституток и выпивку, как все парни его возраста в Ист-Энде, а откладывал на будущее – на путешествие. Конечно же, на путешествие в Россию. Как бы ни нравилась Мэтью работа кучером и место, в которое он устроился, он уже давно для себя решил, что раз он не может попасть в свое время, по крайней мере, он будет стремиться вернуться в свою страну. Однако оказалось, что путешествие в царскую Россию – удовольствие не из дешевых, особенно для выходца из Ист-Энда, которым все его здесь считали. Все еще сильнее омрачалось тем, что у него при себе не было никаких документов – ни о рождении, ни о крещении (разумеется!), – а значит, приходилось копить и на них, вернее, на то, чтобы заплатить кому-нибудь, чтобы ему эти документы сделали – для выезда за границу.
Звякнули пенни, шиллинги и фартинги, сложенные в копилку. Мэтью поспешно закрыл крышку и снова запер сундучок, пряча его глубоко под кровать. Насчет своего соседа он не питал никаких иллюзий в честности – ведь именно тот однажды по доброте душевной (странное состояние духа для конюха) научил его мухлевать в карты. И поэтому ему не следовало знать, что в их комнате хранится подобное богатство (оно, конечно, никаким богатством не было, но для бедных людей и шиллинг – уже состояние). Конюх, неженатый и не отягощенный семьей, мог бы без зазрения совести спустить все его сбережение на выпивку и какую-нибудь не слишком красивую женщину, если бы нашел их.
Стянув с себя одежду, Мэтью юркнул под кровать, укрываясь тяжелым одеялом, которое упало на него так, словно хотело расплющить. Он еще немного полежал, привыкая к размеренному храпу соседа, а потом закрыл глаза и провалился в сон.
***
Помня о том, что мистер Зонко вчера напился, а сегодня было воскресенье, поэтому всем надлежало пойти в церковь, кучер именно поэтому самозабвенно проспал все на свете. Вылез из-под одеяла он только тогда, когда конюх с опухшим красным лицом гаркнул на него, стоя прямо над кроватью юноши.
– А ну вставай!
– Сам-то вчера спал без задних ног, скотина, – пробормотал Мэтью, переворачиваясь на другой бок, чтобы не видеть мужчину.
– Что ты там опять на своем бормочешь? – взвился конюх. Это был не слишком приятной наружности брюнет с опухшим от злоупотребления алкоголем лицом, желтыми зубами от той дряни, что он курил, и налитыми кровью глазами (виной тому опять же был алкоголь). Несмотря на то, что ему было всего тридцать, выглядел он значительно старше (на взгляд Мэтью), хотя по мнению служанок, напротив, сохранился неплохо и, хотя был не то, чтобы завидным женихом, какой-то популярностью у женщин пользовался. Он был крупным в плечах, высоким, плотного телосложения, с квадратным лицом и заросшим щетиной подбородком. Конюха звали Уильям Страут, и, если бы он не пил беспробудно, то давно бы, наверное, нашел себе работу получше и покрепче. Но его брюки были вечно в навозе и соломе, от него густо пахло лошадьми и плохим табаком, а еще он горбился, потому что привык ходить под тяжестью седла на плечах и, вероятно, собственного бессилия как-либо изменить свою жизнь.
Может быть, именно по этой причине он испытывал противоречивые чувства к мальчишке-кучеру. С одной стороны, он считал его желторотым юнцом, (Мэтью в ту пору исполнился двадцать один год), мерзким русским, которого держали на службе исключительно за хорошо подвешенный язык и симпатичную морду (хотя по мнению мистера Страута, даже у лошадей морда была значительно поприятнее), а потому его надлежало бы ненавидеть, шпынять и всеми силами указывать ему на то, что он здесь никто и звать его никак, и вообще работает без году неделя. Чем, собственно, конюх и занимался большую часть времени. А с другой стороны, этот мальчик был очень проницательным, обладал живым умом и подкупающим обаянием. Также нельзя было сказать, что он плохо знал и выполнял свое дело – с ездой и лошадьми у него ладилось, с хозяином он и подавно нашел общий язык с первой встречи (весь особняк Зонко был в курсе про ту историю найма Мэтью). Мэтью в силу некоторого юношеского максимализма подозревал, что тот просто ему завидует, поэтому не воспринимал его тычки и издевки всерьез. Его давно уже ничто не задевало сильно, потому что жизнь в Ист-Энде покрыла его своеобразной непробиваемой броней. Кроме того, в пьяном состоянии мистер Страут иногда любил побеседовать, обнаруживая цепкий ум и страсть к философским рассуждениям, на которые мало кто был способен из знакомых парня. А еще он, скрывая это всеми силами так усиленно, что об этом, конечно, знал каждый в особняке, обожал страшные истории, покупая себе «Грошовые ужасы»8 и пряча их в каморке под кроватью. Эта черта его характера, случайно обнаруженная Мэтью, казалась ему довольно… милой, что ли.
Вот таким персонажем был сосед Мэтью, который всерьез намеревался сейчас вылить на него ведро воды, если парень сейчас же не встанет.
– Хозяин велел запрягать в церковь, – грозно буркнул он и пошел на выход. На пороге он оглянулся, нерешительно потоптался на месте и вышел, в сердцах хлопнув дверью. Убедившись, что тот ушел, Мэтью наконец высунул нос из-под одеяла, потянулся и резко отбросил его в сторону.
Он вскочил на ноги, чуть не упал от того, что потемнело в глазах, и принялся натягивать сапоги и сорочку. Как назло, а впрочем, как всегда, времени на то, чтобы позавтракать, у него не оставалось. Наскоро умывшись и выпив глоток воды, он помчался на кухню через двор, крича:
– Лиззи! Лиззи! – перепуганные птички, спокойно себе ищущие зеленые ростки на вытоптанном дворике, взметнулись в воздух. Лошадь в конюшне чихнула от неожиданности, а мистер Страут чуть не уронил щетку в ведро.
