Читать книгу Меч войны, или Осужденные - Алла Гореликова - Страница 2

– Больше я туда не пойду! – Мариану передернуло: вспомнила навязчивое внимание капитанова племянничка, его пристальные взгляды, «случайные» касания, пышные комплименты. – Свет Господень, что они о себе воображают?! А этот самый сьер, капитан, он же только вид делал, что его сдерживает, а сам… сам! Да как он вообще может подумать, что я… что он…

Девушка пнула упавшую с дивана подушку: слова закончились раньше, чем выплеснулась злость.

– Кто – он? – Хотя веселого в их положении было мало, Барти с трудом удержался от улыбки. Оказывается, иногда обычное ехидство изменяет Мариане, и она становится похожей на обиженную маленькую девочку, что возомнила себя взрослой. Смешно и трогательно.

– Оба! – отрезала девица. – Два, прости меня Господи, самовлюбленных гусака! Барти, сколько до Ингара?

Рыцарь озадаченно подергал ус.

– Дней десять, наверное. Как погода.

– Так, Барти… ты сможешь сказать, что меня укачивает? Что я лежу пластом и никого не могу видеть? Что меня выворачивает наизнанку, и их, псы их раздери, прекрасная госпожа умрет на месте от стыда, если они увидят столь отвратительное зрелище?

Себастиец все-таки не сдержал смех.

– И нечего ржать, как твой Храп, – проворчала Мариана.

– Скажу, – пообещал рыцарь. – Скажу, что ты не в силах оторвать голову от подушки, вся позеленела и грозишься в Ич-Тойвине уйти в монастырь, лишь бы не пришлось пересекать море еще раз.

– Тоже годится. Лишь бы до Ингара дотянуть. – Девушка заправила за ухо непослушную прядь, и Барти вдруг поймал себя на странной мысли: будто и этот ее жест, и ехидное фырканье, и улыбку – то робкую, то озорную – он знает всю свою жизнь.

– Я не дам тебя в обиду, – пообещал рыцарь.

Мариана кивнула:

– Я знаю, сэр Барти.

Вдруг так захотелось ткнуться носом в его плечо, замереть так… укрыться от всего плохого… Девушка почувствовала, как заполыхали щеки, и спрятала лицо в ладонях.

– Ну что ты, Мариана? – тихонько спросил Барти.

«Я – всего только свидетель, – вспомнилось вдруг девушке. – Глаза и уши, не более того». Смешно. Ну какой из тебя «просто свидетель», мой прекрасный сэр… Ты слишком добр для роли беспристрастного наблюдателя. И что б я без тебя делала? И… я кое-что обещала тебе.

Девушка подняла голову, прерывисто вздохнула. Мелькнула трусливая мыслишка: почему бы не оставить все, как есть? Он не спрашивает, он слишком деликатен для расспросов. Как чувствует, что ей не то что говорить – вспоминать больно…

Стыдно, Мариана. Ты обещала. Уж кто-кто, а сэр Бартоломью имеет право знать, почему так важно тебе выполнить поручение пресветлого. В конце концов, вы еще даже не в империи, а ты уже вовсю прячешься за его спиной! И разве тебе самой не хочется, чтобы он перестал считать тебя глупой девчонкой, возжелавшей славы и приключений?

Но разве жалость или презрение – лучше?

Мариана стиснула ладони. Не лучше, да. Но…

– Сэр Барти…

Рыцарь глядел на нее с сочувствием и тревогой. Молча глядел. Вот интересно, подумала вдруг Мариана, многие бы из его отряда удержались сейчас от слов, вроде «говорили тебе сидеть дома»?

– Сэр Барти, в Южной Миссии… я обещала вам рассказать, помните?…

– Мариана, если тебе трудно об этом говорить, ты вовсе не должна…

– Я обещала! Или вы считаете меня бесчестной, благородный сэр?

Барти чуть заметно качнул головой:

– Что ж, тогда рассказывай.

– Вы… – Девушка сглотнула. – Вы все сочли меня взбалмошной глупой девчонкой. Понятно, стать членом Ордена – большая честь, парня-то не всякого возьмут, а тут девица пришла требовать… а потом еще и подвига искать понеслась, нет чтоб домой вернуться, раз уж отказали. Глупо, да. Я сама знаю, что глупо.

Барти слушал. Не торопился осуждать или оправдывать – ее или своих товарищей.