– И незачем так орать, – недовольно пробормотал он, наклоняясь за водой. – Ишь, еще и лошадь плохо почистил, – на самом деле он придирался, потому что чувствовал некоторую вину перед парнем за то, что вчера уснул до его возвращения, и лошадь пришлось мыть тому в ночи. Все-таки, эту часть работы должен был выполнять конюх.
Мэтью тем временем чудом кубарем не скатился по крошечной лестнице в две ступени в коридор и свернул прямо в кухню со столовой для прислуги, испугав миссис Пирс – почтенную вдову, а по совместительству кухарку у Зонко.
– Вот разорался с утра пораньше! – проворчала она. Женщина как раз убирала остатки завтрака со стола, тоже готовясь к выходу. – Не кричи Лиззи, она уже оставила тебе завтрак, ведь знала, что ты все равно все проспишь.
Женщина указала на край стола, где стоял стакан с молоком, а также тарелка с вареным яйцом и куском хлеба.
– Как она смогла предугадать столь невероятное развитие событий? – расплылся в улыбке парень. – Доброе вам утро, миссис Пирс, – он отвесил ей глубокий шутливый поклон, из-за чего его сюртук, который он забросил на плечо, съехал вниз и упал на пол.
Миссис Пирс хмыкнула, глядя на эту картину.
– Действительно, – скептично заметила она на слова юноши. – Надеюсь, что уж в этот раз Его Преподобие Джеймс Уиллоби не пустит тебя на порог. Вот было бы настоящее воскресенье у Господа сегодня! – сказала она. Эта были слова, сказанные с определенным смыслом. Преподобным Уиллоби звали местного пастора, который хоть и проповедовал любовь ко всему живому, но почему-то его любовь не распространялась на Мэтью. Впрочем, все также единодушно полагали, что, если позволить Мэтью не ходить в церковь, тот в конце концов пойдет по бесовской стезе и его душу будет не спасти. Одно можно было сказать наверняка – приходской священник в Ист-Энде наверняка от души поблагодарил Бога, когда мистер Смит отправился на службу конюхом в совершенно другой район Лондона.
Не то, чтобы Мэтью плохо себя вел на воскресных службах в церкви. Впервые попав в нее в юности вскоре после попадания в этот мир (это был какой-то обязательный ритуал этого мира, как ему показалось сначала), он с восторгом ребенка рассматривал прихожан и их пусть и бедные, но нарядные одежды, а также пастора с добрым лицом, который держал в руках красивую книгу. Однако по мере того, как совершенствовался его английский, исчезало и это волшебное ощущение иного сказочного мира в стенах церкви. Белые стены, неудобные скамьи, скучная проповедь и невозможность двигаться, когда хотелось бегать и прыгать, как любому нормальному подростку, вконец вгоняли его в скуку. Чтобы как-то разогнать ее, он принялся донимать Преподобного своими вопросами, смысл которых сначала можно было списать на детскую любознательность, но которые затем превратились в откровенно еретические и опасные речи. Уже вскоре у него возникли ожесточенные дебаты со священником, которого он называл не иначе как странным для других русским словом поп, но поскольку оно было похоже на римское «папа», пастор, Преподобный Джордж Нэрроу, был в ярости – англиканская церковь никогда не назовет себя выше королевы!
Несколько угроз отлучить его от церкви не возымели никакого эффекта – мальчик и так не считал себя прихожанином гордой и холодной церкви Англии. Да и вопросы у него были довольно странные: «Почему Бог разрешить людям умирать в страданиях?» «Почему Бог ни с кем не говорит, раз уж он существует? Со своими самыми верными фанатами мог бы и пообщаться!» «Фанаты – это люди, которые очень… как это по-английски… очень сильно любят какого-то человека, вот». «Бог не человек, но разве мы не созданы по его образу и подобию? Значит, он такой же, как и мы. Вообще, человек очень скучный. Я бы добавил нам, эти, как их, крылья». «Почему я должен принимать на веру все ваши слова из Библии?» «Почему вы на меня кричите, а как же любовь и всепрощение?» «Что значит «отстань от меня со своими вопросами»?» «Миссис Никсон, отпустите, пожалуйста, ухо, я больше не буду!» Словом, как вы видите, совершенный безбожник и невежда! Мальчик забрасывал бедного пастора вопросами разного характера. Тот про себя называл его не иначе как «ужасный дарвинист» и «исчадие ада». Вернее, то были «ласковые» прозвища мальчика для узкого круга церковных служащих в приходе Ист-Энда, а миссис Никсон он позиционировал ребенка только как «пропащую душу», что изрядно расстраивало набожную женщину.
А кроме того, ему все надо было потрогать! В первое же посещение церкви он потрогал Библию, постамент, все скамейки в церкви, загасил пару свечей, ткнул пальцем в икону и даже в сутану пастора после службы. И один раз ущипнул Лиззи, от чего та ойкнула в самый неподходящий момент, когда Его Преподобие Джордж Нэрроу возвел вверх руки, дойдя до кульминации своей проповеди (к чести последнего, тот постарался не обращать на это внимания, чтобы не усугублять испорченный эффект, а Лиззи покраснела так густо, что не разговаривала с ним еще два дня).
Однако, когда после этого посещения миссис Никсон услышала мало лестного в адрес своего приемыша, а дома он получил за это взбучку, он пообещал вести себя прилично («Хотя бы в церкви», – сказала ему миссис Никсон). Воскресная служба была одним из немногих проблесков света и радости в жизни семейства, и вскоре он это с отчетливостью осознал, а потому и правда стал вести себя как примерный мальчик во время каждого посещения церкви (а он старался уклоняться от этого действия, насколько позволяли возможности), но вопросы задавать не мог перестать, просто они стали более изощренными и частными.
Вот именно поэтому Преподобный Нэрроу до сих пор с содроганием оглядывал приход каждое воскресное утро и вздыхал с облегчением, а Преподобный Джеймс Уиллоби такого о себе сказать, увы, не мог. Непонятно, были ли они знакомы, но чувства к Мэтью Смиту питали точно одинаковые.
Больше всего Мэтью раздражало, что в драгоценное утро воскресенья приходилось вставать в такую рань (а оно всегда было священным днем не только потому, что это был единственный выходной у большинства простых работяг, а еще потому, что с малых лет, когда он еще был в своем времени, мальчик с удовольствием позволял себе валяться до обеда, а только потом приниматься за понедельничные уроки, и никто ему не говорил ни слова против). У него, как у кучера, выходные были, когда придется – когда мистеру Зонко наскучит куда-то ездить, например, что бывало не так часто, как хотелось бы кучеру, уж очень тот любил шляться по гостям, как называл это Мэтью.
Сидя за столом и поглощая свой завтрак, Мэтью смотрел, как миссис Пирс любовно протирает стол, за которым обычно ела прислуга. Ему пришлось поднять свой стакан, чтобы позволить ей вытереть стол и в его уголке. Закончив с уборкой, женщина аккуратно свернула тряпочку и повесила на крючок. Затем она сняла свой фартук, и, также аккуратно сложив, оставила его на спинке одного из стульев – на том, на котором обычно сидела. Теперь кухня блистала, и, уперев руки в бока, миссис Пирс уставилась на юношу. Он был единственным пятном на кухне, которое мешало кухарке сказать, что все дела ее до церкви завершены.
– Доедаю-доедаю! – с набитым ртом он мгновенно понял этот взгляд. Он залпом выпил молоко, вскочил из-за стола и, отвесив еще один поклон в знак благодарности, помчался с кухни, в дверях во двор чуть не сбив с ног молодую служанку. – Лиззи! – радостно воскликнул он, хватая ее за талию и кружа в импровизированном танце.
Девушка тут же вырвалась, отвешивая ему подзатыльник – не стоило и гадать, откуда у нее были подобные привычки. Лиззи хоть и была намного симпатичнее матери (по скромным меркам Мэтью, выросшего на красотках из фильмов), но унаследовала от нее нахмуренные брови и тяжелый подбородок, которые изрядно портили ее в целом миловидное лицо. Зато губы ей достались от отца – с большой нижней губой, изящные и розовые (на лице мистера Никсона они смотрелись странно, откровенно говоря). Если бы она их не сжимала, как мать, то выглядела бы еще симпатичнее. В свои 19 лет она была немного слишком худощавой, не очень высокой, но с красивыми светлыми волосами, которые вились на кончиках, придавая ей изящности. А особенно потрясающими были у нее глаза – зеленые с коричневым, обрамленные густыми ресницами.
Несмотря на ее привычку бить Мэтью по голове за провинности, она была его самым близким другом, а потому самой замечательной и самой красивой в глазах юноши. Хотя из-за подзатыльников он иногда хотел бы думать иначе, но не получалось.
– Пусти, дурак! Говорили тебе не носиться по дому, – гневно произнесла она, оправляя платье. Девушка уже сменила свой обычный наряд служанки на простое выходное платье темно-коричневого цвета. Не сказать, чтобы этот цвет особенно шел ей и ее глазам, но на скромное жалованье горничной иного позволить она себе не могла. – Опять все проспал, – пожурила она его, оглядывая его внешний вид.
– Так и есть, – сознался Мэтью, наконец застегивая жилетку и накидывая сюртук на плечи. – Но ведь все равно собрался вовремя.
– Вероятно, за это следует поблагодарить мистера Страута, который тебя разбудил, – с сомнением в голосе проговорила Лиззи. Мэтью тут же потупил взгляд. Гордиться было и правда нечем, однако у него имелись возражения.
– Да если б он меня не разбудил, то прослыл бы совершенно бессовестным! – вспылил молодой человек. – Знала бы ты – вчера вернулся, а он спит пьяный без задних ног. Искорку пришлось чистить и кормить мне, а ведь на мне еще фаэтон. Лег спать только в три, – не преминул пожаловаться он.
– Бедный, – не слишком искренне пожалела его девушка, улыбаясь краем рта. Она подошла к нему ближе, поправляя воротничок сорочки, который так и стоял за шеей. – Вот ведь неряха, – снова заругалась она, принявшись отряхивать его многострадальный сюртук, где только не побывавший за сегодняшний и вчерашний день.
На лице Мэтью расплылась довольная улыбка, он безропотно сносил эти легкие похлопывания по сюртуку.
Уже восемь лет он не понимал, зачем и мужчинам, и женщинам здесь нужно столько одежды, что процесс одевания превращается в пытку. Всякий раз видя, как собирается миссис Никсон в церковь, он от души жалел женщин викторианской эпохи. Возможно потому, что он родился в XXI веке, именно поэтому он не придавал своему внешнему виду большого значения. В юности носясь по улицам он ходил в таких лохмотьях, что даже семейству Никсон становилось стыдно за приемыша, однако того это нимало не смущало – напротив, неприглядный вид позволял оставаться незамеченным в очень многих местах и пробираться туда, куда не разрешалось. Словом, до поступления на службу кучером омнибуса Мэтью понятия не имел ни о неудобных узких сюртуках, ни о жилетках, ни о пальто. Он надевал в церковь приличную сорочку и одни единственные штаны, из которых вскоре вырос и щеголял голыми худыми лодыжками. «Курам на смех», – сокрушался мистер Нэрроу.