– Только мне возвращаться некуда было, – чуть слышно призналась Мариана.

И замолчала.

Барти ждал, но у девушки словно ком встал в горле. Слова не шли; она вдруг остро, до боли пожалела, что все-таки решилась рассказать. Ну и пусть бы дурой считал, так ли это важно?!

Конечно, важно. Ведь сама ты знаешь… и скажи правду хотя бы себе! Признайся, что ты сама предпочла бы оказаться дурой, чем…

Струсившей.

Предавшей родовую честь и память отца – из страха.

Рассказывай. Пора ему узнать правду. И если он отвернется от тебя, станет презирать – пусть это будет сейчас.

– Объясни, Мариана, – нарушил молчание Барти. – Как это – «некуда возвращаться»? Тебя что – выгнали из дома?

Девушка прижала ко рту ладонь; в глазах ее вскипели слезы.

– Но послушай…

– Нет! – Маленькие кулачки с неожиданной силой впечатались в гору подушек. – Я! Это я! Я отказалась от него!!!

И Мариана, рухнув на диван, зарыдала.

Барти растерянно смотрел, как тонкие пальцы комкают шелк покрывала, как трясутся плечи, как девичье тело бьет крупная дрожь. Ругнулся, кинулся к вещам. Выворотил сумку, схватил футляр с зельями. Отшвырнул. Вернулся и попросту сгреб Мариану в охапку. Вместе с покрывалом: пальцы девушки сжимали ткань так крепко, что отнимать стало бы напрасной тратой времени.

Прижал к себе: крепко и бережно, как ребенка. Зашептал что-то глупое, бессвязное: не то «тише, девочка», не то «всё будет хорошо». Осторожно сел на край дивана, прислонился спиной к переборке. Шлюп набрал ход, боковая волна покачивала его, словно колыбель. Подумалось мельком: если качка усилится, капитан вполне поверит в плохое самочувствие пассажирки. Да что же с тобой, Мариана? Так плачут, когда настоящее горе, но кто смог бы носить в себе такое – и не выдать ничем – весь наш путь, день за днем и ночь за ночью?… Или у тебя были причины зажать его в себе, скрутить, спрятать ото всех? Кто обидел тебя, девочка? Кто посмел?

Девушка наконец обмякла в его руках, рыдания стали тише; Барти осторожно опустил ее на диван, пристроил под голову подушку. Налил в серебряный кубок воды из умывальника, подсел к спутнице:

– Мариана… возьми, попей.

Зубы ее стучали о край кубка, добрая половина воды пролилась, но долгий, прерывистый вздох обрадовал рыцаря: теперь девочка успокоится.

– Еще?

– Не надо. – Мариана подняла на него глаза. Ресницы слиплись от слез, лицо бледное… – Простите, сэр Барти. Я…

– Тебе легче?

– Да, наверное…

– Вот и хорошо. Мариана, ты совсем не должна рассказывать…

– Не надо так говорить, сэр Барти. Я обещала. Вы не бойтесь, больше такого не будет.

Свет Господень, да ясно, что не будет! У тебя на такое просто сил уже нет…

– Я виновата перед вами, сэр Бартоломью, – продолжала Мариана. – Из-за меня вы отправились в путешествие, опасное и совсем вам не нужное. Я хочу, чтобы вы знали правду.

Голос девушки звучал до странности спокойно, почти безжизненно. Барти взял ее ладони в свои, покачал головой – ледяные.

– Хорошо, Мариана, я тебя слушаю.

– Мой отец был рыцарем, – начала Мариана. – Дедушкино наследство отошло его старшему брату, а он надеялся выслужить себе лен оружием.

Барти кивнул: обычная история.

– Однажды отец оказал услугу монастырю Юлии и Юлия Беспорочных, что в Белых Холмах. Большую услугу. И монастырь в награду пожаловал ему земли… те самые холмы… Эта земля всегда считалась бросовой, но там рядом лес и река, так что прожить можно. Мы и жили… а потом отец умер, и опекунство надо мной отдано было монастырю. Мне полгода до совершеннолетия не хватало…

– И что? – Насколько Барти знал, ничего такого уж необычного в опеке монастыря над несовершеннолетней девицей не было. Обычно в таких случаях в доме опекаемой поселялись одна-две сестры: и присмотр, и помощь, и наставления. А там подыскивали девице подходящего мужа…

– И отец Томас, монастырский настоятель, стал меня уговаривать идти в монашки, – сердито буркнула Мариана.