– Запрягай, – хмуро произнес появившийся в воротах конюшни мистер Страут, с недовольным видом оглядев открывшуюся ему сцену. Ни для кого в доме не было секретом, что с тех пор, как к ним на службу поступила Лиззи (а было это без малого полгода назад), характер мужчины еще сильнее испортился. Он сделался еще неразговорчивее и недовольнее, и всякий раз глядя на молодое лицо Лиззи, его брови опускались настолько низко, насколько могли, а губы поджимались. При этом он никогда с ней не заговаривал, кроме приветствия за столом, и Лиззи призналась Мэтью однажды, что побаивается его, думая, что конюх ненавидит ее до глубины души. А еще он ей совершенно не нравился тем, что не упускал случая бросить издевку в сторону Мэтью и особенно в ее присутствии сказать юноше что-то грубое. Но поскольку она боялась ему отвечать из-за того, что он без малого был ее в три раза больше, она помалкивала, но наедине с юношей не успокаивалась, пока не отводила душу, плюясь в его сторону ядом. Словом, эти двое, казалось, не любили друг друга совершенно взаимно.
– Ладно, увидимся в церкви, – тут же бросила Лиззи, низко опустила голову, вжимая ее в плечи и, даже не взглянув в сторону Страута, быстро поспешила прочь. Прислуга добиралась до церкви самостоятельно, но Лиззи всегда занимала Мэтью место в дальнем конце вне зависимости от того, придет он или нет.
– До встречи, – помахал ей вслед парень, пожав плечами. Он был не слишком восприимчив к чужим эмоциям, но ощутил, что, кажется, между Лиззи и Страутом что-то произошло, потому что атмосфера стала какой-то неловкой. А Лиззи, обычно демонстрирующая холод в отношении мужчины, сейчас сбежала, только его заметив. – Вы что, за завтраком хлеб не поделили? – пошутил он.
– Не твое дело, – процедил тот, вручая ему поводья. – Я ушел.
Мэтью решил, что это и правда не его дело, и стал запрягать Искорку в фаэтон. Страут постарался на славу – шкура кобылы блестела, начищенная, сбруя отливала серебром.
– Ну-ну, девочка, надеюсь, хоть ты выспалась, – широко зевнул парень, гладя лошадь по морде. Та взглянула на него с укором, – беру свои слова назад, только мы с тобой в этом доме трудоголики.
Искорка раздула ноздри и фыркнула, оставшись равнодушной к его словам.
Он вскочил на колки и хлестнул поводьями, выезжая с заднего двора. Небольшой особняк мистера Зонко имел задний двор с проездом, где размещалась крохотная конюшня, маленькая сторожка конюха и кучера, пара деревьев да чахлая клумба. Сам трехэтажный дом был построен из кирпича, и фасад его выкрашен в коричнево-желтый цвет без каких-либо украшений. Он был довольно узким, плотно примыкая к соседним зданиям, и в целом не обладал ни изяществом, ни богатством убранства. Мимо такого дома вы бы прошли не задумываясь. Однако наличие заднего двора и подъезда для лошади добавляло ему немалую ценность среди остальных домов на улице. Впрочем, это не мешало Мэтью часто биться головой о потолок арки, поэтому сейчас он благоразумно пригнулся.
Из дверей главного входа вышел готовый к выходу мистер Зонко. Мэтью поприветствовал его легким поклоном, спрыгивая, чтобы открыть дверь фаэтона. Про себя он со злорадством отметил, что тот выглядит не менее помятым, чем кучер – похмелье было налицо. Он выглядел уставшим, под глазами залегли синяки, из-за чего его длинное лицо казалось еще вытянутее.
– Я уже заждался тебя, – хмуро проговорил мистер Зонко, устраивая на коленях свой цилиндр (другой, не вчерашний, тот, кажется, приказал долго жить), чтобы он не слетал в дороге с головы (подобные конфузы с ездой Мэтью уже случались, так что теперь он заблаговременно снимал головной убор и клал на колени).
– Искорка упрямилась, – тут же отозвался кучер, без зазрения совести свалив всю вину на кобылку. Та, словно почувствовав, повернула голову и с упреком посмотрела на него левым глазом.
– Теперь мы опаздываем, – еще более хмуро произнес мистер Зонко. Опаздывать он не любил, но еще больше он не любил, когда ему непременно нужно было быть вовремя, как, например, к службе в церкви.
– О, это не беда, сэр, – сказал кучер, улыбаясь во все тридцать два. Лицо Зонко как будто потеряло еще пару оттенков, сделавшись совершенно серым. Конечно, не проблема, для Мэтью ничто не являлось проблемой в плане опозданий, потому что… – Только держитесь крепче! – он хлестнул поводьями, и коляска сорвалась с места.
***
– Ну вот, я же говорил, что успеем, – произнес довольно Мэтью, тормозя. Белый, как полотно, мистер Зонко наконец отцепился от двери коляски, за которую крепко держался всю дорогу. – Вам, право, надо поставить поручни такие, знаете? Ах точно, вы не поймете. Тогда я, пожалуй, установлю их для вас. Будет как в автобусе, только с комфортом, – болтал парень, помогая хозяину вылезти из коляски.
Тот бессознательно кивнул, совсем не прислушиваясь к его словам – его главнейшей миссией было удержать завтрак в себе. Они только что промчались милю по переулкам меньше чем за пять минут. Кучер фамильярно похлопал его по руке и слегка подтолкнул, придавая верное направление. Мистер Зонко, еле шевеля ногами, побрел ко входу в церковь, прижимая цилиндр к груди. На голове у него было нечто, похожее на воронье гнездо. Вот именно поэтому Зонко ненавидел, когда он куда-то опаздывал. Разрываясь между нелюбовью опаздывать и нежеланием погибнуть молодым, врезавшись в дом на фаэтоне, мужчина до сих пор не мог сделать уверенный выбор и каждый раз жалел об этом.
Оставив фаэтон среди других колясок, он снял свою шляпу и зашел в церковь. Это была красивая церковь с высокой колокольней, откуда звон колоколов разносился далеко за Темзу, недалеко от берега которой она стояла9. Кажется, у прихода были какие-то датские корни, но северный дух без следа растворился в лондонском тумане. Внутреннее убранство в черно-белых тонах нравилось молодому человеку, да и строгая красота, так присущая англиканским церквям, ему была по душе. Намного сдержаннее вычурного золота и росписи стен в русских храмах.
Поскольку он мчал во весь опор, они прибыли раньше срока, и прихожане еще не собрались. Мэтью занял свое местечко позади, глядя, как впереди усаживаются чопорные дамы. Среди прихожан этой церкви были в основном либеральные виги (о том, кто они такие, Мэтью знал только из рассуждений мистера Зонко, который обожал желтый и ужасно не переваривал тори), может быть, поэтому Зонко старался не пропускать службы – после служб он часто задерживался обменяться парой слов с другими мужчинами (один из них, по слухам, знал самого Уильяма Гладстона и частенько хвастался этим в беседах, чем изрядно раздражал всех говоривших с ним).
Словом, по впечатлению Мэтью, церковь для Зонко была не местом прославления Бога, а эдакая еженедельная встреча анонимных и не очень скамеечных политиков, с удовольствием почтенных дам перемывавших косточки проклятым тори.
Мэтью заскучал. Он смотрел по сторонам, глазея на молоденьких барышень в платьях с узкой талией и их многоуважаемых мамаш или гувернанток, когда взгляд его неожиданно наткнулся на женщину, сидевшую в первом ряду. Она привлекла его взгляд, потому что среди цветастых выходных нарядов и всевозможных шляпок она единственная была одета в черное с ног до головы, а верхняя половина ее лица, когда она неожиданно повернулась, словно почувствовав его взгляд, была скрыта короткой вуалью. Когда она повернулась, Мэтью готов был поклясться, что посмотрела она именно на него, и от этого неоднозначного взгляда он примерз к месту. Что-то в этой женщине инстинктивно испугало его, он дернулся, но не отвел взгляд, совершенно бесцеремонным образом уставившись в ее лицо. Скрытый вуалью взгляд словно исследовал все его лицо, а затем губы, видневшиеся из-под черного кружева, расплылись в холодной усмешке. Мэтью почти услышал, как она тихо хмыкнула, хотя, разумеется, на таком расстоянии это было невозможно.
Она отвернулась, но кучер продолжал ее рассматривать, буквально прожигая ей спину взглядом, когда его неожиданно толкнула в бок Лиззи, усевшаяся рядом с ним. Она немного запыхалась от быстрой ходьбы, и все внимание Мэтью тут же переключилось на нее.
– Долго вы, – сказал он, глядя, как Лиззи поправляет узел под подбородком от своей шляпки. – Красивая шляпка, – сказал он, видимо, она почему-то надела ее после того, как они попрощались. – Новая? – его взгляд невольно вернулся к женщине.
– Старая, – отрезала Лиззи, перестав теребить узел и уставившись в направлении его взгляда. – На что ты смотришь?
– Ни на что, – спохватился парень, чуть двигаясь на скамейке, чтобы остальные тоже могли сесть.
– Конечно, если мчаться на коляске, останется время на разглядывание всяких дамочек, – шепотом пожурила его девушка, заставив отвести взгляд от спины той самой «дамочки». Он хотел ответить на эту шпильку, но на паперти показался священник, и разговоры затихли. Началась воскресная служба.
Однако внимание Мэтью было большей частью сосредоточено на загадочной даме. В общем-то, ничего загадочного в ней не было – наверняка, это молодая (или не очень, как тут понять?) вдова, которая недавно переехала в эту часть Лондона. Но что-то в ней притягивало его взгляд снова и снова. Спустя некоторое время юноша наконец с изумлением заметил, что соседом дамы оказался мистер Зонко, и спустя какое-то время он, забыв, что сидит в первом ряду прямо перед очами священника и Бога, наклонился к женщине, которая ему что-то шепнула. Это удивило кучера еще больше – не столько тем, что женщина заговорила первой (по нравам викторианской Англии это было совершенно немыслимо), сколько тем, что мистер Зонко был невероятно скромным и не умел разговаривать с женщинами и вообще старался держаться от них подальше, чем немало огорчал своих престарелых родителей. А тут на тебе – болтает с вдовушкой прямо во время службы: Мэтью видел, как изгибаются губы женщины в улыбке, когда она поворачивалась к нему. Всю службу молодой человек пропустил мимо ушей – он наблюдал за этим странным диалогом, и Лиззи пришлось несколько раз его одернуть, когда пришла пора вставать. Стоило службе закончиться, она повернулась с нему и что-то сказала:
– …мой… – произнесла она в его сторону.
– Что? – очнулся молодой человек, поворачиваясь к ней и понимая, что прослушал все, что сказала девушка.
– Я говорю, матушка приглашала нас сегодня зайти домой, – раздраженно повторила мисс Никсон.
– Ах, отлично. Как только разберусь с Зонко, можем сразу отправиться, – тут же отозвался он, поднимаясь со своего места. Они вышли из церкви под руку и Мэтью оставил ее, подходя к коляске. Но мистера Зонко почему-то все не было и не было. Когда мужчина наконец вышел из церкви, он вел под руку ту самую вдову. Мэтью тут же подскочил к ним.
– Сейчас подъеду, сэр, – отрапортовал он, исподлобья разглядывая женщину. Она была не очень высокого роста, ниже Зонко и его самого, в черном словно ночь платье достаточно модного кроя с такой же черной верхней курткой и перчатками. Голову с уложенными темными густыми волосами украшала шляпка с плотной вуалью, закрывающей верхнюю половину лица. Мэтью про себя подивился: как она вообще что-то видит? Открытыми оставались только острый подбородок и часть шеи. И полные, ярко накрашенные губы.