– Тебя? В монашки?! – Воистину, это ни в какие ворота не лезло! Ясно, когда отдают в монастырь младших дочерей, бесприданниц… Можно понять, когда запирают отмаливать грех сблудившую девицу – хотя такое чаще все-таки оканчивается свадьбой. Бывает и так, что девушка сама вдруг слышит зов Господень. Но к Мариане-то все это явно не относится! Миловидная, бойкая, острая на язык, наследница какого-никакого, а лена, и к тому же твердых правил – вполне завидная невеста для небогатого и не слишком знатного рыцаря, в девицах бы не засиделась.

– Ну да. – Мариана отняла у рыцаря руки, вытерла лицо краем покрывала. Пригладила волосы – признаться, без особого толку. – Понимаешь, когда отец оформлял лен, эти угодья мало что стоили. Их отдали нашей семье в бессрочное пользование за обязательство поддерживать в порядке мост через Рюйцу и отчислять на святые нужды половину мостового сбора.

– Только-то? – Барти поймал себя на зависти к незнакомому рыцарю: такие удачи случались редко.

– А потом, – продолжила Мариана, – гномы нашли в наших холмах белую глину. И стали платить нам за разработку.

Барти присвистнул:

– Вот оно что! И тебе предложили переписать лен обратно на монастырь?

– Сначала пресветлый отец уговаривал меня добром. Примером сестер, наставлениями. К аббатисе все водил, она хорошая, аббатиса, добрая… А потом… – Мариана глядела мимо рыцаря: посмотреть ему в глаза казалось выше ее сил. Все-таки девушка верила, что служение Господу превыше мирских благ. И боялась, что прав был отец Томас, так настойчиво склоняя одинокую сироту к пострижению, доказывая, что в мирской жизни ей трудно будет спастись, но легко погибнуть. И на Последнем Суде признают ее недостойной Света Господня, раз монастырской благости предпочла суету подвигов и шляние по дорогам в мужской одёже. Страшно! Но тихая жизнь светлых сестер пугала Мариану куда сильней. Они там грехи замаливают, а ей-то в чем каяться? Разве в том, что похоронит себя заживо, род отца не продолжив? Так ведь раскаянием детей не заведешь! Для детей муж нужен…

Мариана мотнула головой. Как устала она от этих мыслей! Каждый раз, вспоминая разговоры с отцом Томасом, девушка ощущала себя глупой, упрямой и кощунственно мирской, чуть ли не гулящей. Променять служение Господу на «грязный телесный блуд» – иначе о ее возможном замужестве ни светлый отец, ни мать аббатиса не отзывались; поставить род и кровного отца выше Отца Небесного… Но переломить себя Мариана не могла. Да, земная память об отце для нее важнее, она мечтает не Господа за него молить, а назвать сына его именем! А Господь… как знать, может, Он добрее отца Томаса? Да и не только ведь за монастырскими стенами можно Ему служить? Вот ведь сейчас – они едут в Ич-Тойвин по делам Господним, а монахи совсем для таких дел не годятся. И даже рыцари, пресветлый сказал, не годятся! А понадобилась – она, обычная девушка, что не отличается ничем таким уж особенным, не бросается в глаза и может сойти за паломницу.

Молчание затянулось. Девушка комкала покрывало; с каждым уходящим мгновением все страшней казалось поднять глаза.

– Что потом? – спросил Барти до странности чужим голосом.

– Он пригрозил мне Святым Судом, – чуть слышно призналась Мариана. Признаться, что произошло это вовсе не с бухты-барахты, а в конце очень даже злого спора, девушка не рискнула: именно тогда, в том споре, она сдуру ляпнула, что лучше в Орден попросится, чем в монастырь пойдет. Странно все же, подумалось вдруг ей, один святой отец за «неподобающее честной девице» желание что-то в жизни сделать вечные кары пообещал, другой сказал, что во спасение души зачтется… то же самое ведь, то же самое! – Он сказал, я Господа не люблю… а раз так, придется меня этому научить. Там же, в монастыре. Ради моего же блага…

– Что за бред! Да если так судить, всю Таргалу можно по монастырям упрятать.

– Может, и бред… а только все равно вышло бы по его. Он так хотел обратно нашу землю…

– Мариана, это незаконно! Ты же дочь рыцаря, ты могла обратиться к королю!