– Не нужно, – остановил его жестом мистер Зонко, оглядываясь на свою спутницу. – Миссис Спелл предложила прогуляться вдоль Темзы, так что возвращайся без меня.
Мэтью изумленно поднял левую бровь: его господин не то, что гулять, до соседней комнаты-то ленился ходить, предпочитая гонять слугу. Да и прогулка вдоль Темзы в это время года – сомнительное удовольствие: туман, ветер и прохлада, несмотря на пробивавшееся солнце.
– Как скажете, – он отвесил небольшой поклон. – Откуда прикажете вас забрать?
– Не стоит беспокоиться, мальчик. При необходимости мы возьмем кэб, – высокомерно заявила женщина, стоящая рядом. В этот на удивление светлый и солнечный день своими черными одеждами она неизменно притягивала взгляды выходящих из церкви. Ее губы под вуалью вновь изогнулись в усмешке. Мэтью невольно разозлился – какой из него мальчик? Что не так с этой дамочкой?
– То есть до вечера я вам не понадоблюсь? – уточнил Мэтью и получил в ответ легкий кивок.
Юноша пошел к коляске. Неожиданно ему в голову пришла мысль, и он стегнул поводьями, выезжая на улицу. Несколько мгновений спустя он увидел Лиззи, шагающую вместе с остальными слугами.
– Лиззи! – окликнул он девушку, распугивая каких-то попрошаек, которые бросились подальше от колес экипажа. – Мистер Зонко отпустил меня до вечера, не хочет ли мисс прокатиться с ветерком до Ист-Энда? – подмигнул он девушке. Та покраснела – наверняка от злости, и оглянулась на остальных слуг.
– Что ты себе позволяешь? – спросила она сквозь зубы, приблизившись к нему, сидящему на колках. – Кто разрешил тебе взять фаэтон, да и в Ист-Энде у тебя его украдут, стоит только отвернуться. Как потом будешь расплачиваться?
Мэтью почесал голову. Об этом он не подумал.
– Ну тогда по крайней мере я могу прокатить мисс с ветерком до особняка? – спросил он.
Девушка покраснела еще больше.
– Ты совсем ничего не понимаешь, – полушепотом сказала она, оглядываясь на остальных слуг. Самым недовольным выглядел мистер Страут – он скрестил руки на груди, глядя на эту сцену. Она подошла ближе и, понизив голос, сказала:
– Если ты одну меня повезешь, куда же это годится? Да и не разрешается слугам ездить в хозяйской коляске. Вот же ты дурак. Тебя потом поколотят.
– Садись ко мне на колки, – предложил молодой человек, указывая на место рядом с собой. Там действительно еще оставалось немного пространства для второго человека.
– Я тебе что, лакей? – взвилась девушка, скрещивая руки на груди точь-в-точь как мистер Страут.
– Да давай! – уговаривал он.
Видя, что вразумить его не удастся, Лиззи собиралась развернуться и уйти, но обнаружив, что остальные, устав ее ждать, пошли вперед, весело перекидываясь фразами, она переменилась в лице.
– Ладно, – сдалась мисс Никсон, поднимая полы платья и забираясь на колки с помощью руки, протянутой парнем. – Но только в этот раз. Вот вечно из-за тебя бардак, – не переставала бурчать она, разглаживая юбку.
– Я бы на твоем месте за что-нибудь держался, – весело предупредил ее Мэтью, хлестнув Искорку. Та, поняв зов кучера, сорвалась с места. Лиззи сразу же поняла, что это были не пустые слова, но «держаться» было ровным счетом не за что! Поэтому ей пришлось мертвой хваткой вцепиться в локоть парня, который весело рассмеялся. Они обогнали слуг, ловко лавируя между прохожими и экипажами на улице, и Лиззи оставалось только придерживать шляпку, чтобы не улетела, да стараться не свалиться.
Через пять минут они были у дома.
– Спасибо, – Лиззи спрыгнула на землю на ватных ногах и поправила шляпку, правда прическу было уже не спасти. – Надеюсь, больше я с тобой никогда в жизни не поеду, – отчеканила она, заходя в особняк.
Звонко рассмеявшись, Мэтью повел лошадь в конюшню. В этом мире никто, ровным счетом никто не ценит его блестящих навыков управления фаэтоном! А ведь это посложнее, чем водить машину. Но ведь им этого не объяснишь…
Со спокойной совестью он оставил Искорку в стойле, чтобы ею занялся мистер Страут. В конце концов, это его работа. Пока его соседа еще не было (идти было недалеко, но Мэтью ездил и правда очень быстро), он украдкой достал из своей копилки несколько крупных монет и немного мелочи. Убирая все на место, он чуть не подпрыгнул, когда услышал шаги, спешно заталкивая сундучок поглубже.
– А, это ты, – разочарованно произнес он, увидев на пороге мистера Страута. Видимо, все вернулись из церкви.
– А кого ты ожидал увидеть? – буркнул тот, снимая свой выходной наряд, который отличался от обычной одежды только тем, что был почище да поопрятнее.
– Конечно, прекрасную незнакомку, которая волею случая оказалась в беде и пришла просить меня о помощи, – отозвался Мэтью, тоже решив сменить одежду.
Страут презрительно фыркнул. У Мэтью, как и у мистера Страута, одежды было совсем немного, да и не нравилось ему, что здесь нельзя было пойти в магазин и купить нужный тебе размер. Нет, магазины были, но одежда вся была безразмерная, как бы сказала миссис Никсон – «на вырост». А по размеру следовало заказывать, либо искать с рук, что было чрезвычайно неудобно. Но самую большую головную боль ему приносила обувь – здесь были либо сапоги, либо ботинки, а кроссовки еще не существовали (когда его старые из будущего стали ему совсем малы, он предусмотрительно их сжег – все-таки про время и пространство немало книжек и фильмов в его времени было написано, а значит, про то, что нарушать временную канву нельзя, он смутно догадывался). Юноша застегнул пуговицы на сорочке и оправил свой повседневный сюртук. Они с конюхом одновременно посмотрели друг на друга и вздохнули. Один вздыхал, что он никогда не будет таким же широкоплечим и высоким, как второй, а тот горевал по упущенным годам молодости и своему некрасивому лицу. Разумеется, ни один из них другому в этом не признался.
Мэтью вышел на улицу, крикнув Страуту «Лошадь на тебе!» и тут же ускорил шаг, чтобы не получить от конюха за то, что сказал ему только сейчас, когда тот переоделся. На кухне его уже ждала Лиззи, держащая в руке корзинку и накинувшая на плечи старую шаль. Он тут же выхватил у нее корзинку из рук и выставил вперед локоть, предлагая за него ухватиться.
– Моя госпожа готова? – серьезнейшим тоном спросил он.
Лиззи нахмурилась и пошла на выход, ничего не говоря.
Мэтью вздохнул снова: вот столько лет он ее знает, но эти чопорные нравы Англии совершенно отбивали у любого человека чувства юмора! Казалось, что любимое выражение лица у викторианцев – это нахмуренные брови и унылое выражение (совсем как у их любимой королевы). А ведь он к ней относится как к любимой сестре, которой у него никогда не было, и она в действительности была его самым близким другом.
Помахивая корзинкой, он неторопливо направился за ней. Поскольку место их нынешнего обитания располагалось довольно далеко от Ист-Энда, идти было порядочно. Но они освободились раньше времени, погода стояла сносная, и потому молодые люди решили прогуляться. Вернее, прогуляться решила Лиззи, которая любила экономить, а потому не хотела даже думать о том, чтобы нанять кэб или сесть на омнибус. К тому же они собирались зайти на рынок и купить свежих овощей для миссис Никсон. Поэтому они неторопливо направились по узким улицам Лондона.
Если бы Мэтью в 12 лет спросили, каков Лондон из себя, у него бы наверняка возник образ из фильмов про Гарри Поттера и Шерлока Холмса – эдакий старинный город со светлыми зданиями, в котором местные жители степенно ходят по улицам и любят поболтать за чашкой чая, а в подворотне обязательно скрывается проход в волшебный мир, и на улице можно встретить знаменитого сыщика. Разумеется, это в корне отличалось от его настоящего впечатления. Лондон, с которым он познакомился вживую, был грязным и неприветливым, вечно сумрачным и влажным. Даже в последних числах марта в воздухе висело зловонье и туман, который превращал солнце на небе в нечеткий шар света. Оказалось, что по погоде Лондон очень похож на его родной город, но по обстановке – ни капли.
Степенных жителей здесь тоже не наблюдалось. Город вечно кипел жизнью – все куда-то спешили, и двое медленно продвигались по переполненным улицам. В конце концов, Мэтью все же взял девушку под локоть, чтобы та не оступилась и не оказалась в луже или грязи.
– Надо было взять кэб, – в который раз наступив во что-то очень неприятное, вздохнул Мэтью.
– Раз в год вылезаешь пройтись по Лондону пешком и все равно ноешь, – парировала Лиззи, приподнимая подол своей юбки, чтобы не запачкаться.
Она была права: привыкнув находиться на метр выше всех остальных, Мэтью забывал, что ногами вообще-то надо пользоваться не только для того, чтобы бегать по дому и причинять беспокойство миссис Пирс на кухне. Мэтью молча согласился с доводом Лиззи и придержал ее за локоть, чтобы мимо них промчался чей-то экипаж, чудом не заливший их водой. Он замолк на мгновение, а затем снова принялся весело болтать.
С самого раннего детства мальчик был изрядным болтуном. Его было не заткнуть даже хорошим подзатыльником (а миссис Никсон, поверьте, собаку съела на этом способе), поэтому Лиззи привыкла в моменты особой болтливости юноши просто не обращать на него внимания. Тем более, что слова, доносившиеся из его рта, зачастую были ей непонятны – он мог сыпать словечками на незнакомом языке или внезапно начать рассказывать какую-нибудь безумную историю про то, как хорошо было бы, если бы по небу летали железные птицы и ходили очень быстрые поезда. Поскольку все это казалось лишь сказками, Лиззи к ним так и относилась, не веря ни единому слову. Да, ее названный брат был довольно странным – с тех пор, как он начал говорить по-английски, от него постоянно неслись какие-то небылицы о «будущем», как он его называл. Сначала его слушали с удивлением и интересом, особенно самые младшие: он мог собирать целые оравы детей и воодушевленно им что-то вещать. Но затем интерес, как и к любой сказке, постепенно угас. Когда Мэтью понял, что никто больше не прислушивается и даже не воспринимает его всерьез, он затих, видимо, посчитав, что его могут счесть сумасшедшим. Однако иногда, а особенно наедине с Лиззи, которой он доверял больше всех, его вновь прорывало. В такие моменты он говорил очень сбивчиво, слишком быстро, перескакивая с мысли на мысль, не то вспоминая, не то боясь забыть, и из его рассказов было ровным счетом ничего не понятно. Если загадка его происхождения и беспокоила Лиззи в детстве, но затем, когда никто вокруг мальчика так и не добился от него внятного ответа на вопрос, кто же он такой, все от него отстали и привыкли считать цыганской сиротой откуда-то из славянских стран, которого случайно оставили родители в Лондоне той роковой ночью (а такого болтуна точно оставили намеренно, говаривала иногда миссис Никсон в порыве злости на мальчика). А все его рассказы были сплошными выдумками, какие обыкновенно сочиняют дети, чтобы успокоить себя и утешить, наподобие воображаемых друзей. Просто у Мэтью был воображаемый мир.