«Незаконно»… ну ты сказал, мой прекрасный сэр! Что для Святой Церкви людские законы? Она следит за исполнением законов Господних.

– Знаешь, как у нас говорят? До Господа высоко, до короля далеко, а Святой Суд всегда рядом. – Мариана вскинула голову. Если сэр Барти будет теперь презирать ее, что ж, так тому и быть. Заслужила. Но почему-то девушка верила: он – поймет… И надеялась, так надеялась, что простит! Да, она пошла наперекор Церкви; и, хуже того, сочла, что Церковь обошлась с нею несправедливо; ну так она и сама знает, как далеко ей до благости и просветления. А рыцарь прав: ежели судить так, как отец Томас, то всю Таргалу надо по монастырям позапирать. – Пойми, Барти, я не хотела в монашки! Я жизнь люблю больше, чем Свет Господень! Да, мне жаль отцовский лен, но себя жальче. Я дурно поступила, да, Барти? Недостойно благородного человека уступать неправой силе без борьбы. Но, Барти, разве я справилась бы с этой силой?! Вот ты – пошел бы ты против Святого Суда?

– Что было дальше? – резко спросил себастиец.

Мариана сникла:

– Дальше… я откупилась. Я переписала лен на отца Томаса. Не на монастырь, а на отца Томаса, понимаешь? А он поклялся Светом Господним, что забудет о моем существовании.

– То есть он вышвырнул тебя из дома без всяких средств к жизни?!

– Он оставил мне мою свободу.

– Свободу? Без крыши над головой, без денег, без… – Рыцарь осекся, поймав себя на том, что почти кричит. Заставил себя глубоко вздохнуть. – Почему ты молчала, Мариана? Почему ты просилась в отряд вместо того, чтобы просто рассказать нам всё? Как глупо, Мариана…

– Я подписала дарственную. Как положено по закону, при свидетелях… Что толку теперь рассказывать? Хоть вам, хоть самому королю? Даже король ходит под Господом. Даже король не станет спорить со Святым Судом.

На это Барти возразить не сумел. А девушка, вновь опустив голову, призналась:

– Да и стыдно мне. Отец за этот лен чуть не погиб, а я… Он так радовался всегда, что у нас есть дом и земля… и он может оставить мне что-то большее, чем родовое имя… и получается, я его предала.

Она больше не плакала, но… лучше бы слезы, подумал рыцарь, чем такая вот спокойная уверенность. Чем такие слова – таким голосом. Много же требуешь ты с себя, благородная Мариана. Куда больше, чем иные рыцари.

– Мариана… а та твоя тетка, что в Южной Миссии? Старший брат отца, еще кто-то?

– Ну кто я им, Барти? Бедная родственница… таким опять же в монастырь самая дорога. Мне некогда было особо раздумывать… Наверное, я и правда выбрала самое глупое из всего, что можно было, но я надеялась, что отряд меня защитит. Рыцари ведь не сдают своих, это все знают.

Не сдают, эхом подумал Барти… но ты, Мариана, не стала бы там своей. Мужа тебе надо хорошего: чтоб любил, защищал и берег. Так, как ты того заслуживаешь…

– А теперь, – лицо девушки просветлело, как бывает, когда вспоминается что-то радостное, – если я выполню поручение пресветлого, это будет деяние во славу Церкви. И никто уже не посмеет запрятать меня в монастырь, раз я сама не хочу. Вот только что потом…

Мариана вновь поникла; рыцарь осторожно приобнял ее за плечи.

– Потом, Мариана, я засвидетельствую исполнение твоей клятвы. И от тебя уже не отмахнутся так просто. Поверь, не обязательно быть рыцарем отряда, чтобы получить защиту Ордена. Все будет хорошо, Мариана… просто замечательно все будет, поверь мне.

– Благодарю вас, мой добрый сэр.

Девушка робко улыбнулась. И хотя улыбка вышла жалкой, рыцаря она порадовала: значит, тяжелый разговор позади. Ох, Мариана, глупенькая ты моя… что ж ты так себя загнала, что ж ты из всех возможных путей выбрала самый сложный? И почему ты не рассказала раньше?! Чего проще было бы в Южной Миссии пересказать твою историю королю… Пусть он и не пошел бы против Святого Суда, но взять тебя под свою защиту мог. Нашел бы место при дворе, скоро он женится, юной королеве нужны будут фрейлины…

Ладно, что толку жалеть. Ты выбрала, и я тебе помогу. Клянусь.