– Представляешь, уже, наверное, скоро и у вас появятся машины, а за ними и общий прогресс. Я читал в газете, что двигатель внутреннего сгорания уже изобретен, и скоро ваши улицы наводнят такие… как бы сказать, машины… До крутых тачек этому миру, конечно, далеко, но… – рассказывал Мэтью, тщательно обходя лужи. – И асфальт наверняка тогда появится, тогда и лошадям будет легче ходить по вашим дорогам, – во всех его этих разговорах всегда фигурировали слова «ваш», «у вас», как будто сам он себя местным не считал.
«Слушай, если тебе так нравится твой родной город, про который ты постоянно болтаешь, почему бы тебе туда не вернуться?» – этот вопрос вертелся у Лиззи на языке прямо сейчас, и несколько раз она чуть не произнесла его вслух. Но сдержалась, поскольку стоило сказать эти слова, как у Мэтью неизменно портилось настроение, он становился угрюмым и глубоко уходил в себя. Лиззи тоже понимала, что говорить такое бестактно – очевидно, этот потерянный ребенок не знал, как вернуться обратно. А может быть, думала она, он и не помнит, откуда он пришел, и все эти «воспоминания» были им выдуманы. В такие моменты ей неизменно становилось его немного жалко, однако она всегда сдерживала себя и не показывала этого – полагала, что стоит проявить мягкотелость по отношению к парню, и он тут же сядет на шею, да еще и ножки свесит.
– Знаешь… – неожиданно сказал Мэтью, и девушка поняла, что уже какое-то время он молчит и смотрит ей в лицо, пока она шла, погруженная в свои мысли, – ты извини, что я тебе все это так часто рассказываю. Когда-нибудь я придумаю для тебя историю получше, чтобы она была тебе интересна, – он слабо улыбнулся, заглядывая девушке в глаза. Та отвела взгляд, а потом еще заметно кивнула, сконфуженная своей черствостью.
До рынка они дошли молча. Мэтью тут же воодушевился вновь, намереваясь скупить у торговцев, кажется, весь товар. Он с серьезным видом долго стоял над картошкой, перетрогав почти все клубни.
– Почему картошка такая плохая? – недовольно спросил он. Лиззи закатила глаза – Мэтью просто обожал затевать эти бесполезные и, главное, мелочные споры с торговцами. Казалось, ему приносит удовольствие сам акт торговли. – Вот гляди, сколько глазков!
– Зато урожай свежий, – безмятежно отозвался продавец – крупный мужчина с усами, грязными руками и фартуком поверх куртки. Его уверенность вряд ли мог поколебать какой-то желторотый юнец.
– Как же свежий, если март на дворе! У вас разве картошка весной родится?
– Из погреба вчера достали, так что считай, свежее, – произнес мужчина, стоя на своем.
– А помидоры, значит, считай сегодняшние? – Мэтью посмотрел на желтые, недозрелые помидоры.
– Это новый сорт, желтые помидоры, – нашелся тот.
– Ага, а меня зовут Брэд Питт, – скептически отозвался парень.
– Приятно познакомиться, мистер Питт, – протянул ему руку торговец. Мэтью не знал, плакать ему или смеяться.
– Пошли отсюда, – он взял Лиззи за рукав и потащил к другой лавке.
– Мы так до завтра не доберемся до дома, – произнесла девушка, лавируя вместе с ним между грязными лотками.
– Ну ты же сама видела, какая у него отвратительная картошка!
– А чего ты хотел в Ист-Энде? – резонно заметила она.
В конечном итоге они все-таки выбрали овощей, яйца и даже по настоянию Мэтью взяли мяса, хотя Лиззи и сопротивлялась, говоря, что это слишком дорого. Мэтью даже радостно купил связку апельсинов у какого-то ушлого мужика, чем привел бережливую девушку в полуобморочное состояние. Но когда они зашли в булочную и взяли кусок пирога, она побелела так, что юноше пришлось поддержать ее, когда она пошатнулась.
– Ты, что, при смерти? – с подозрением спросила она, стоило им выйти из булочной. Мэтью пересчитал остатки денег и положил кошель за пазуху.
– Нет, почему? – удивился он.
– Тогда зачем такие траты? Мы же были у матушки две недели назад, а сегодня накупили продуктов, словно праздник какой-то. Вот я и подумала, что ты решил отправиться на тот свет, – встревоженно произнесла девушка. Юный Смит хихикнул, но увидев переживание на ее лице, понял, что она серьезно.
– Я в порядке, честное слово, просто решил раз в месяц поесть от живота, тем более я обожаю стряпню миссис Никсон. Лучше подумай, что взять из бакалеи и, может, дома еще чего-то нет? – отмахнулся парень. По правде сказать, повод был, но он не хотел говорить о нем.
– Да вроде все есть… – задумчиво протянула несколько успокоенная девушка.
– Чай? Кофе? Майкл, я слышал, пристрастился к кофе, – усмехнулся юноша.
– Ой, только не стоит его баловать. Он и так… – девушка махнула рукой. – Давай возьмем чай и соль. Их всегда в недостатке. Ох, и табак.
– Разве миссис Никсон начала курить? – рассмеялся Мэтью, но видя, как изменилось лицо девушки, продолжать не стал. Наверное, несмотря на то, что Лиззи сказала не баловать Майкла, табак был все-таки для него.
У него стало складываться ощущение, что он чего-то не знает. Однако до дома оставалось уже недалеко, так что он решил разобраться на месте.
8
Penny dreadfuls – популярная английская литература в жанре ужасов, из-за своей дешевизны (в один пенни), называлась «грошовой» или «бульварном». Самыми известными персонажами подобных историй были Суини Тодд, Дик Терпин и Вампир Варни.
9
Если вам интересно, вы можете взглянуть на нее – это Церковь Святого Климента Датского.